watashi wa anata ga suki desu

Разум Кагами — зеркальная, водная гладь. У всякой мысли есть своё место, и как долго казалось — не существует явления, способного нарушить этот порядок. Кагами вторит мантру: ливни с грозами приходят и уходят. Приходят… И уходят, забирая хохот злых ветров, хлопающих ставень и надрывный танец звенящего фурина. Всё кончается. И бурю можно переждать… Кагами следит за мыслями, ведь дай им волю, и случится цунами. Не удаётся. В смешной злобе Цуруги ломает карандаши и сминает нарисованное в ком. Её руки точно прокляты. За что не возьмётся Кагами: птицы, цветы, горы, лица прохожих — всё превращается в Хлою Буржуа. Она бросает камни в её реку, нерадивым духом беснуется внутри. Ворошит непрошеное, достает со дна ил и водоросли. Не выгнать, не выкурить: ни молитвами, ни мантрами, ни изнуряющими тренировками. Буржуа сама её выжигает. Вламывается в сновидения, одетая лишь в жемчужное сияние глумливой луны. Когда Томоэ в очередной раз интересуется у дочери, почему та среди ночи принимает душ, она невольно радуется, что никто не видит её красных щёк. Нельзя переждать. Некуда спрятаться. Хлоя совсем не дождь. Даже не буря. Она — назойливое, полуденное солнце. Каждая встреча во сне заканчивается одинаково, вопросом: — Как будет по-японски… Конец фразы накрывает стук дерущегося с грудной клеткой сердца, и он тонет в звоне будильника. * Эти никчёмные вечеринки, куда её притаскивала мама становились из года в год хуже. Хлое оставалось лишь злорадно хмыкать, отмечая как стареют жёны богатеньких толстосумов, как вязнут под жирной пленкой глупые глаза. Наверное от того они с таким усердием и забивали ноздри кокаином, в надежде вернуть им блеск. Но вот жалость! Химического чуда не происходило, лишь лопались капилляры. Одри, разумеется, к ним не относилась. Случись оно так, Хлоя непременно отказалась бы звать её своей матерью. На фоне увядающих светских жаб — она выглядела вполне сносно. «В зависимости от освещения», — тут же спешила себя поправить любящая дочь. — Иди почирикай с молодёжью, — Одри любила раздавать нелепые приказы. Хлоя восприняла это как избавление от утомительных попыток держать планку толковой дочери мэра. В политике она разбиралась откровенно плохо. Лишь когда речь заходила об экономике, могла вставить пару умных фраз: дружба с заучкой Дюпен-Чен оставляла свои следы. Она вовсе не собиралась «чирикать с молодёжью». Хватило с лихвой прошлых разов. Да и с кем там можно поговорить без натянутых через задницу улыбок? С принцем Али, который без переводчика и слова произнести не может? Или, может, с отпрыском Агреста? У него всегда такой вид, будто его сейчас стошнит, и ему заранее неловко. Или с этой измученной… Но взгляд зацепился за новое лицо. Свежее пятно на выцветшем полотне. Хлоя невзначай подошла ближе. Чтобы не выглядеть глупо, подхватила у прыщавого официанта коктейль. О! Она казалась интересной… Буржуа так ей потом и сказала, прежде чем представиться. Последовавший ответ неспешно втянула через соломинку, вместе с приторно-скучным напитком. Кагами. Её имя непривычно оттягивало язык. А острое Цуруги грозило разрезать пополам. Хлоя не могла определиться: подходит оно строгой линии неулыбчивых губ или противоречит веснушкам. Так и не сумела решить. Вероятно, правильного ответа и вовсе не существовало. — Ты также сильно ненавидишь это место, как я? — без обиняков осведомилась Буржуа. Кагами обвела пасмурным взглядом стены без окон, скульптуры с намёком на античность и вульгарные люстры. Хлоя замерла в предвкушении. Глаза Цуруги вернулись к ней, атаковали с безошибочной внезапностью. — Ты себе и представить не можешь. Она могла. Но промолчала, увязнув в янтарной гуще. У Хлои появился чрезвычайно веский повод пересмотреть своё отношение к светским раутам. * Она должна её ненавидеть. За громкий почти истеричный смех. За вероломное нарушение личных границ (Хлоя вряд ли знала что это). За нескромное желание жить. За то, что обладала свободой и относилась к этому с такой лёгкостью, что в Цуруги когда-нибудь обязательно могла родиться зависть. Но не рождалась. Ни зависть, ни ненависть. — Свалим отсюда, — Хлоя взяла её за руку и потянула за собой. — Знаю я одно место, тебе там понравится. Вероятно, тогда Кагами и потерпела поражение. Позволила лёгкой ряби пройти по поверхности реки. Не распознала угрозы, сочла за пустяк. Как это должно быть символично, что привела их