Sweetheart

      Я знаком с ним уже семь лет, но никак не могу привыкнуть, что он такой. Оторванный от мира, чудаковатый, со странным юмором. Его приняли в штыки, и я в том числе. До сих пор не могу простить себе этого. Уже сейчас, вспоминая испуганный взгляд этого бедного ребенка, хочется его обнять, вернуть время назад и сделать так, чтобы он ни за что на свете не столкнулся с таким отношением. Я каждый раз чувствую себя виноватым, именно себя и никого другого. Я вел себя ужасно и надменно, и я с удовольствием бы стер память ему и себе, чтобы познакомиться заново. Не так. Совсем не так.       В первый раз, когда мне пришлось взять его за руку, мне показалась она особенной, такой невесомой и маленькой, потерявшейся в моей ладони. Аккуратные пухлые пальчики и мягкая кожа покорили меня с первого прикосновения. Но я промолчал, с болью отпустил его и знал, что в этот вечер эти маленькие ладошки будут вытирать слезы со щек. Я был уверен в этом, потому что любви к Чангюну никто не питал. Он тихонько плакал почти каждый вечер, и никто ему не препятствовал в этом.       Обсуждения за спиной, пошлые шутки в его адрес — я терпел все и ни разу не встрял в спор, чтобы его прекратить. Но Чангюн менялся, как и все мы. Сначала это не было похоже на дружбу, но мы старались, потому что делить нам стало нечего. Несчастный мальчишка не знал, куда ему примкнуть. Днем с одним, вечером с другим, спать уходил один, тихо желая всем спокойной ночи.       Однажды я позвал его на ужин, и он долго думал, что же ему надеть. Я решил пошутить и сказал, что без одежды тоже неплохо. Чангюн шутки не оценил, отвернулся и покраснел, а потом, стоя ко мне спиной, стащил с себя тренировочную футболку. Он признался, что стесняется себя, и просил больше так не шутить. Я в повторении не нуждался. Однажды в прямом эфире я доказал ему, что он ничем не хуже остальных. Прямо на камеру и чтобы все слышали. Но это уже было много позже. Он все понял.       У нас было много фотосессий, бесчисленное количество сценических номеров, несколько трепетных свиданий, которые часто нарушали звонки от ребят. Мы не были вместе, но питали друг к другу что-то странное. Его ладонь в моей ладони стала ощущаться иначе, пальцы тоньше, а рука тяжелее. Он взрослел. Когда все сослались на страшную занятость, я решил поддержать его в занятии спортом.       Чангюн до сих пор до смерти не любит тренировки, но ходит на них, потому что мы идем вместе. Я не в первый раз увидел его там без одежды, но все равно постарался отвести взгляд. Ему будто стало все равно, он уже не стеснялся, что-то в нем изменилось. Только позже он сказал, что понравился себе в зеркале, а потом вспомнил мои слова.       Мы часто волновались, когда ставили свои номера, не выпускали руки друг друга, чтобы чувствовать поддержку. Стали раскованнее и уже увереннее прижимались друг к другу. Ощущать дрожь волнения было приятно, смотреть в глаза друг друга и находить в них покой — стало чем-то большим и значимым.       Он держал меня за руку и касался своим плечом моего, часто дышал и вытер слезы свободной рукой. Я не хотел, чтобы это кто-то видел, увел его дальше по коридору и усадил в кресло, а сам присел перед ним на корточки. Я снова мысленно вернулся к тому мальчонке, который только-только влился в почти состоявшийся коллектив. Мне стало страшно, и внутри что-то вывернулось наизнанку. Я обнял Чангюна, стоя перед ним на коленях, а он вжался носом в мое плечо. За ворот сценической рубахи, скрупулезно отглаженной персоналом, катились его теплые слезы. Тогда в первый раз его губы коснулись моей шеи. Это было чисто случайно. Чангюн просто поднял голову, промакнул глаза салфеткой и сказал, что очень сильно переволновался.       Я навсегда запомнил его запах: такой неподходящий ему, резкий и слегка горьковатый. Тогда он тонкой пленкой отпечатался на моей одежде. Даже после всех номеров, когда мы прошли в комнаты, я снял свою рубаху и почувствовал этот запах. Стоя на балконе, я приложил к носу ворот, увидел черные разводы от туши и прикоснулся к ним пальцами. Был уверен, что Чангюн, оставшись наедине, снова переживает весь сегодняшний день и пробует запить его алкоголем. Я и сам был не против в тот вечер опрокинуть несколько горячих рюмок.       Чуть позже я поймал себя на мысли, что хочу чем-то удивить Чангюна, хочу сделать ему подарок. Хочу сделать так, чтоб ему было приятно. Я привязался к нему, как не привязывался ни к кому другому. Я начинал ревновать его, и я действительно сам за собой это заметил. Мне не нравилось, когда он кого-то держит за руку, потому что мне этот жест казался настолько интимным, настолько нашим, что я не хотел, чтобы кто-то испытал то же самое.       Впервые мы поцеловались в мой день рождения. Но это не было чем-то романтичным. Чангюн прибежал после работы, уставший и запыхавшийся, развел руками и сказал, что не успел ничего приготовить. Это было четыре года назад. Тогда я и сказал ему, что лучшим подарком для меня бы стал совместный праздник. Я отказался отмечать день рождения и ждал его, чтобы отрезать по куску от одного пирога, скинуть цветы в кучу, перемешать их, а потом еще долго разбираться, где и чей подарок. Я отдал ему все цветы, что за сочными бутонами стало не видно лица. Но я знал, что он доволен, он любит цветы и счастлив получить так много. Когда я проводил Чангюна до комнаты, он встал на носочки и робким поцелуем коснулся моей щеки. Я был счастлив. Я уже тогда любил его.       