HankCon Fetish Book

Нет зрелища прекраснее, чем глядеть на Коннора за работой. Хэнк любит остановиться на мгновение, припасть к стене широкой спиною и просто смотреть, как Коннор грациозной ланью кружится на месте преступления, как очерченные черты лица его обретают краску серьезной сосредоточенности. Он очень красив за работой. Так выглядят люди, занимающиеся любимым занятием, отдающие этому делу всю душу свою и свое большое, безграничное сердце. Это настоящее искушение – подойти к нему со спины, обнять нежно, похвалить как хорошего мальчика и прикусить мочку уха задиристо, чтобы попытаться отвлечь Коннора от работы и обрести неминуемое поражение... К несчастью, они не одни. Временами, конечно, хочется послать всех к чертовой бабушке – прижать Коннора к стене прямо здесь, на глазах у ошалелого Рида, Миллера или Коллинза, кто в какой день работает, – но Хэнк держится. Видит бог, это дается ему с огромным усилием. И то ли Коннор из упругого пластика, то ли складывается так исторически, но задница у него в этих свободных антрацитовых джинсах выступает до невероятного обалденная, особенно когда андроид, дразнясь, склоняется над очередной уликой, чтобы провести свой развратный химический анализ и выдать вердикт, как какой-то слащавый послушный мальчик. О, Хэнк поспорить готов, что Коннор дразнится. Этот мамкин манипулятор чего только не делает, чтобы смутить лейтенанта Андерсона в самый неподходящий момент времени. Хэнк убежден, поспорить готов даже, что Коннору совершенно нет необходимости засовывать оба пальца в рот так глубоко, так томно, так медленно, черт возьми, как он это делает! И ловить взглядом взгляд Хэнка, жадный, разгоряченный, бешеный – уж это точно не повлияет на чертов результат экспертизы. Да, Хэнк поспорил бы с Фаулером на ящик дорогущего пива, что Коннор – вовсе не святая овечка, а самый настоящий волк, хитрющий и похотливый до кучи, он точно ведает, что творит, причем ведает с полным осознаванием происходящего. Поспорил бы, да только нельзя перед Джеффри спалиться – работать парочкам в одном отделе ой как противопоказано. Приходится делать ставки в гордом одиночестве и пытаться удержать себя в рамках приличия, когда Коннор в очередной раз посасывает палец с непрозрачным намеком на отсос чего-нибудь габаритнее. Но сегодняшний день не такой, и Коннор честно работает, вот только менее соблазнительным оттого не становится. Хэнк то и дело поглядывает на него, увлеченного, в перерывах между разговорами с криминалистами и нетерпеливо облизывает губу, предвкушая нечто дерзкое и жгуче горячее. В конце концов, не каждый раз удается поменяться с андроидом местами и испытать на стойкость его профессионализм и сугубо нечеловеческую выдержку. И, казалось бы, место преступления, куча людей и труп в загаженной граффити подворотне – атмосфера никак на романтический лад не настраивающая, но Коннор, этот навороченный пылесос-переросток, способен выглядеть сексуально даже когда копается в чьих-то кишках – но спасибо, что сегодня он все же этого не делает. И, о, если бы Хэнку давали доллар каждый раз, когда у него встает... Что ж. Коннор сосредоточен – Коннор прекрасен. Его незамутненный взор направлен лишь на улики, и оттого, возможно, он не замечает, как Хэнк подходит к нему со спины, чтобы пройтись пальцами по оголенной шее и мимолетно, якобы приглашающе, дернуть за ухо в слабой попытке привлечь внимание. Коннор не реагирует. За несколько месяцев совместной жизни он учится отличать прикосновения Хэнка от прикосновений других людей: запоминает текстуру кожи, вплоть до отпечатков, до шрамов, до каждой мозолинки, анализирует силу давления пальцев и то, с каким особым посылом Хэнк задевает ими неуловимые, но очень чувствительные датчики, когда впивается в пластик ногтями или нежно оглаживает его краем подушечек. Да, Коннор отличит его от миллиона других прикосновений и с вероятностью в девяносто восемь процентов определит настроение Хэнка, его цели, мотивы, желания. И это касание, незамысловатое, игривое такое, определенно не входит в разряд повседневных, с какими старший коллега по-обыкновению обращается к тебе в рабочее время. Хэнк, впрочем, готов к такому развитию дела, он и сам понимает, как это рискованно – флиртовать прямо перед другими полицейскими, среди бела дня, да еще и на улице, – но это заводит, чертовски так подначивает, распаляет голову, тело, и весь организм бросает то в жар, то в холод от бури эмоций, вползающих в сердце при одной только мысли о близости. Рядом с Коннором Хэнк чувствует себя влюбленным подростком, готовым на безумства полнейшие, и поделать с этим физически ничего не может, не хочет главное, не думает даже, потому что от любви, настоящей и искренней, неистово сносит крышу, а от запретных желаний скачком поднимается