Буржуа тогда на корабль. Кагами не запоминала имён, ей казалось что это первый и последний раз, когда она в этой компании, не считая самой Хлои. Держалась отстраненно и холодно, найдя себе новый долг: следить за подвыпившей подругой, что то и дело норовила свалиться в воду. Личные границы? Чушь собачья. От них остался лишь бледно-жёлтый след, как от долго висевшего на стене зеркала. Хлоя закидывала руки ей на плечи, пьяно смеялась в шею и смотрела-смотрела-смотрела… Вглядывалась глазами, что походили на лепестки гортензий. И так удачно воскрешали в памяти Цую — сезон дождей. Непоправимая ошибка. Хлоя крест накрест скроена из контрастов. Блеск пафосных сборищ и возможность кичиться положением меняет на скрип палубы, где всем наплевать кто ты и сколько компаний принадлежат твоему отцу или матери. Эгоистка и грубиянка: она в очередной раз крадёт Кагами с тоскливой вечеринки, а потом почти заботливо спрашивает не против ли она. Кагами не против. И когда чужая машина с личным водителем увозит их куда подальше от Сены, и когда Буржуа с недовольным цоканьем выключает её сотовый, разрывающийся от звонков Томоэ. — У нас нелепые родители, — признаёт Хлоя с одичалым смешком. Кагами соглашается: — Но мы на них непохожи, — она подаётся вперёд. Нервы её гудят натянутой тетивой лука. Мысли разбегаются, брошенные на произвол. И стыдно, и сладко. Во снах оно происходило иначе. Не гудел под окнами отеля неспящий город, сердце не сжималось в волнительной робости, а лицо Хлои не тревожил румянец. Кагами осторожно обхватывает его ладонями, тихо очерчивая пальцами мягкие выступы скул. Она старается вести себя так, словно знает что делает. Во снах губы не оставляли на языке вкус хмели, не одаривали жаром. Кагами наконец понимает, что такое «вскружило голову». Комната смазывается, и всё остальное кажется далёким и недосягаемым. Одно держит в реальности — Хлоя. Она чувствует растекающуюся тяжесть её распущенных волос между голодных пальцев, и заползающую под кожу дрожь от робких, но ничуть не невинных прикосновений. — Не против? — Хлоя высвобождает очередную пуговицу её рубашки и замирает на середине. Кагами не отвечает, закончив начатое самостоятельно. Она вязнет, пока взгляд Буржуа скользит по её телу. Но не успевает посетовать на глупую храбрость: — Это было очень больно? — внезапным шёпотом спрашивает Хлоя. — Не помню. Ты бы тоже не помнила. Взгляд её охватывает восхищение. Хлоя дотрагивается до отметины на плече, затем невесомо целует и спускается губами ниже, к самому свежему. Кагами позволяет истрёпанному вздоху слететь с губ. Затем она не успевает заметить, как лопатки ощущают мягкость постели. Обнажённые бедра царапает воздух, пока ладони блуждают по чужой спине. Возясь с хитрой застежкой лифчика, Кагами покрывает поцелуями беззащитно подставленное горло. Они заходят дальше, чем их двойники из сновидений. Глубже. Хлоя отзывчиво изгибает спину, сгребает пальцами простыни и не жалеет ни стонов, ни срывающихся с языка восторженных ругательств. Она напоминает невообразимую смесь хризантем: ядовитой красотой; и плодов шимидзу: нежностью теплой, бледной плоти. Ей идёт румянец. Кагами замечает это бегло, в её голове давно уже путаница из солнечных затмений и хлещущих наотмашь ливней. Она не задумываясь прощает это и себе, и Хлое. Всего за одну возможность ощутить себя настоящей. Пускай слабой, так глупо влюбленной, но живой. Кагами окончательно мирится с тем, что её мысли поменяли форму и перестроились. Не возражает, когда разум превращается в непредсказуемое море. Выгнав пришедшего с завтраком слугу, Хлоя надменно смеётся. — Ну и физиономию он скорчил! Кагами старается пригладить волосы. Она рассеянно улыбается, глядя на Буржуа. Босая, в одном небрежно запахнутом халате и со смазанным макияжем — она выглядит очаровательно. Подсознательно Цуруги ждёт, когда свирепо запищит будильник, и перед глазами окажется низкий потолок, со стекающей по нему розовой полоской света. Счастье ей в новинку, как и влюбленный трепет, как и пережитая страсть. Чувств так много, что нервы вибрируют остриём шпаги. Тело предаёт, идя на крайности: Кагами то покрывается озноба мурашками, то варится в жару. Хлоя запрыгивает на кровать и берёт её за запястье. Растерянно очерчивает острым ноготком соцветия вен. — Слу-ушай, — кончики её ушей краснеют, выдавая крайнюю степень смущения. — А как будет по-японски… Будильник так и не звенит.