Все остальное случилось чуть позже. Тихим вечером редкого выходного мы остались всеми брошены. Можно было сходить домой или наведаться на выставку или посмотреть новый фильм в кинотеатре, но я остался в комнате и лениво засыпал в кресле, уже почти ничего не различая на экране телефона. Когда легкие руки коснулись моих плеч, я немного вздрогнул и открыл глаза. Я даже не обернулся, понял по запаху, кто стоит за моей спиной. Чангюн долго молчал, я слышал, как он вздыхал и неуверенно пытался начать разговор, а потом предложил сходить поужинать.       Тогда все и случилось. Мы совсем немного выпили, много говорили, и я заново узнал его, как и хотел всегда. Чангюн оказался совсем другим, будто и не было всех тех лет нашего знакомства. Наш первый поцелуй оказался не таким, каким я его всегда себе представлял, он был похож на прикосновение к сердцу. Первые близкие объятия, мое первое прикосновение ладонью к его груди и шее — все это было настолько особенным, проникло под кожу и в кровь, что теперь без этого стало невозможно. Мы разрешили телам соприкоснуться, разрешили разуму отключиться, разрешили себе довериться друг другу. В нем столько бескрайней нежности, теплоты и любви, сколько грусти и отрешенности в глазах. Я не понимал и не понимаю до сих пор, почему он такой. Для меня это так и осталось загадкой. Он никогда не попросит помощи, никогда не пожалуется или не скажет, что ему больно и некомфортно.       Бывают такие люди, от взгляда которых чувствуешь себя, словно прикрытым теплым одеялом. Чангюн один из таких людей. И я безмерно счастлив, что он выбрал остаться со мной, быть со мной близким. Очень близким. Очень нужным и важным.       Сидя на заднем сидении такси, я чувствовал, как внутри меня все движется, как мысли мечутся в голове, а сам я оставался неподвижным. Держал в руке его любимые цветы и пальцами сильнее стискивал ручки пакета, в котором спрятался торт. Я волновался из раза в раз, каждый раз думал, как Чангюн еще может оставаться со мной, ведь я иногда крайне невыносим. И каждый раз мысленно, его голосом, записанным на подкорке мозга, я повторял себе: «я тебя люблю». Я расслабился и улыбнулся, потому что знал, что скоро смогу собственными ушами в тысячный раз услышать эти слова.       Сделав пару неуверенных шагов и оказавшись у входной двери, я остановился. Перехватив стаканчик с черничным латте в ту же руку, в которой держал подарочный пакет с тортом и запакованным букетом, я занёс сжатую в кулак ладонь над дверным косяком, чтобы постучать, и замер. Мне вдруг показалось, что подарок стал весить раз в десять больше, чем был пару минут до этого. Удивительно, но до настоящего момента я этого не замечал. Кулак так и завис в воздухе, а я всё не решался тихо постучать.       Чангюн никогда не любил, чтобы его отвлекали от работы. А ещё он почему-то не очень любил свой День Рождения. Запирался в студии на всю ночь, а уходил только под утро. На мои вопросы он коротко и тихо отвечал, что работал допоздна, и ни разу не соврал. Отвлеку ли я его своим появлением сейчас?       Мой телефон так и не оповестил меня о новых сообщениях. Строчка чата оставалась неактивной, а мои сообщения непрочитанными. Чангюн действительно занят, впрочем, как и всегда. Мельком бросив взгляд на время в верхнем углу экрана, я грустно улыбнулся: Чангюн неоспоримо верил в магию тёмной ночи, особенно той, которая наступает после дождя — особенно сегодня, его любимое время — как раз в День его Рождения.       Я прижался плечом к дверному косяку, туже затянул капюшон на дутой оверсайзовской куртке и прикрыл глаза, прислушиваясь. Что я пытался уловить за стенами студии? Я не знал. В глубине души я боялся, что пришёл не вовремя, помешал Чангюну во время написания очередного трека, который он, вероятно, запишет да так и оставит где-то в столе, как уже неоднократно делал.       Однажды я всё же решился попросить Чангюна показать мне одно из своих так и не увидевших свет творений. Он стал таким смущённым, вжал голову в худые плечи, покраснел и виновато коснулся рукой затылка. Поднялся с кресла и, не взглянув на меня, протянул листок со словами новой песни, пожалуй, слишком резко. Я не задавал ему лишних вопросов, просто глядел в спину, когда он вернулся на своё место, после чего услышал первые звуки его трека.       Когда музыка замолкла, Чангюн развернулся в кресле и испытующе посмотрел на меня, впился взглядом, из-за чего я на мгновение растерялся и не понял, чего он ждёт от меня. Его пальцы сжимали ткань тренировочных штанов на угловатых коленях, а сам он почти приподнялся в кресле от нетерпения, настолько ему было волнительно.       Я вернул ему листок и подпер щёку рукой. — Тебе говорили, что ты художник, Гюн-а? — тихо спросил я, одарив его ласковой улыбкой. Глаза Чангюна распахнулись, а сам он снова покраснел и смущённо отвел взгляд. — Я никому не показывал её, — пожал он плечами. — И наверное, никогда не покажу. Тебе нравится, хён? — снова испытующий взгляд поблёскивающих в темноте глаз. — Я не знаю, как ты это делаешь, но я будто оказался внутри музыки, — осторожно произнёс я. — Когда ты создаёшь новую музыку, ты как будто рисуешь, и мне это очень нравится.       Счастливее улыбки, чем в такие моменты похвалы, я никогда не видел.       Тёплое воспоминание оборвалось, и я вернулся в реальность, когда снова подул холодный ночной ветер, заставляя меня поёжиться и сильнее закутаться в куртку. Единственным кусочком тепла был стаканчик горячего латте, и только он напомнил мне о том, что я всё же не должен медлить, а зайти к Чангюну в студию. Сделав несколько глубоких вдохов, я осторожно постучал.       