Опыт не пропьёшь, но попробовать можно

      Утро началось со звука, к которому стены квартиры Тома совершенно не привыкли. Это был звук будильника. Где-то полминуты он раздражал своим трезвоном старого кота скучной окраски и простого нрава. Тот покрутил ушами и приоткрыл глаза на посторонний звук, но больше ничего не предпринял. Тома же будильник разбудил не сразу. Ещё в полудрёме он непроизвольно выругался. Вставать не стал. С закрытыми глазами хмурился на будильник и надеялся, что в этом бою окажется более упрямым. Агрессивно прижал подушку к уху и так и лежал назло надрывающемуся телефону.       Это продолжалось ещё где-то полминуты, прежде чем обозлённый Том резко рванул с кровати, чтобы угомонить инициатора этого сонного конфликта, и так же резко лёг обратно. Теперь от злости спать не хотелось. Верещащий ублюдок победил. «Быть может, будильники для того и нужны, – почему-то подумал Том. – чтобы злить на весь оставшийся день»       С мрачным видом он поднялся на кровати, почёсывая грязные волосы. Том был блондином с симметричным лицом и стройной фигурой. Когда-то был. Сейчас его волосы напоминают по цвету и жёсткости солому, лицо частенько искривляет косая ухмылка, а некогда привлекательная стройность выродилась в болезненную худобу. Угадывалось нежелание – или неумение – ухаживать за собой. Можно подумать, что ему нет дела до того, что о нём думают люди. Том тоже так думает.       Густая темнота в комнате внушала чувство покоя. Безуспешно. Тревога топила Тома в густом беспокойстве, такое с ним бывает раз в пару лет. Занавески очерчивало слабым светом утренних сумерек. На полу павшими воинами лежали войска бутылок из-под пива и батальоны банок из-под энергетиков. О том, что подобный мусор нужно иногда выбрасывать, у Тома убеждённости не было. Также, видимо, решив, что пепельница – понятие растяжимое, он растянул его до площади всего кофейного столика.       Толком не проснувшись, питаемый злобой на будильник Том встал и начал собираться. О завтраке и утреннем туалете речи и не шло, разумеется. Одеться и не забыть гитару – всё, что сейчас он от себя требовал. Резковатыми, неточными движениями надел футболку, джинсы, куртку. Куртку дырявую, грязную, из рваной коричневой ткани. Крутую куртку. Без неё Том чувствовал себя некомфортно. С ней – что он может быть самим собой. Он сунул в карман пачку сигарет со стола, на прощание почесал кота за ухом, прихватил гитару и ушёл, хлопнув дверью.       – Кто там?       – Томас. Томас Малько, – Интерком говорил с Себастианом наглым баритоном.       – Ах да, сегодня семнадцатое. Входите, господин Блэр вас ожидает.       Дверь открылась, и внутрь вошёл мужчина трудноопределимого возраста. Из-за его спины выглядывал чехол с гитарой. Себастиан на это внимание обратил в последнюю очередь. В первую же очередь в глаза ему бросились многочисленные приметы человека ленивого и неопрятного. Низшего человека в понимании Себастиана. Об этом говорило всё, от состояния одежды до уровня личной гигиены. Указывать на это кому-либо вслух, разумеется, моветон, тем более что этот человек оказывает работодателю уникальные услуги. Но сдерживать отвращение стоило ощутимого труда.       – Разрешите вашу куртку, – Себастиан сам удивился, как эту тряпку на госте он смог назвать одеждой.       – Не разрешу. Не напомните, куда шагать?       Лакей сдержал вздох и начал крутить пуговицу на рукаве, что с ним бывает, когда он раздражён.       – Пройдёмте за мной.       Всю непродолжительную прогулку по коридору Себастиан пробовал свои силы в задержке дыхания: сигаретное амбре гостя раздражало его чувствительное обоняние. Томас с недовольным видом осматривал интерьер. Его ободранная куртка впадала в диссонанс с дубовой отделкой и скучными пейзажами в тяжёлых рамах. Кажется, сейчас они оба сходились во мнении, что гитаристу тут не место.       