Белые жигули, подпрыгивая и дребезжа на гравийной дороге, замедлили ход и остановились перед брусчатым двухэтажным зданием. Солнце, как глаз любопытной кошки, выглянуло из-за низких туч, пронзило лучами дым, лениво сочившийся из дымоходов, и заиграло разноцветными бликами в лужах и на покатых крышах домов. Окна, как зеркала, отразили его ласковый свет.
Нора с удивлением заметила, что с того момента, как она в последний раз побывала здесь, ничего не изменилось. По крайней мере, на первый взгляд. Те же яблони, гнувшиеся под тяжестью налитых соком плодов, тот же старый сарай с ржавой кровлей, укрывавшей такие же ржавые садовые инструменты, та же теплица, откуда прямо на стол срывали ароматные помидоры и огурцы, и та же уютная терраса, где много лет назад сидели родители и пили свежезаваренный чай, вдыхая полной грудью упоительный запах цветущих пионов.
С чувством, похожим на потерянность, Нора посмотрела на сестру и встретилась с парой покрасневших, усталых глаз. Люба уже не рыдала как на вокзале, умоляя маму отменить поездку, а потом в поезде, уговаривая сестру сойти и вернуться обратно. Люба не плакса, но, когда тебя насильно вытолкнули из дома и отвезли к тете, которую ты едва знаешь, неудивительно, что первой реакцией стал протест, а второй — печаль.
Нора чувствовала, какой бедлам происходит в голове сестры. Плотно сжатые губы, ссутуленная спина и демонстративное молчание — все исступленно кричало: «несправедливо!»
Тетя Света оглушительно хлопнула в ладоши.
— Фух…Приехали!
Несмотря на утомленный вид, она бодро выскочила из машины, откинув за спину черные собранные в тугой хвост курчавые волосы, открыла багажник и без труда вытащила трещавший по швам чемодан. Это была невысокого роста и крепкого телосложения женщина средних лет с мозолистыми от тяжелой работы руками и добрыми сверкающими задором глазами. Круглое закаленное солнцем лицо дышало темпераментом и решимостью.
Люба нацепила школьный рюкзак и выбралась из духоты машины на свежий воздух. Следом вышла и Нора, подстегивая последние силы, чтобы дотащить увесистую дорожную сумку и портфель до крыльца.
Взобравшись по ступенькам и переступив через порог, девочки растерянно замерли. С трудом верилось, что путешествие кончилось.
Из кухни тянулся аромат чего-то жаренного. Нора положила ладонь на живот, когда внутри мучительно заурчало.
Тетя Света отнесла чемодан на второй этаж и быстро-быстро, почти бегом, перепрыгивая через ступеньки, спустилась вниз.
— Ваша комната наверх и направо. Отдохните и к шести спускайтесь ужинать. — Войдя в кухню, она обернулась и посмотрела на Нору. — Помнишь, где что находится?
Нора порывисто закивала:
— Я все помню.
На самом деле она мало что помнила. Единственной комнатой, сохранившейся в ее памяти, была гостиная. Также как и палисадник, она совсем не изменилась: красный узорчатый ковер, телевизор с усами-антеннами, мебельная стенка со стеклянными дверцами, где хранился сервиз, а с выцветших фотографий улыбались лица с тем простодушием, какое присуще всем не избалованным городским комфортом людям. Внизу на открытых полках лежала объемная коллекция книг в два ряда. Над телевизором висели часы с кукушкой. В детстве маленькая Нора могла без устали ждать, когда затейливый механизм придет в действие и из оконных ставень наконец вылетит прихотливая птица.
Все вокруг сверкало безупречной чистотой. На пледе, укрывавшем диван, не было ни единой складки.
Люба подбежала к зеленому телефону, лежавшему на комоде в прихожей.
— Можно сначала позвонить маме? Она просила предупредить, как только приедем.
— Да, да…Обязательно позвоните! — Поток бежавшей из крана воды и скворчание сковородки заглушали тетин заливистый голос.
Нора подняла трубку и набрала выученный наизусть номер налоговой канторы.
На том конце провода послышался раздраженный писк:
— Да?
— Здравствуйте. Дайте пожалуйста трубку Юлии Павловне.
— Это срочно?
Нора выжала из себя остатки терпения и произнесла по слогам:
— Очень. Будьте добры, позовите ее.
Рука невольно отстранила трубку, когда женщина визгливо выкрикнула:
— Юль, тебя к телефону!
— Алло, Нора? — спросил сонный голос.
«Она снова не спала», — пронеслось в голове и завертелось волчком. Нора зажмурилась и замотала головой, прогоняя назойливую мысль.