Его шаги неслышные, он всегда передвигался как-то беззвучно и легко. Когда дверь передо мной приоткрылась, я даже вздрогнул от неожиданности и услышал глубокое и приятное на слух «Привет». Чангюн редко пускал кого-то в свою студию, и каждый раз приходя к нему, я чувствовал себя избранным.       Чангюн так же беззвучно вернулся к своему креслу, забрался на него с ногами и снова подставил лицо под холодный свет монитора. На его глаза был надвинут козырек кепки, а на плечах болталась безразмерная толстовка, которую он, видимо, набросил буквально к моему приходу. С его привычкой ходить без одежды я почти свыкся.       Аккуратно пройдя вглубь студии и не забыв снять свои влажные от дождя кроссовки, я положил на диван подарочный пакет и осторожно вынул коробку с тортом. Отставил её в сторону, зачем-то спрятав за разбросанные подушки. Мои руки подхватили запакованный букет его любимых красных роз, и я, украдкой глядя на немного сгорбленную спину Чангюна, принялся как можно тише разворачивать обёрточную бумагу.       Чангюн не поворачивался ко мне, не обращал внимания на мои копошения, продолжая работать. Монотонные постукивая пальцами по столу, чередующиеся с его откинутым на спинку стула корпусом, или то, как он задумчиво потирал подбородок, размышляя над следующей нотой, говорили одно — он был сильно увлечён работой. Мне же эти обычные жесты казались до безумия красивыми, и если бы я мог, я бы показал ему, как он выглядит со стороны.       Я тихо поднялся с дивана, подхватив уже распакованный букет, и подошёл к его рабочему креслу. Чангюн не поворачивался ко мне, а густую тишину студии нарушали лишь глухие звуки нажатых его пальцами клавиш. Было настолько тихо, и мне даже показалось, что в тот момент я не дышал. Я стоял позади него, будто собирался признаться в чём-то важном и очень личном, крепче сжимая обёрнутые лентой стебли.       Стаканчик с черничным латте оказался на рабочем столе возле его руки — на достаточном расстоянии, чтобы дотянуться, и достаточном, чтобы не опрокинуть. Чангюн окинул его удивлённым взглядом, немного вздрогнул и проследил за моей рукой. Но не успел он повернуться, как я склонился над ним и обхватил рукой поперёк груди. Я чувствовал его тепло сквозь ткань толстовки и хотел передать ему своё. Он замер, словно примерз к креслу, а мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я ощутил его пальцы, коснувшиеся моего предплечья. Мне показалось, что, даже не видя его лица, я почувствовал его улыбку. — Это для тебя, — прошептал я ему в висок, мазнув по коже немного обветренными губами, и протянул букет, который почти закрыл его лицо.       Плечи Чангюна дрогнули под моей рукой, а пальцы обхватили букет, когда он повернулся в кресле. В приглушённом свете я увидел, как светятся его глаза.       Он так редко улыбался, а его улыбка всегда была настолько красивой, что мне впору было его спросить, зачем он так часто прячет её. — Хён… — одними губами произнёс Чангюн, зарываясь носом в холодные, всё ещё немного влажные бархатные лепестки. — Ты нашёл их… Сейчас же так поздно, и… — Я знаю, что ты их любишь, — я не смог сдержать улыбки в ответ. — А ещё я хотел, чтобы ты улыбался, особенно, сегодня.       Он сильнее прижал к себе букет, радуясь, словно ребёнок. Его тихое и такое значимое «спасибо» — высшая награда сегодняшней ночи.       Мои пальцы начало покалывать от волнения, когда я смотрел на Чангюна, зарывшегося в букет. — Вообще-то, у меня есть кое-что ещё, — смущённо выдал я, запуская пятерню в волосы и откидывая их назад. — Только обещай, что не будешь смеяться.       Чангюн высунулся из-за букета и вздернул брови вверх, с неподдельным интересом следя за моими движениями. Я же вернулся к дивану, протянул руки к спрятанной за подушками сиреневой коробке с тортом. Подцепил её пальцами и двинулся на середину комнаты, будто в детском саду. Со стороны, наверное, я выглядел слишком неловко, потому что Чангюн даже тихо усмехнулся, не отрывая от меня глаз. — Ты, что, хочешь рассказать мне стихи, хён? — отшутился Чангюн, оглаживая пальцами алые лепестки. — Для этого ты должен сесть мне на колени и представить, что я Санта.       Я не сдержался и усмехнулся в ответ, прекрасно представляя, как странно я выгляжу, стоящий посреди комнаты с тортом в руках. — В общем… — начал я, запинаясь. — Ты всегда помогал мне… когда я должен был говорить на английском.       Улыбка исчезла с лица Чангюна, сменившись неподдельным шоком. Он явно не понимал, к чему я клонил. — И ты много учил меня, — я старался говорить как можно выразительнее. — И поэтому… я хочу… поздравить тебя на английском.       Чангюн даже отложил букет в сторону, всё ещё ошарашенно глядя на меня. Все знали, что больше всего на свете я, не то стеснялся, не то боялся говорить на этом слишком сложном для меня языке. Репетируя слова, которые я хотел донести Чангюну, я не раз ловил себя на мысли, что английские предложения звучали более интимно и с той самой интонацией, которую понял бы только он.       Чангюн немного подался вперёд, внимательно глядя на меня, и слабо кивнул. Его молчаливая улыбка — самая лучшая поддержка. — Today is your birthday, — уверенно начал я.       