давление. Ну, и член поднимается тоже. Хэнк просто не говорит ни единого слова, отходит к противоположному углу, готовый завернуть за него в любую секунду, и смотрит. Долго, выжидающе смотрит, как охотник, что выслеживает свою добычу, потому что знает – Коннор чувствует его взгляд даже затылком, Коннор знает, с каким вожделением голубые глаза поглощают изгибы его идеального тела. Коннору не нужен зрительный контакт, чтобы понять, что все внимание лейтенанта Андерсона направлено сейчас на него, на его широкие плечи, обтянутые серым пиджаком, на его талию, на аккуратно уложенные волосы. И это становится лишь вопросом времени, когда Коннор захочет удовлетворить своего любовника гораздо больше, чем своего лейтенанта. Хэнк закусывает губу, когда андроид выпрямляется и, наконец, оборачивается в его сторону. О, Хэнк кусает ее с особым чувством – тягуче, медленно, посасывая нижний край с характерным причмокиванием, – и он уверен, что Коннор услышит это у себя в голове, воспроизведет тот пошлый, интимный звук из сотен других файлов, рассортированных в его памяти в подпапках "секс с лейтенантом Андерсоном". И тогда диод Коннора зальется желтым, сообщая о гребаной ошибке "Хэнк слишком горяч" и "обнаружено критическое наличие штанов на бедрах, желаете снять и продолжить?", потому что долгие месяцы конноротерапии дают ощутимые плоды, и Хэнк постепенно возвращает себе форму свою и свою убитую в алкоголе самооценку. Потому что Коннор не умеет врать – умеет, точнее, но только не в случае с Хэнком, ведь он легко может указать ему на недостатки и подчеркнуть все достоинства, – потому что Коннор бросается в каждое дело с головой, потому что любить лейтенанта Андерсона – его задача, и Хэнк доверяет, впервые за долгое время доверяет, восстанавливая веру если не во все человечество, то в любовь к одному андроиду в частности. И Коннор, наконец, понимает. Его иллюзорные брови взлетают ко лбу, а руки сами собой тянутся к удушающей петле галстука – но ведь, Коннор, блять, тебе же даже не нужно дышать, ты, хитрый засранец...– и Хэнк с чистой душой заворачивает за угол. Он считает секунды – одна, вторая, третья... – и с каждым новым мгновением места в его штанах становится меньше, а дури в голове только больше. Он доходит до девяти, когда Коннор резко прижимает его к стене в глубоком настойчивом поцелуе. Хэнк отвечает тем же, просовывает язык в ротовую полость, замечая остаточный привкус щелочи после недавнего химического анализа – но, господи боже, Хэнк считает себя гребаным извращенцем, потому что эта особенность, легкая горечь, присущая только Коннору исключительность, пробуждает в нем что-то звериное. Сложно сказать, в какой момент они обмениваются ролями, и Хэнк, потеряв всякий контроль над своими инстинктами, нетерпеливо вжимает Коннора в здание, приспускает усердно выглаженные брюки и притирается пахом к упругим белеющим бедрам. О, Коннору нравится это, ведь он привязан, привязан к своему лейтенанту, ведь если лейтенанту хорошо, хорошо и его любимому первоклассному детективу. И Хэнк убежден, что в Киберлайф работают такие же, как он сам, сексуальные девианты, ведь новомодные высокоточные датчики на теле андроида реагируют на Хэнка абсолютно везде, совсем не так, как – в теории!.. – подразумевает того их базовое предназначение. Ведь этими блядскими датчиками Коннор ловит движения Хэнка словно сраный бейсбольный кэтчер, не пропуская ни единого, ни единого, мать его, касания, и наслаждается, смакует их, как настоящий влюбленный комок нервных окончаний. Он выгибается лейтенанту навстречу, когда теплые пальцы проходятся вдоль его шеи, оглаживают бледные щеки, широкие скулы. Жадно андроид обхватывает фаланги губами, кусает, вылизывает мягкие подушечки, и Хэнка уносит – от этого, и от мысли, что прямо за углом расследование проводят их увлеченные работой коллеги. А вот Коннор здесь, довольный, соблазненный, поддавшийся. Прекратит ли Хэнк, если Крис нечаянно завернет сюда, чтобы проверить на улики всю территорию? Сотрется ли с лица Коннора это похабное выражение? Хэнк не уверен. Он знает лишь одно – нужно быть тихим, нужно быть осторожным, потому что более сладкое продолжение он всегда получит дома, когда они придут с работы, уставшие от рутины, но изголодавшиеся по горячим объятьям. А пока... Хэнк пытается расстегнуть ремень, но от сладкого предвкушения руки его почти что не слушают. Коннор, что всегда понимает людей с полуслова, подается навстречу, всем существом своим готовый помочь расстегнуть дурацкую медную бляшку, но Хэнк упрям. Секунда расставания, что кажется настоящей вечностью – и неугодный предмет одежды уже свисает на бедрах. Ненасытные, партнеры вновь припадают друг к другу, тесно, крепко и по-своему грубо. Теплыми ладонями Хэнк пробирается под