Провожающий и провожаемый остановились перед приёмной. Себастиан машинально поправил костюм и открыл дверь, не собираясь заходить следом.       – Прошу вас.       Внутри Том не видел ничего необычного. В приёмной – стол. За столом – кресло. В кресле – рыло. Кажется, с прошлого года оно стало ещё больше. Улыбка у Блэра добродушная, но глазки змеиные. Со всех сторон на хозяина с гостем смотрели пейзажи, натюрморты и чьи-то портреты. Том успел искренне удивиться, что на каждом полотне не висит по ценнику, чтобы уж точно все в приёмной знали, с кем имеют дело.       – Доброе утро, дорогой друг! Прошу, присаживайтесь, – сановник улыбнулся гостю и указал на стул перед собой. – Как поживаете?       – Превосходно, – холодно ответил Том. Сел.       – Разрешите поинтересоваться по поводу исполнения вашей части контракта, – Глазки по привычке искали в собеседнике слабое место для укуса. – Вы довели до конца своё владение…       – Можете не сомневаться, – Том так же холодно перебил.       – Что ж… В любом случае, я имею право на демонстрацию.       Спору нет. В рамках профессии – абсолютно нормальная необходимость. Том освободил гитару от чехла и сел с ней в обнимку. Пальцы немного дрожали от напряжения, но это не должно было вызвать проблем. Сложнее было выступать перед большим количеством человек, и о таком опыте Тому вспоминать не хотелось. В качестве разминки сыграл пару гамм, ощутил, как руки начинают потеть.       Некоторые клиенты выбирали демонстрацию товара в формате экзамена. Сначала в контракте указывался перечень произведений. В зависимости от количества и сложности пьес Том устанавливал срок и цену. По истечению срока контракта клиент имел право в любом порядке и количестве прослушать, чему Том научился. Когда клиент убеждается, что весь товар достойного качества, – или же когда клиенту надоедает слушать – сделка завершается, и Том оказывается свободен.       Этот случай отличался. Блэру принципиально необходимы были лишь несколько композиций. Достаточно сложных, конечно, но полноценного контракта они не стоили. Из-за этого Том настоял на альтернативной сделке: помимо перечня произведений он предлагал гарантию на ускоренную обучаемость профессионального уровня. Гарантия предполагала, что ещё в течение месяца клиент будет в праве потребовать возврат части средств, если товар будет некачественным. От этого Том был не в восторге. Но Том был на мели.       Погрузившись во время игры в свои мысли, Том не заметил, как сыграл уже половину обещанного. Из музыкального транса его выбила быстро нарастающая боль в руке. Со внутренней стороны, там, где предплечье соединяется с кистью, кто-то болезненно растягивал сухожилия, как сухую верёвку. Противно, но терпимо, а Тому ещё и привычно. Но под конец выступления сдерживать гримасу боли было сложно, что на последних аккордах Блэру было видно крепко стиснутые зубы. Кажется, всё прошло без проблем.       – Прекрасно, – сановник расплылся в чеширской улыбке, – действительно, талант! Даже немного жалко его у вас отнимать.       – Поверьте, не впервой. Теперь, когда вы убедились, что мои обязанности исполнены, дайте мне полчаса в ванной одному, в течение всего времени создания мишки мне может понадобиться вода.       – Извините, создания чего?       – Мишки. Моторный интерпретатор. Я вам уже объяснял.       – Ах, это, точно, – Блэр наигранно продемонстрировал, что вспомнил предмет разговора.       – Инструкцию по использованию вы получили вместе с контрактом, не травмируйтесь.       – Это не для меня, это для сына.       Том опешил.       – Для сына? Сколько ему?       – Шестнадцать, – Блэр взглянул на без пяти минут бывшего гитариста с ноткой удивления, – А почему вы на это так реагируете?       В голове Тома промелькнула пара сомнительных мыслей о молодых мозгах и пропорциях подросткового тела – две возможные причины рассинхронизации моторных навыков с телом. Но, несколько успокоившись, ответил.       – На будущее, предупреждайте в этом вопросе о возрасте заранее. Если пубертат позади, ничего страшного, но дополнительное время у организма уйдёт на корректировку мышечной памяти. Теперь покажите, где тут у вас ванная.       Спустя час Том шёл по улице с почти счастливым лицом и чеком на сотню тысяч фунтов в кармане. Сегодня он напьётся.       – Бармен, обновите!       Том потряс пустой бутылкой пива и поставил рядом с ещё тремя. Бармен откликнулся и с несвойственной любезностью поинтересовался:       – Парень, не думаешь, что стоит сбавить обороты? – Несмотря на слова, что он произносил, руки уже открывали Тому следующую.       – Никогда не недооценивай меня, шеф. Тем более, вечер только начинается.       Том насладился первым глотком из свежеоткрытой бутылки, который контрастировал с горечью осадка предыдущей, и оглядел своё любимое местечко. «Бунтарь» – небольшое, душевное заведение, куда он ходил праздновать успешно закрытый контракт. Здесь он мог спокойно выдохнуть и ненадолго забыть про гитару. Иногда, правда, посетители замечали, как Том с некоторой тоскливой задумчивостью смотрит на свой шрам на левой руке. Но парой минут позже он продолжает привлекать внимание громкими обращениями к бармену и прочими безобидными выходками.       «Бунтарь» был одним из тех баров, которые появились как побочный продукт от желания хозяев иметь место, где можно выпить со своими друзьями. Просто так уж сложилось, что если превратить это место в питейное заведение, то оно даже начнёт окупаться. Было много причин, почему Том называл этот бар своим любимым. О каком-то клубняке или попсе здесь и речи не шло, звучали только чистокровный гранж, забористый панк и прочий греющий душу рок. Освещение в тёплых тонах, почти домашняя деревянная мебель, приятные лица клиентов и рабочих. Рабочих, впрочем, тут было только двое, хозяин заведения Марк, который только что подколол Тома на правах бармена, и его жена Мэри. Он знал их имена, но они никогда формально не знакомились. Один раз он пытался влезть в беседу с их друзьями в качестве приятеля-однодневки, и компания приняла его достаточно холодно, чтобы у Тома отбило желание делать так ещё раз. С тех пор он остался просто загадочным парнем, который приходит раз в один-два года, опустошает в одно лицо запасы гримбергена тёмного за неделю и снова пропадает.       Прозвенел колокольчик, оповещая об открытии двери, и внутрь зашёл внушительной внешности человек: исполин под два метра имел могучую шею, внушительную челюсть и длинные, истинно чёрные волосы, стянутые в хвост. Тем не менее, умный взгляд и опрятный внешний вид выдавали индивида интеллигентного, серьёзного. Пальто с одного плеча ему перетягивала дорогая, качественная сумка. Несколько человек, включая бармена, не заметили, как их глаза сами приковались к его величественной фигуре, но быстро опомнились. Он огляделся, задержал свой взгляд на Томе и двинулся к нему.       – Прости, что задержался на… – Великан оценил количество пустых бутылок, – на сорок минут?       – На тридцать.       – А ты ускоряешься. – Брюнет сел рядом, – Не поделишься, почему решил сегодня меня сюда пригласить?       – Я праздную получку, конечно! Для меня это важнее дня рождения. К тому же, давно с тобой не виделись, хотел, как в старые добрые…       – А я-то уж думал, решился наконец мне долг вернуть, – брюнет обронил эту фразу беззлобно, почти в шутку.       – … ну и это тоже, но частично, мне ещё за квартиру платить. Но это проблемы меня завтрашнего, так что чем травиться будешь? Я угощаю!       – Давай как обычно.       – Бармен! – Том ткнул пальцем на соседа, – Эля этому парню под завязку!       На обращение Марк живо отреагировал. Из бутылки с красной этикеткой тонкой струйкой дыхнул пар и тут же исчез.       – Но только немного, у меня занятия с утра.       – Всё так же детишек мучаешь, а, Оскар? – Том вспомнил старую привычку смотреть куда угодно кроме собеседника во время разговора.       – Если тебя это успокоит, им эти муки нравятся, – брюнет сделал пару больших глотков, – по-другому ты в музучилище особо не попадёшь, сам знаешь.       – Да, конечно, но… Если их спросить, как ты думаешь, по какому бы пути они пошли?       – Том, ну твою же мать, – Оскар глубоко вздохнул, – ты опять хочешь завести этот разговор? Я и половины бутылки не выпил.       – Я только поинтересовался, нечего разводить истерик, – в спокойном голосе Тома чувствовалась издёвка.       – Ну конечно, как будто я тебя не знаю.       – А может, я из этих разговоров вырос?       – Мы оба знаем, что ни черта подобного. Ты ни капли не изменишься по той же причине, по которой у нас происходят эти споры.       Короткая пауза. Том взглянул на друга.       – А вот на Циглера указывать было низко.       Оскар пожал плечами.       – Сам спровоцировал.       Том был болен. У него была болезнь Циглера. Очень часто её сравнивают с болезнью Альцгеймера. Также её называют болезнью гениев наравне с дислексией. Без неё карьера Тома была бы невозможна. Люди с Циглером, будучи подростками, крайне быстро обучаются, но ближе к зрелому возрасту их мозг откатывается в развитии до раннего подросткового уровня. Это повторяется раз за разом десятилетиями, из-за чего больной умственно и психологически навсегда оставался подростком. Если Альцгеймер был лицом ужасной старости, Циглер был лицом вечной молодости. Таким образом, за барной стойкой сейчас сидели ровесники Оскар и Том, и первый был гораздо старше второго.       – Ладно, прости, – Оскар смягчил тон голоса и виновато потупил взгляд, – наверное, всё-таки перегнул палку.       Том смотрел на бутылку в руках с сердитыми глазами и поджатыми губами. Дулся.       Оскар опять вздохнул, а затем оглянулся. Кажется, никого не было поблизости, кого он мог бы испугать. Легонько прокашлялся, чтобы расслабить ложные связки, и негромко прорычал гроулом ему над ухом:       – Больше не бу-уду-у, – Том неудачно сдержал смех, из-за чего Оскар посчитал нужным добавить – честно-честно.       Оскар, как профессиональный исполнитель, был способен контролировать громкость своего вокала, но он всё равно привлёк внимание большинства присутствующих, за что сконфуженно извинился.       – Не теряешь хватку. Я бы даже сказал, стало лучше получаться. Неужели у тебя есть время на практику экстремального вокала?       – Не одной классикой едины, брат, – он резко запрокинул голову в глоткé, махнув своим чёрным хвостом.       Чёрный хвост. Аккуратный чёрный хвост на голове Оскара – вот, за что зацепился сейчас взгляд Тома. Он знал, что, если хвост распустить, этого аккуратного двухметрового интеллигента Оскара не станет. Будет только амбициозный металлист Оскар, что с рвением творил и играл тяжёлую музыку, размахивая своей мощной шевелюрой с отцовским Гибсоном наперевес. Таким его помнил Том, и таким он хотел видеть своего старого друга до сих пор. Но как любил почему-то говорить Оскар, он из этого вырос. Том видел в чёрном хвосте символ жалкого смирения Оскара.       – Не помнишь, как мы собирались свою группу сделать? – резко выпалил Том.       – Так и сделали же вроде. Написали пару песен, навыступались в кабаках, потратились на полторы никому не нужные записи, рассорились, с кем только можно было, и ушли на покой. – В его движениях появилась хмельная развязность. – Считай, по сокращённому пути любой супергруппы и прошли, до наркотиков, разве что, не успели доиграться. И то, недолго оставалось…       – А мне кажется, ты просто испугался риска, – Том глотнул пивка, – зассал.       – Да, испугался, что до конца дней придётся выживать от концерта до концерта и спать в фургоне на колёсах. – Оскар проникновенно посмотрел на друга, – Пойми, я бы не хотел жить так, как мог бы, если бы мы остались в группе. Я люблю свою нынешнюю работу.       