Чангюн часто говорил мне, что мой голос изменяется каждый раз, стоит мне начать говорить на английском. А еще, не так давно, он признался мне, что любит слушать моё произношение, а я лишь отмахнулся от него, но не забыл. — Ch… Changkyun-ah… — от его улыбки мой голос начал дрожать, а моя уверенность стала покидать меня. — Y-your heart so big and… your shouders big too.       Я снова поймал его улыбку и увидел, как он даже обнял себя за плечи. Сам же я продолжал гипнотизировать взглядом коробку с тортом. — I say… so much thank you… That you are close to me… by my side… I rely you, — мне казалось, что я нёс какую-то околесицу. Наверное, со стороны я выглядел очень беспомощным, когда Чангюн тихо поправил меня. — «On you», — он не был зол и даже не думал смеяться надо мной, подсказывая мне, словно мы были на важном интервью. — On you… — повторил я за ним. — Thank you so much… for… stand by me, Changkyun-ah. And you… are one who gives me… these feelings. So so warm that… I feel it in heart.       С каждым моим словом улыбка Чангюна становилась шире. — I will… give you everything in this year, — на слове «everything» я смело взглянул в его глаза. — And you know… — мои руки начали подрагивать от того, что я собирался произнести. — I love you, sweet… — как же некстати я запнулся. Мне было до боли досадно, что не получилось сказать такую важную, пожалуй, самую важную фразу с первого раза. — …heart, — закончил он за меня. — Heard? — попытался выговорить я.       Чангюн медленно покачал головой. — Правильно будет «sweetheart», хён, — он снова улыбнулся мне. — Sweetheart… My sweetheart, — добавил я. — I support you. Always support. In music, in sport, anywhere… Always. — If… — я решил, что сделал достаточно ошибок, но улыбка Чангюна словно давала мне больше сил. — If you are cute… like this… my heart h-hurt? — Чангюн кивнул и беззвучно произнес последние слова вместе со мной. — My heart hurt… because you are cute. Very much cute.       Я подошёл к нему ближе и встал вплотную напротив кресла. Опустился перед ним на колени и протянул коробку с тортом. — Happy birthday, my sweetheart Changkyun-ah, — я произнёс это почти шёпотом и потянулся за поцелуем.       Чангюн поддался вперёд и оставил на моих губах привкус кофейного «thank you».       Он отстранился от меня и снова опустил взгляд на коробку, лежавшую на его коленях. Мои руки накрыли его, оглаживали его мягкие ладони большими пальцами. Он поджимал губы, а потом закусывал их, сильнее впиваясь в несчастную коробку взглядом и не решаясь сам убрать ее с коленей. Когда я с улыбкой помог ему отставить её в сторону, Чангюн бросился мне на шею, пытаясь втянуть меня в новый поцелуй. Всё вышло слишком неловко и внезапно, и козырёк его кепки больно врезался в мой лоб, отчего я зашипел. — Прости меня, хён, — Чангюн поспешно стянул мешающий головной убор и отбросил его куда-то в угол, совершенно не глядя.       Он уставился на меня, не решаясь продолжить и снова начиная глодать и без того обкусанную нижнюю губу. Он будто очнулся от мимолётной слабости, постоянно бегал рассеянным взглядом с моих глаз на мои губы, пытался прочитать ответ на моем лице и зачем-то попросил разрешения.       Иногда он до сих пор бывает трогательно-наивным. Я ведь давно всё ему разрешил.       Я покачал головой, молча показывая ему, что всё в порядке. Снова накрыл его ладони своими, полностью закрывая их, и потянул на себя, вынуждая его подняться. — Иди ко мне, Гюн-а, — и он послушно последовал за мной.       Всего несколько шагов поперёк его студии, и я опустился на диван, не глядя. Чангюн почти упал сверху, но я удержал его и помог удобнее устроиться на моих коленях.       Он снова припал к моим губам. Робко, осторожно, будто боялся, что я куда-то исчезну от него или растворюсь в воздухе. Мои руки коснулись его горячей кожи под толстовкой и обвели выпирающие позвонки. Я ненавидел его вечные диеты, постоянно хотел отругать его, сказать ему, что он самый красивый. Но всегда останавливался, стоило ему просто обвить руками мою шею и встать на носочки, чтобы дотянуться до моих губ. Непередаваемые ощущения, когда его оголенная тонкая талия оказывается обхвачена моими ладонями.       Мои пальцы подцепили края его толстовки, а Чангюн послушно поднял руки, позволяя мне стянуть ее с него. Только в тот момент мы отстранились друг от друга, ради нескольких глотков потяжелевшего воздуха. Чангюн выглядел таким взъерошенным, раскрасневшимся и до безумия желанным, сам льнул в мои руки, выпуская всё, что скопилось у него внутри. Я и подумать никогда не мог, что такой сдержанный и порой скупой на эмоции человек может оказаться таким страстным. — Так нечестно, хён, — Чангюн капризно оттянул ворот моей толстовки, и я понял, что он требует её снять.       Я ничего не ответил, оперся одной рукой на диван, а второй придержал Чангюна за талию. Его тело подрагивало в моих руках, и я зачем-то поднёс руку к его носу, проверяя, не холодно ли ему. Ну совсем как к котенку, каким он мне всегда и виделся. — Что ты делаешь? — он расплылся в улыбке, схватил мою руку и прижал её к своей щеке. — Ты так и не сказал мне, понравился ли тебе подарок, — прошептал я, оглаживая большим пальцем его щеку.       Чангюн вздрогнул, подорвался с места и приподнялся, пытаясь встать с моих колен. Я лишь недовольно цокнул и притянул его обратно к себе за запястье. Подхватил подбородок пальцами и снова накрыл его губы поцелуем. — Ты попросил меня снять кофту, а сам решил убежать? — проговорил я в его губы, отстранившись всего на каких-то пару сантиметров. — Но ты… сам попросил… И я думал… Тебе интересно моё мнение, — Чангюн засмущался, избегал моего взгляда и, вместо этого, разглядывал моё лицо. — Конечно интересно, — я продолжал разговаривать с ним шёпотом, совсем тихо, словно боялся, что нас кто-то может услышать. Но кто в такой час вообще не спит и ходит по студиям? — Но сейчас, — я запустил руку в его волосы и слегка потрепал по макушке. — Мне кажется, что ты вот-вот можешь замёрзнуть.       