В пепел

Едкий табачный дым заполняет пустую комнату. Взмывая к белому потолку, сизые облака растворяются в причудливых диких узорах. Салли выкуривает седьмую сигарету за сегодня. Выкуривает прямо так, на кровати, совершенно не заботясь о пожарной безопасности, не задумываясь ни о чем конкретном, но при этом обо всем одновременно, и всякий раз возвращается к одной единственной мысли, от которой бежит, как трус несчастный, и ищет своего приюта и никотинового спасения. Во рту клубится мерзкая горечь. Она въедается в самое горло, она пропитывает одежду и волосы, она прожигает язык, грудь и легкие – до души, мать ее, прожигает, – и собирается белым огнем в уголках глаз, овеяных смурной пеленою. Закат отливает алым, и с каждой новой затяжкой Салли чувствует, как и сам, обращаясь в пепел, дотла сгорает в его насыщенном кровавом сиянии. У двери – трофейный рюкзак, лежит, таясь в тени, его греховное искушение, его заслуженная награда, и с укоризной поглядывает на своего смолящего обладателя. Салли жмурится, отводит стеклянный взгляд, не в силах выносить этого молчаливого проклятия, затягивается. А в животе что-то скребется тихо-тихо, настойчиво, выворачивая наизнанку внутренности – сердце его выворачивая. А в другой стороне солнце красит золотом стены, обрамляя глубокую вмятину в гибсокартоне, там, где чуть ниже на полу, в груде штукатурки, как закономерный итог покоится залитое светом сокровище, выброшенное Салли прочь в порыве сильного чувства. Салли смотрит на пятно в глубокой задумчивости и приходит в себя лишь тогда, когда истлевшая сигарета болезненно обжигает дрожащие пальцы, а пепел, падая на кровать, оставляет выжженный след на расправленном пуховом одеяле. Пальцы, пальцы... он почти держал эти чертовы пальцы, эти израненные, избитые пальцы, холодные и влажные от ужаса, но крепкие от эмоций, от бушующего в крови адреналина. И кровь, повсюду кровь – на подушечках, меж ногтей, на тыльной стороне ладони, слишком скользкая, слишком липкая, слишком алая, точно насыщенное закатное солнце... ...И глаза цвета ужаса, невысказанная мольба, навсегда запечатавшая юные губы. Виктор моргает и на обратной стороне век видит одну и ту же картину: корабельная мачта, ветер в каштановых волосах, лопнувший трос, бурлящая морская пучина. С неистовым ревом волны дробятся о прогнившее судно, пока не поглощают его, погребая под тоннами воды последние остатки великой истории. В ушах шумят вертолетные лопасти, и два крика смешиваются в один, отчаянный, разрывающий связки и горло, пока не наступит тишина, оглушающая сильнее любого утробного грохота. Затем страх, одиночество, нерешительность. Салли впервые не знает, что делать. Он разжимает руку снова и снова, бросает в пучину себя и все золото, ощущая что-то такое, странное, пугающее, эгоистичное, что заставляет кровь ударить в висок, а сердце забиться сильнее, но всякий раз обнаруживает, что бездна удаляется от него и забирает с собой последние остатки надежды. А он замирает, беспомощный, жалкий воришка, остается стоять в одном положении, не способный взобраться в кабину пилота или слететь камнем вниз, чтобы отыскать на дне или смерть свою, или свое искупление, и только глядит, как маленькая бледная фигурка медленно растворяется в белом дрожащем мареве. Виктора тошнит и обдает холодом, но от курения ли, от вида этого сраного золота – по боку, ему срочно нужна еще одна сигарета. Он запускает руку в карман, тянется к пачке, но она легкая, как пушинка, пустая внутри, что становится горько и щемит в груди как-то ново, но так по-знакомому. Раздосадованный, он выбрасывает ее на другую сторону кровати, как выбрасывает все использованные вещи. Он всегда выбрасывает использованные вещи. Это ведь бизнес и ничего более. В бизнесе так бывает – пожалуй, даже слишком часто, чем Салли того хотелось бы, – но Виктор убеждает себя, подбадривает, скармливая очередную ложь на позолоченном блюдечке, потому что жить без партнерства проще, потому что эта ложь работает уже многие годы, потому что это привычно, потому что... — ...Блять. Что-то влажное вдруг касается его скулы, что-то тонкое и невесомое щекочет щеку. Кошка. Салли поворачивает голову, вглядываясь в пепельную мордочку с торчащей в разнобой шерстью, пушистой и растрепанной, прямо как Нейтан. И что-то в Салли ломается, рушится окончательно, когда он кладет ладонь ей на голову, когда проходится пальцами вдоль спины, выгибающейся, вибрирующей от наивного, доверительного, но такого искреннего мурлыканья. Горечь опаляет глаза, и белый огонь срывается вниз истлевшими звездами.