Возникло продолжительное неловкое молчание, во время которого оба успели жестом попросить себе ещё по напитку. Оскар опять заговорил первый.       – Как твоя рука?       – Порядок. Не оторвётся.       Оскар знал, что одну операцию на запястном канале Том уже перенёс. «Если он продолжит так нагружать руки, – подумал Оскар, – о гитаре можно забыть уже через несколько лет»       – Слушай, я понимаю, как ты ответишь на это предложение, но если вдруг заинтересует…       – Нет, я не пойду к вам преподом.       – Послушай же, – Оскар терпеливо пробивался сквозь стену упрямства Тома, – у тебя может быть не так много времени. Сколько ты контрактов успеешь сдать перед тем, как ты левой рукой вообще перестанешь шевелить? Два? Три?       – Пока она работает, больше меня особо ничего не заботит, понятно? Меня всё устраивает в моей жизни! А если бы и не устраивало, я бы вряд ли вернулся в эти проклятые стены, чтобы что-то в ней изменить.       – Но ты ведь к тому же сможешь нормально учить людей, чёрт возьми. – Оскар сам сорвался на тему, которой пытался избежать, – Какой толк от того, что ты продаёшь им механическую память? Не оставляя в головах ни теории, ни опыта, ни кругозора в искусстве. Тебе самому не тошно?       – А какой толк? В чём смысл этой тупости вроде музыкальной, сука, литературы, а? Просто замкнутый круг учителей, обучающих новых учителей, обучающих новых учителей, и так до конца света. Херня это всё. Я предлагаю людям получить то, чего они хотят, не тратя годы жизни, а я от них получаю средства к существованию, что ж тебе так не нравится?       – Ты прекрасно понимаешь, что именно. Ты хотя бы раз интересовался у прошлых своих клиентов, как они пользуются твоим талантом? Они не потратили ни минуты на это умение, им всё это дал ты. На блюдечке преподнёс. Сильно ты будешь дорожить своим талантом, если от начала и до конца его развил кто-то другой?       – А сильно ты захочешь гитару вообще видеть, если всякий раз, как берёшь её в руки, чувствуешь только боль в пальцах и разочарование в себе, а? Такие люди тоже есть, и я даю им шанс почувствовать, что это такое – играть. Ни больше, ни меньше.       Только что желавший парировать Оскар в ответ молчал, словно кто-то резко ударил по тормозам, остановив ход его мыслей. Он почувствовал тягучее, противное чувство, которое мог описать только словом «надоело», что светилось синим посередине чёрного, маслянистого океана его сознания. Это был давний, очень давний его с Томом разговор, что идёт по кругу уже с десяток лет, как раз с их выпуска из консерватории. Оскар посмотрел куда-то в сторону, собираясь с мыслями, а затем отстранённо произнёс:       – Достойны ли такие люди твоего таланта…       Тому было, что ещё сказать, но желание продолжать спор разбилось о каменное безразличие собеседника. Они опять замолчали, и больше бывший металлист паузе не препятствовал.       Оскар задумчиво смотрел то на бутылку у себя в руках, то куда-то вниз и в сторону, изредка делая по большому глотку. Том же глядел на что-то наверху, часто и судорожно выпивая из светлой бутылки. Спустя некоторое время, которое показалось сидящим не меньше часа, Оскар добил свой эль, встал и сказал:       – Спасибо за выпивку.       Он хотел было уйти, но добавил:       – И дружеский совет, не пропей уж весь опыт сегодня.       Том кисло ухмыльнулся и кивнул. Он не посмотрел в сторону двери, когда она захлопнулась за спиной Оскара. Хотелось плакать от какой-то непонятной обиды. Том потёр ноющую руку, досчитал до десяти, вдохнул, выдохнул. Ему стало чуть спокойнее, но оттого не менее грустно, ведь сегодня он опять празднует один. Оглянувшись и не увидев никого, кому было бы до него дело, он драматично лёг головой на барную стойку. Уже спустя пятнадцать минут на весь зал он бодро закричал:       – Бармен, обновите!