Я схватился за край своей толстовки и потянул её вверх, а потом сразу же вернул руки на талию Чангюна. Провёл ладонями выше, оглаживая лопатки, растирал его кожу, стряхивая мелкие мурашки. Его руки невесомо коснулись моих ключиц, опустились ниже, мягко очерчивая контур моей груди. Чангюн всегда как-то по-особому касался меня, как будто каждый раз изучал моё тело заново. Никогда не спешил, и мне казалось, что таким образом он пытается запомнить меня.       Я же никогда не торопил его, разрешал касаться себя там, где ему вздумается, и столько, сколько ему захочется, часто сдерживался, чтобы не напугать его. Его дыхание сбивалось каждый раз, стоило мне прильнуть губами к его груди и слабо прикусить чувствительные соски зубами. Обвести их языком и прикусить снова, тогда он не выдерживал, и я слышал тихие полувсхлипы. Он всегда пытался вырваться, а я ему не разрешал отстраниться ни на миллиметр. Я был уверен — уверен и сейчас — ему нравится такая игра.       Кончиками пальцев я пробежался по кромке его тренировочных штанов, свободно висевших на выпирающих тазобедренных косточках. Слушая его глухие стоны, которые он напрасно старательно сдерживал, я забрался руками под ткань и несильно сжал его ягодицы. Чангюн шумно выдохнул, схватился за мои плечи и придвинулся так близко, что между нами не осталось и сантиметра. Его кожа горела под моими пальцами, ноги дрожали, а сам Чангюн не отрывался от моих губ. — Хён? — он обнял мою голову, прижал её к своей груди и на какое-то время замолчал, видимо, собираясь с мыслями.       Мне показалось, что даже его кожа пропиталась ароматом колючего букета. С каждым проведенным вместе годом, я наблюдал, как меняется его запах, он взрослеет вместе с ним, становится выразительным и глубоким. — Сними их с меня… Пожалуйста, — продолжил он, и я робко посмотрел ему в глаза.       Чангюн густо покраснел и привстал на коленях, отвернувшись и позволяя мне избавить его от уже полуспущенных штанов, красиво повисших на его худых бедрах. Он опустился обратно и, чтобы скрыть своё смущение, снова подался вперёд за новым поцелуем. Не хотел, чтобы я долго смотрел на него, когда он раздет. Когда он сам целовал меня, сам льнул в мои руки, я ощущал его безграничное доверие.       Он вздрогнул, когда мои влажные от смазки пальцы тронули его между ягодиц. Чангюн уткнулся лбом в моё плечо и шумно задышал. Вцепился в мои плечи, пока мои пальцы глубже погружались в него. Я старался быть как можно аккуратнее, боялся навредить ему. Прислушивался к его сбившемуся дыханию, которое оставалось конденсатом на моей шее, и пару раз даже вздрогнул сам, когда он по неосторожности прикусил мою кожу зубами.       Подрагивающая рука Чангюна накрыла мою. Он попросил остановиться. Кожа на его бёдрах покрылась испариной, когда он сам попытался насадиться на мои пальцы, а по спине, вдоль позвоночника, пробежала капелька пота. Его ладони были холодными и влажными. Чангюн всё ещё прятал лицо где-то в изгибе моей шеи, когда я решился аккуратно вынуть пальцы и попытался заглянуть в его глаза. — Всё в порядке, х-хён, — рвано проговорил он, не поднимая головы. — И я полностью готов, — добавил он, но уже тише.       Я мягко отстранил его за плечи и обхватил ладонями смущённое лицо. На его густых ресницах застыли кристаллики слёз, вишнёвые губы были искусаны, а сам Чангюн выглядел таким соблазнительным и податливым, что я снова подался вперёд для нового поцелуя.       На его губах ощущался солоноватый привкус редких слёз. Целовать его — было настоящим наслаждением: его губы послушно раскрывались под моими — я мог прикусить их, провести языком по каждой маленькой ранке, или же углубить поцелуй настолько, что наши лёгкие начинало жечь от недостатка кислорода.       Чангюн хватался за меня в исступлении, стонал в губы, ёрзал на бёдрах, и ткань моих узких штанов становилась влажной, а под ними и моя кожа.       От его движений и рваных стонов я был вынужден стиснуть зубы, чтобы самому не застонать. Мои пальцы слишком сильно сжали бёдра Чангюна, заставив его вскрикнуть. Он захныкал, прижался ближе ко мне, попробовал снова потереться об меня бёдрами, но не смог. — Не спеши, Гюн-а, — проговорил я в раскрытые губы, улавливая его дыхание своими губами. Я приложил огромные усилия, чтобы мой голос не сорвался.       Чангюн раздражённо толкнул меня в плечо. — Х-хватит издеваться, — прошипел он сквозь сжатые зубы, а я мягко прикоснулся губами к его щеке, словно пытался успокоить его нетерпение, но он лишь дёрнул головой, всё ещё раздражённый. — Ты всегда дразнишься… Но зачем?       Я схватился за пояс собственных штанов, потянул их вниз и окончательно снял. С губ Чангюна сорвался новый всхлип, и он зажмурился, когда я положил руки на его бёдра. Помог ему приподняться, придержав за талию. Чангюн смотрел прямо в мои глаза и нервно облизывал губы, когда медленно вбирал меня в себя целиком. В такие моменты я готов был продать душу, чтобы только не в последний раз видеть его такие блестящие глаза, ловить губами его рваное дыхание и касаться его кожи своими руками. — Ты такой красивый, Гюн-а, — я жадно коснулся губами его шеи и, ощутив под языком пульсирующую венку, испытал поистине садистское удовольствие.       