— Алло, да мам, приехали. Все хорошо, — извиняющимся тоном сказала она.
— Ничего не забыли в поезде? Не потеряли?
— Нет, все на месте.
— Что у тебя с голосом? Простудилась? А я же говорила надеть кофту.
— Наоборот душно было. — Нора шмыгнула носом.
Наступило молчание, после которого мама спросила:
— Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?
Поводов для разговора было немало, но Нора сразу поняла о чем идет речь. Она «без стыда и совести», как любила приговаривать мама, попробовала курить. Это случилось месяц назад, когда она, мучаясь от бессонницы, вышла проветриться на балкон. Как же ей нравилось смотреть из окна на молчаливый проспект, на прохожих, которые спешили по своим делам или просто бесцельно прогуливались, на мигание светофоров и когтистые деревья в приторно желтом свете уличных фонарей. Она, приставив к глазам театральный бинокль, разглядывала пьющих подростков на пустынной детской площадке, вглядывалась в окошки, где горел свет, и чувствовала единение с теми, кто, как и она, бодрствовал.
Шум города успокаивал.
Но в тот день все было иначе, и, хотя машины все еще неслись по заснеженной дороге, а люди в пятничный вечер ходили толпами и шумно разговаривали, ей стало по настоящему одиноко. Захотелось подбежать к маме, обнять ее, попросить утешения, но та уже крепко спала, а Нора не хотела тревожить ее и без того хрупкий сон.
Пачка сигарет, забытая на подоконнике, прельщала своей доступностью. Возьми — никто не узнает.
Нора вытащила одну сигарету, черкнула спичкой и медленно, не глотая, втянула дым. Мимолетные образы заплясали перед глазами: Люба морщится и зажимает нос пальцами, мама гневно сдвигает брови, папа укоризненно качает головой. Удивительно, как все равно ей было тогда.
Она почувствовала себя взрослее и увереннее, будто ей вдруг все стало по силам: и зловещий экзамен по математике, и беды, которые нежданно обрушились на семью.
На утро иллюзия рассеялась. Пришло понимание: Нора осталась прежней, с теми же переживаниями и проблемами, только теперь во рту появился тошнотворный привкус, от которого долго не удастся избавиться.
Наполовину полная пачка отправилась под матрас. Мама стала очень рассеянной и, как Нора и предполагала, не заметила пропажи.
На следующий день, когда, осмелев, Нора выпустила дым через нос, вместе с удушающим кашлем пришло раскаяние. Стало совестно за холодную расчетливость, за обман и за хитрость, но приятная горечь в носу избавляла от грустных мыслей и тревожных предчувствий.
Когда мама, по привычке поцеловав дочь в затылок, почувствовала запах горелого, она сразу поняла в чем дело. На прямой вопрос «ты куришь?» Нора ответила такое же прямое «да».
Разговор вышел на удивление короткий.
— Клянись, что перестанешь! Какой пример ты подаешь Любе?
— Ты ведь сама куришь!
— Мне сорок, а тебе пятнадцать. Есть разница?
Нора промолчала и мама, всплеснув руками, добавила:
— Вот именно!
В итоге, как Нора ни старалась выкрутиться, Юлия Павлова вытрясла из нее обещание больше не притрагиваться к сигаретам.
— Ау?
— Нет, не помню. Ты ведь меня спрашиваешь всего лишь десятый раз. Как я могу помнить?
— Да потому что до тебя все доходит лишь на десятый раз!
Мама говорила серьезно, но Нора обрадовалась, когда чутким ухом уловила в ее голосе нотки веселья. Значит сейчас самое время спросить.
— Мам? Что ты будешь делать дальше? Ты виделась с Еленой Юрьевной? Я тут подумала…— Нора поднесла левую ладонь ко лбу и вытерла несуществующий пот. — Может все-таки стоит уступить ей?
Буря не заставила себя долго ждать.
— Мы уже говорили об этом, — мама ответила резко и холодно. — Мы не должны уступать ей то, что по праву наше. Она — мошенница, старая бандитка, — мама презрительно фыркнула. — Ты ведь знаешь, что она говорит про нас, про тебя и Любу. Я понимаю, что тяжело, понимаю, что хочется домой, но мне тоже много чего хочется. Я буду бороться. Я должна защитить наше имущество. Мы с отцом горбатились двадцать лет, а эта дрянь не помогла ни копейкой, — она на пару секунд затихла и уже спокойно добавила: — Нет, Нора, я не могу ей ничего уступить. Я с легкостью могла бы отдать эти деньги на благотворительность или в церковь, но только не шантажистке, которая нас ненавидит.
Нора горько вздохнула. Сколько раз она пыталась придумать хоть какой-то разумный выход из их, мягко говоря, непростой ситуации. У нее ничего не получилось.