чужую рубашку: Коннор твердый, упругий, и пальцы лейтенанта как умасленные скользят по выступающему белому пластику. Легкая прелюдия, эта старая человеческая привычка, маленькое проявление искренней любви и глубокого чувства, что всегда так жизненно необходимо им обоим, активирует в теле андроида сексуальные протоколы, и вот уже сам Коннор скользит руками к своим ягодицам, чтобы раздвинуть их и, забрав себе всю инициативу, насадиться на набухший член лейтенанта Андерсона. Коннора даже не нужно растягивать – влажные от лубриканта стенки с легкостью обхватывают твердую плоть, сжимаясь, подстраиваясь под ее рельефную форму. Коннор ведет бедрами назад, его волосы растрепаны, а рука с прижатой к ней головою упирается в разукрашенную уличными хулиганами стену. Ему не нужно дышать, но он хрипит и постанывает, выпуская воздух из ноздрей от каждого нового толчка лейтенанта Андерсона. А Хэнк и сам чувствует себя маленьким хулиганом, потому что то, что они делают прямо на работе, выходит за все рамки возможного. Он вбивается в Коннора то нежно, то грубо, ощущая восхитительное давление его задних стенок, мягких и теплых в противовес всему остальному корпусу. И эта контрастная разница кружит Андерсону голову, путает желания, туманит сбитые мысли, оставляя только одну, пульсирующую в мозгах сладостным контрапунктом – больше. Нужно больше Коннора, еще больше, намного больше. Как же он любит Коннора, холодного, горячего, упругого или поддатливого, эмпатийного или по-рабочему отстраненного – Хэнк обожает Коннора любым, ведь это все делает Коннора именно Коннором, его прекрасным, умопомрачительным детективом, его милым любовником и верным другом, его горячей сучкой или хлопотливой хозяюшкой. И Хэнку срывает крышу, всегда срывает – от запаха его волос, от вкуса пластика на губах, от этих рук и живых глаз-стекляшек, от поджарого тела и того, с каким наслаждением оно выгибается ему навстречу, с каким рвением и отдачей старается предложить всего себя, без остатка, до единого кусочка. Хэнк готов выстанывать его имя, потому что в эту секунду мир не знает созвучия слаще. Коннор, Коннор, ох, этот сладкий, милый Коннор... Тот самый Коннор, что вращает бедрами в такт его быстрым движениям. Коннор, что без ума от своего лейтенанта до таких человеческих сбоев в тириумном насосе. Коннор, что принимает его толстый пульсирующий член с горячей жадностью и животным нетерпением. Коннор, что доводит Хэнка до самого яркого в его жизни оргазма. Лейтенант толкается в последний раз, глубоко, резко, и, точно разорвавшись на миллионы осколков, довольный и расслабленный обмякает. Он дышит тяжело и прерывисто, ватные руки упираются в упругую спину, а маленькие серебристые прядки обрамляют взмокшее от физических нагрузок лицо. Чувствительная после оргазма головка еще ощущает приятное трение и тепло, и Хэнк, разнеженный и ленивый, не сильно спешит хоть как-то отрываться от замеревшего в наслаждении любимого. Но вот Коннор вновь берет на себя всю инициативу: осторожно переворачивается к Хэнку лицом, позволяя влажному члену выскользнуть наружу, и опускается на колени, чтобы, как самый хороший мальчик, замести следы своего развратного преступления. А потом поднимается, весь довольный, облизывает верхнюю губу игриво и целует, целует Хэнка с языком, глубоко и тягуче, чтобы разделить с ним вкус этого момента. Вскоре Хэнк приходит в себя, снова застегивает джинсы. Коннор обнимает его, нежно, но настойчиво, и Хэнк обнимает его тоже. Вдруг едкая мысль закрадывается в его серебристую голову, и на блестящих губах появляется тень слабой шкодливой ухмылки. — Ты разве не должен проводить наше супер важное расследование? — мурлычет Хэнк любовнику в ухо подначивающе. Коннор чуть отстраняется, отвечает сладкой улыбочкой, дерзкой, влюбленной и как обычно самоуверенной. — Прежде, чем посетить вас, я отправил отчет. Моя работа окончена. — Ах ты... Хэнк хочет шепнуть ему что-то игривое или ироничное, но слова сами собой тонут в том океане любви, что разливается в его груди всякий раз, как он понимает – это ведь просто Коннор, вот такой он, его умный настоящий мальчик, – и Хэнк снова целует его, горячо и отчаянно, так, как целуют того, кем со всей нежностью восхищаются. Андроид отвечает тем же, всегда отвечает, вкладывает смысл похожий, но неизменно преумноженный, потому что любовь для него означает немного другое – искреннее, непонятное, вечное. — А вы, лейтенант, — Коннор наконец-то отлипает от его губ и заглядывает в глаза в страстном томлении, — разве не должны были заниматься тем же? Хэнка как ушатом воды окатывает. Вогнанный в краску, он криво усмехается и шлепает испортившего всю романтику андроида по пушистому затылку. — Ой, иди-ка ты в жопу. — Непременно, — улыбается Коннор. — Но разве что вечером.