Чангюн изо всех сил закусил губу, опускаясь до самого основания. Коснулся ягодицами липкой кожи моих ног и впился ногтями в мои плечи. Оказавшись внутри него полностью, меня на мгновение парализовало от нахлынувших ощущений и жара его тела. Момент длился совсем недолго, Чангюн прервал его новым, ещё более глубоким стоном, приподнялся и опустился снова. Из-за его движений я сам непроизвольно застонал, чем окончательно выдал себя.       Чангюн блаженно улыбнулся. Своей особенной улыбкой. Которую видел только я. Он одаривал меня ей каждый раз, стоило ему уловить, как мой голос становится ниже и глуше.       Он двигался на мне размеренно, каждый раз будто пробуя меня заново. Смаковал мои прикосновения к своей коже и больше всего обожал кусать мои губы, когда его собственные стоны становились слишком несдержанными. Он уронил голову мне на плечо и впился в кожу зубами, когда мой член коснулся его простаты. Моя рука тут же легла ему на макушку, а пальцы зарылись в густых волосах и помассировали кожу головы. Его движения становились всё более резкими, нетерпеливыми, но я замечал, что он устает, и не мог продолжать эту пытку для нас обоих. — Я хочу чтобы ты был рядом, хён… всегда-а-а, — на последнем слове он громко простонал и откинул голову назад, тогда я снова припал поцелуем к его шее.       Чангюн сильнее притягивал меня к себе. Путался в моих волосах и продолжал двигаться, из-за чего я пару раз не сдержался и прокусил зубами его тонкую кожу на шее. Она была горьковато-солёной от стекающих по подбородку горячих слёз, и я заглянул в его глаза с неприкрытым испугом, но вместо этого поймал его разомлевшую улыбку.       Он устал. Он хотел продолжать. Я это видел. Мне его всегда слишком мало, как и ему меня. Мы часто даже не замечали, как наши пустые, временами, разговоры перетекают в близость. Хватало поцелуя, прикосновения. Даже его нечаянно прикоснувшееся колено к моей ноге уже могло вызвать во мне довольно горячие чувства.       Широкая улыбка, теплый взгляд, скольжение пальцем по губам, потирание шеи ладонью, даже профессионально-холодное выражение лица. Он не похож на остальных, он всегда был и остается особенным.       Я прижал Чангюна к себе и остановил. Мне просто пришлось уложить его на диван и пихнуть под голову подушку. Его щеки горели, а взгляд постоянно меня избегал. Я готов был поспорить, что он снова стесняется себя. Сколько бы он не делал откровенных фотосессий, сколько бы не ходил без одежды, меня он почему-то всегда стеснялся. Мне нравилось видеть его таким. Я верю, что такой Чангюн — настоящий. — Я все испортил, хён? — тихонько спросил он, а я покачал головой и прикрыл его ниже пояса своей кофтой.       Сам подтянул штаны и в пару больших шагов добрался до стола, а затем снова сел на диван, держа в руке сочный бутон розы. Чангюн смолчал, только улыбнулся и, закинув руку за голову, обхватил ей подушку. — Отдохни, — шепнул ему я, приложил палец к своим губам, а до его губ дотронулся цветком. — Я понял, почему у тебя так красиво все получается. Ты и есть то самое произведение искусства.       Он что-то беззвучно произнес одними губами, тронул ими лепестки и приоткрыл рот, когда я скользнул розой по его острой скуле, обвел выразительную линию челюсти и мазнул по натянутой шее. Глаза Чангюна оставались закрытыми, а лицо — повернутым в сторону. Я любил его такого, которому до дрожи хорошо и ровно так же стыдно.       В полной тишине меня будоражил звук от лепестков, вошедших в контакт с бархатной кожей на груди Чангюна. Его чуть робкие вздохи сводили с ума. Казалось, что нет в этот момент никого на свете, кто был бы нежнее, чем он: с крупинками слез в уголках глаз, с целой россыпью мурашек на золотисто-медовой коже, с розой на груди, под которой заходилось сердце в клетке из костей. — Мой самый нежный, — тихо говорил я и следил за каждым, даже малейшим, изменением в его лице.       Нагнулся, чтобы прикоснуться губами к животу, шутливо пощекотать его языком и оставить несколько мокрых поцелуев все ближе и ближе к паху. Я сам сжимался, когда слышал его выдохи, когда ощущал, как дрожат его ноги, как его порой сводит от желания. Я не думал о себе в тот момент, я думал только о том, насколько его переполняют чувства, хотел потеряться в них и уже никогда не вернуться.       Я пересчитал губами каждую косточку на ребрах, пробежался по ним пальцами, совсем аккуратно обвел твердый сосок с недавно оставленным укусом и совершенно неожиданно получил коленом между ног. Обыкновенный рефлекс. Я лишь улыбнулся, давно привыкнув к тому, что Чангюн так остро реагирует на подобные прикосновения.       Решил, что не остановлюсь, буду сладко пытать его, пока он не попросит остановиться. А он не попросит. Я сдернул с его ног кофту, прижался животом к животу и чувствовал, как между нами жарко и мокро. Думал, что сойду с ума, если так и буду просто тереться об него, слушая совсем рваное дыхание и гулкие удары сердца. Снова оказался внутри него и на мгновение испугался, что получу ожог.       Даже через скатывающиеся капли пота по глазам и лицу я видел, как он прижимает пальцами цветок к груди, как крепко стискивает колючий стебель, как хочет закричать. Я сам сильно сдерживал его, пережимая ладонью каменный член. Но все это было только для того, чтобы вместо одновременного крика заткнуть друг друга дрожащим поцелуем, прикусить кожу, впиться в нее ногтями. Все это для того, чтобы никто не узнал, что мы делаем, оставаясь наедине.