— Нора…— мама замолчала, а затем, понизив голос, произнесла: — Послушай, если со мной что-то случится, позаботься о Любе. Помни, ты старшая и несешь ответственность за сестру. Больше у нее никого нет. Ты — ее опора.
Нора прикусила губу и искоса посмотрела на Любу, которая, перекатываясь с носка на пятку, рассматривала висевшие на стене картины.
Борясь с дрожью в голосе, она сказала:
— Конечно, мам.
— Вот и хорошо. Надо бежать. Передай трубку Любе.
— Еще кое-что…Тебе же есть на кого положиться?
Нора знала, что мама ищет помощи у папиных знакомых, но могла ли она довериться им на все сто процентов?
Мама, сделав паузу, едва слышно ответила:
— Если б не было помощи, я бы уехала с вами.
Прежде чем Люба выхватила телефон, Нора, прикрыв рукой динамик, склонилась к сестре и вкрадчиво прошептала:
— Не спрашивай по десять раз одно и то же, хорошо? Ты же знаешь, как это раздражает.
Нужно отдать Любе должное, она долго держалась, но в конце разговора глаза засверкали, а тоненький голос задрожал, как хрустальный бокал, по которому безжалостно ударили ложкой.
— Ну когда? — она настырно добивалась конкретной даты. Нижняя губа капризно выступила. Палец покраснел под колечками телефонного провода.
Нора поняла, что ответ не изменился: «Через пару месяцев. Нужно уладить кое-какие вопросы, а там посмотрим».
В «кое-какие вопросы» Любу не посвящали, но, собрав в одну дырявую картинку каждый уклончивый ответ, каждую фразу, сказанную полушепотом за закрытой дверью, она сделала вывод, что виновата бабушка Лена. Что эта старуха хочет от них?
Первый раз Люба увидела бабку на похоронах отца. Она выглядела бы нелепо в огромной черной шубе, если б не гордая осанка. Землистое лицо было изрыто глубокими морщинами, а его тонкие правильные черты портил длинный крючковатый нос. В каждом движении скользило пренебрежительное снисхождение, как будто она делала услугу одним лишь тем, что вообще пришла и позволяет себя рассматривать.
Люба боялась бабку, но не переставала смотреть на нее. Что-то притягивало взгляд, околдовывало. Хотелось высунуть язык и состроить гримасу, но Люба сдержалась. Она втайне надеялась, что бабка и ее провожатые оставят их с сестрой скромные персоны без внимания.
— Я вас люблю мои хорошие. Пока-пока, целую! — Чмокающий звук обжег барабанную перепонку и растворился в помехах.
— Мы тебя тоже…
Короткие гудки оборвали связь с мамой.
«Вот и все, — подумала Нора. — Клетка захлопнулась».
Люба долго стояла, приоткрыв рот в немом вопросе и смотря в пустоту. Нора испугалась, что сестра вновь расплачется, но та лишь нахмурилась и, громко повесив трубку, скрестила на груди руки. Обиделась. Может на маму, может на Нору. Скорее всего на всех сразу.
— Пойдем посмотрим нашу комнату, м? — Нора шутливо толкнула Любу локтем. — Или прям на пороге ляжем?
Сестры поднялись по крутой лестнице на второй этаж. Повернув направо, они оказались в маленькой комнатушке со скошенным потолком. У единственного окна, занавешенного кружевной тюлью, стоял залитый предзакатным светом стол, на котором покоился маленький круглый будильник, мерно отстукивавший секунды. Здесь же — абажурная лампа, которую Люба будет включать каждую ночь, а Норе придется мучиться бессонницей. Один деревянный стул. Слева от двери темнел шкаф с резными ножками, на котором ютилось единственное украшение комнаты — картина. На ней необыкновенно подробно отразилась оживленная улица какого-то городка прошлого века: кучер гонит лошадей, женщина наполняет ведро водой из колодца, мальчишки в старомодных костюмах играют в догонялки, а на лавочке сидят две девочки и, болтая ногами, перешептываются между собой. Рядом со шкафом примостился узенький диванчик с комплектом выглаженного пастельного белья. Над дверью на толстом гвозде, от которого в древесине поползли трещины, висела иконка. У противоположной от шкафа и дивана стены расположилась кровать, накрытая зеленым покрывалом. Никаких излишеств, только самое необходимое.
Окинув комнату беглым взглядом, Нора посмотрела на маленькую фигуру, ссутулившуюся на кровати. Люба недоверчиво разглядывала ветхий шкаф, притаившийся в дальнем углу. Ясные глаза застелила серая поволока. Нора мысленно согласилась с сестрой. Кто додумался купить такое страшилище?