***

      С самой нашей первой встречи я понимал, что он меня не примет. Не только он, все остальные тоже были настроены враждебно, но именно от него исходило что-то пугающее. Я смотрел в его глаза и видел там презрение.       Я был мальчишкой на фоне их всех. Был немного наивен и зажат, пытался скрыть слезы. Выходило не всегда. Мне очень странно и волнительно было в первый раз взять кого-то за руку. Хёнвон был не первый, но именно его прикосновение я запомнил с первого раза. Его пальцы были ледяными, а ладони сухими. Я сжал их сильнее, и тогда он в первый раз посмотрел на меня как-то иначе. С вопросом, мол, что я такое делаю. Я готов был сказать, что пытаюсь их погреть, но в итоге просто отпустил и отвел взгляд.       Я страшно боялся его обнять, когда он впервые обратил внимание на мои слезы. Даже несмотря на то, что он прижимал меня к себе так крепко, я все равно стеснялся положить руки ему на спину. Хёнвон мне казался серьезным и взрослым, который не будет что-то делать просто так. И я почти не ошибся. Он не со всеми идет на контакт, не каждому может положить ладонь на затылок, пытаясь утешить. Выходит, что я оказался особенным?       Меня прошибало потом и дрожью сотню раз перед тем, как я решился впервые подойти к нему, когда он был один. Я жутко волновался, ноги почти не шли, а руки не слушались. Я тронул его плечи, а он даже не вздрогнул, будто ждал кого-то.       Разговор наедине с ним особенно теплый. Хёнвон действительно заботлив, правда, я понял это не сразу. Иногда он трогательный, а иногда делает вид, что это все для него буднично и рутинно — кому-то помочь. Он не скупой на эмоции, хотя, отлично притворяется. Я видел его слезы, которые он пробовал спрятать за улыбкой. И пообещал себе, что в следующий раз сам вытру их, пусть даже мне придется оправдываться за свои действия.       Никогда не забуду момент, когда, спрятавшись за цветами, привстал на носочки и едва себя сдержал, чтобы не коснуться губами его губ. Легко чмокнул в щеку, как мы нередко делали с остальными. Тогда мне пришлось долго лежать лицом в подушку и корить себя за то, что я такой трус. Я не понял, как влюбился.       Это было гораздо больше, чем обычное влечение. Я ощущал, что ревную и не хочу, чтобы он проводил время с кем-то другим. Иногда звал его на выставки, иногда в ресторан. И вот однажды, пробежавшая между нашими взглядами искра стала ощутимой. Тогда я готов был поклясться, что он чувствует то же самое, что и я, только не признается в этом. Было чего бояться, я понимал его. Не представлял, как такое можно хранить в тайне.       Все случилось внезапно. Единожды коснувшись его губ, я уже не смог остановиться. Тогда я понял, что не обманулся, меня действительно к нему тянуло. Слишком страшно было раздеться в первый раз, дать потрогать себя. Но я не понимал, чего именно боюсь. Понял только потом. Боялся, что меня оттолкнут. И этого не произошло.       Я словно таял под его пальцами, руками и губами. До сих пор задаюсь вопросом, откуда он знает, как мне нравится. Он меня читает, угадывает, просто видит насквозь. Я не считал и не считаю себя открытым человеком, который с любым готов вступить в диалог. Хёнвону каждый раз удается открыть во мне что-то новое даже для меня самого. С ним хотелось общаться, ему хотелось что-то рассказать, поделиться, спросить совета, но самое главное — с ним хотелось молчать. Тишина рядом с ним не напрягала, я всегда чувствовал себя уютно в ней, словно защищенным.       Нам часто приходилось прятаться, а ситуации порой были смешными и нелепыми. Однажды пришлось тихо отсиживаться в ванной, когда кто-то с другой стороны подумал, что заклинил замок. Было страшно, а адреналин в крови буквально зашкаливал. Мне особенно нравилось держать Хёнвона за руку в такие моменты. Его прикосновения ко мне всегда по-отечески теплые. Я замечал, что других он трогает не так. Я для него словно ребенок, и мне до дрожи это приятно. Быть его особенным. Его маленьким, как он часто зовет меня до сих пор.       Мягкое тепло окутывало всё моё тело. Горячие ладони обжигали кожу на моей талии и боках, прижимая меня теснее к груди. Я чувствовал себя невероятно расслабленным, обласканным и изнеженным прикосновениями хёна после прошлой ночи. Я бы всё отдал за то, чтобы таких моментов было как можно больше. Я прижимался щекой к его груди, пока мои руки обхватывали его плечи. Я даже не заметил, как вчера уснул прямо на нём, убаюканный теплом его рук.       Слабо приоткрыв глаза, я окинул студию взглядом. Из-за плотно занавешенных окон я не понимал, который сейчас час, наступил ли день, или же сейчас всё ещё глубокая ночь. Я просто наслаждался теплом хёна рядом, лёжа на нём сверху. Немного пошевелился, приподнял голову и попытался разглядеть лицо хёна снизу-вверх. Он всё ещё глубоко спал — я всегда удивлялся, как это у него получалось — и совершенно не чувствовал моих движений.       Приподнявшись и поддержав себя на руках, я опустил подборок хёну на грудь и стал беззастенчиво разглядывать мягкие черты любимого лица, припухшие выразительные губы, подрагивающие ото сна ресницы. Я буквально тонул в его мягкости и был счастлив, что хён делится ей со мной. Глядя на него сейчас, я улыбался. Ткнулся в его грудь лбом и подарил короткий поцелуй поверх оставленной на его кожи царапины от моих ногтей.       Я совсем поднялся на руках, выбрался из его объятий и уселся на бёдрах. Как я и ожидал, хён снова не пошевелился, погружённый в глубокий сон. Я продолжал рассматривать его, глядя уже сверху-вниз. Наклонился ниже и коснулся пальцами его лба, откинув с него закудрявившиеся от пота пряди. Пробежался пальчиками по его щеке и едва коснулся губ. Я всегда считал хёна невероятно красивым, он даже во сне выглядел идеально. Мне ужасно захотелось сохранить на память этот момент, запечатлеть в пленке и на подкорке своего сознания, а после — пересматривать каждый раз.       В рассыпанных лепестках роз на небольшом комоде возле дивана лежала моя камера. Я обожал сохранять моменты на неё, каждый раз спонтанно хватал и делал самый случайный снимок, который казался мне особенно красивым. Вот только сейчас всё отнюдь не случайно. Я потянулся к камере, стараясь быть как можно тише, чтобы не разбудить хёна. Осторожно включил ее, с опаской поглядывая на спящего хёна. Аккуратно настроив камеру, я взглянул через маленький экранчик, нагнулся пониже и сфокусировал кадр через объектив. Пара щелчков затвора, и в памяти моей камеры остались уникальные и очень личные снимки.       Регулируя зум для следующего изображения, я невольно приподнялся, бездумно ёрзая на бёдрах хёна. Задел кожу его паха собственной кожей и наклонился ниже, пытаясь установить камеру прямо напротив лица. Уже был готов сделать следующий снимок, как заметил, что глаза хёна слабо приоткрылись. От неожиданности я подскочил и почти выронил камеру из рук, уже готовый свалиться на пол, как его широкие ладони крепко сжали мои ягодицы, тем самым удержав меня на месте. Любимые губы расплылись в сонной улыбке, а потемневшие глаза уставились на меня. — И что же ты такое делаешь? — хрипло проговорил хён и огладил кожу моих бёдер большими пальцами.       Я вспыхнул, пихнул камеру за спину, словно нашкодивший ребёнок, и отвернулся, стараясь спрятать покрасневшие щёки. Зацелованный, отмеченный его губами, обнажённый, сидящий на нём сверху и такой до невозможности открытый — я всё ещё его стеснялся.       Хён коснулся моей руки, которой я сжимал камеру, и погладил моё предплечье.       Я взглянул на него из-за упавшей на глаза длинной чёлки и не очень охотно показал свое маленькое увлечение. Он приподнял бровь, красноречиво демонстрируя удивление. Мои губы тронула хитрая улыбка, и я тут же навёл объектив на хёна для следующего снимка. Всё случилось внезапно, эмоция застыла на какой-то момент, но камера сумела зафиксировать широко распахнутые от удивления глаза, приоткрытые бархатные губы и немного заломленные брови. Я был уверен, что этот снимок станет одним из моих самых любимых.       Хён вздохнул и откинулся на подушки снова, оставив свои горячие ладони на моих бёдрах, тем самым ненавязчиво удерживая меня на себе. — И давно ты меня фотографируешь? — поинтересовался он с ласковой улыбкой. — Ты очень красивый, — проговорил я себе под нос и опустил взгляд, стараясь скрыть ещё больше пунцовеющие щёки. — Ты… не можешь видеть себя со стороны, — продолжал я, пролистывая снимки. — Но ты даже не представляешь, каким ты можешь быть…       Мои слова путались, и я не мог толком сформулировать свои мысли. Они роились в моей голове, подобно светлячкам, кружили вокруг моего сознания, пропитанного хёном насквозь. Все слова казались недостаточно красивыми, недостаточно искренними и недостаточно важными. Но очень часто они нам даже не требовались: хён понимал меня без слов, практически всегда.       Я сделал машинальное движение бёдрами. Совсем маленькое, невинное и без единой мысли, желая лишь усесться поудобнее. Но когда мой слух уловил мягкий стон, я ошалело поднял глаза от экрана камеры и встретился с хёном взглядами. Его и без того тёмные глаза выглядели будто совсем почерневшими, губы приоткрылись, а хватка на бёдрах стала крепче. — Не делай так, Гюн-а, — попросил он, а я с наслаждением уловил дрожь в его голосе, которую он безуспешно пытался спрятать от меня.       Я задержал взгляд на его лице, а потом снова двинул бёдрами, всё так же легко, но реакция хёна была просто поразительной. Из расцарапанной моими ногтями груди вырвался ещё один стон, и хён непроизвольно откинул голову на подушки, демонстрируя выпирающий кадык. Чертовский красивый.       Словно загипнотизированный фанатик, я крепче сжал камеру дрожащими пальцами и нажал на спуск затвора несколько раз, позволяя камере запечатлеть этот момент в своей (а заодно и моей) памяти. Пальцы хёна разжались на моих бёдрах, когда он снова смог посмотреть на меня и уловить довольную улыбку.       Хён недолго пытал меня своим взглядом. Глядел пристально, словно пытался прожечь во мне дыру. Несмотря на нашу близость, я редко мог выдержать его взгляд. Я тут же отвернулся, снова борясь со своим смущением, но мне буквально не дали опомниться. Хён схватил меня за талию и повалил на диван рядом с собой. Мои пальцы всё ещё крепко сжимали камеру. — И что же ты хочешь сделать? — я смотрел на него через маленькое окошечко, закусил клыком губу и надеялся оставить в памяти снимок, на котором он скажет, что любит меня. — Хочешь провести вот так со мной весь день?       Хён хмурил брови, специально не смотря в камеру. Трогал пальцами подбородок и, не успел я опомниться, как он крепко прижал меня к дивану и навис сверху. Я послушно отдал камеру, даже не ойкнул, когда колено хёна оказалось у меня между ног. Прикрыл глаза и отдался поцелую, после чего уловил у виска его дыхание. Услышал самые важные для меня слова: — I wanna spend my whole life with you, my sweetheart.