Переступив через сумки, она подошла к чемодану и выудила из-под одежды поблекшего от времени плюшевого медведя. Спрятав игрушку за спиной, Нора на цыпочках подошла к сестре и села рядышком на край возмущенно скрипевшей кровати.
— А я тебя люблю. — Пушистая мордочка уткнулась в мокрую щеку.
Люба поморщилась. Было неприятно, когда сестра обращалась с ней как с маленькой, но она все равно взяла мишку и посадила на кровать
— Полежи немного, — сказала Нора, расплетая две светлые как лен косички сестры. — До шести еще целых сорок минут. Я пока разберу вещи.
Когда Люба под жуткий скрип пружин улеглась, Нора с трудом встала на ноги и принялась распаковывать вещи. Школьные рубашки, юбка и брюки отправились в шкаф. Трусы, лифчики, кофты и запасная пара митенок — в ящик. Из портфеля Нора вытащила маленький театральный бинокль — подарок папы — и, протерев запятнанные линзы краем льняной рубашки, положила на подоконник рядом с горшком фиалки. Книги уместились на шкафу. Сборник избранной детективной прозы Агаты Кристи, рассказы Джека Лондона в оригинале и большой англо-русский словарь — все, что удалось взять с собой.
Толстую, наполовину исписанную тетрадь в бордовой обложке, напоминавшей наждачку, Нора просунула под диван.
Разложив свои вещи, Нора взяла сумку сестры и также распределила по полкам одежду. На стол рядом с будильником она поставила фотографию — снимок всей семьи в городском парке. Люба сидит на плечах папы, держа в руке эскимо. Мама и Нора, широко улыбаясь, позируют. Счастливое, светлое время. Тогда не было ни болезни, ни смерти.
Белая полоса сменилась на чёрную, когда папу с температурой под сорок и посиневшим от удушья лицом забрали в реанимацию. Юрий Борисович обладал отличным здоровьем. Кто бы мог подумать, что банальный грипп осложнится пневмонией.
Нора вспомнила тот день, когда мама без кровинки в лице, пошатываясь, вошла в комнату и не своим голосом сказала, что папу положили на искусственную вентиляцию легких. По просьбе матери Нора изучила статью в медицинской энциклопедии. Она водила пальцем по крошечному шрифту, бормоча под нос непонятные термины, пока не застыла на одном предложении, выделявшимся среди других поразительной ясностью: «…при этом неизбежно прекращается поступление в организм кислорода, что довольно быстро влечет за собой непоправимые изменения нервных элементов как дыхательного центра, так и других важнейших жизненных центров, а следовательно и смерть». Она захлопнула книгу, поспешно сказав маме, что волноваться не о чем.
«С папой такого не случится, — думала Нора, — написано же: «пятьдесят человек на сто тысяч населения, а значит, каждый двухтысячный. Слишком маленькая вероятность».
Каждый день Юлия Павловна звонила заведующему реанимацией, чтобы услышать то же, что и вчера: «состояние стабильное», «анализы сегодня получше», «скоро выпишем».
В горло кусок не лез, и вскоре Нора исхудала до неузнаваемости. Люба, надеясь задобрить высшие силы, решила совсем не есть. Ей пришлось нелегко, когда мама, узнав о безрассудном плане дочери, в наказание заставила съесть три порции супа подряд.
Очередной звонок в больницу. Почечная недостаточность. Стремительное ухудшение.
Утром двадцать восьмого марта раздался звонок. Нора отчетливо помнила тот день. Мама надрывно рыдала, собирая папины вещи, чтобы отвезти в морг: серый костюм, носки, папины любимые лакированные ботинки. Норе не верилось, что за такой короткий срок он мог исчезнуть. Навсегда.
В тот день Люба ходила следом за Норой в каком-то странном оцепенении, будто безмолвно требуя разбудить от ставшего явью кошмара.
Отпевали в Воскресенском кафедральном соборе. Нора всегда удивлялась, что у горячо верующей бабушки, выросла совсем нерелигиозный дочь. Однако именно мама настояла на том, чтобы папу хоронили по православному обычаю.
«Это невыносимо», — думала Нора. Дано только три дня на то, чтобы подготовить похороны: купить место на кладбище, заказать гроб, позвать родственников. Но всё-таки нужно признать, что суета отвлекала в какой-то степени. Просто не было времени горевать.
Когда гроб занесли, поставили посредине храма и открыли крышку, Нора зажмурилась, боясь увидеть бездыханное тело. Бабушка говорила, что душа после смерти ходит три дня по земле и навещает тех, кого любит. Может, душа папы тоже здесь?
Толпа родственников зашуршала куртками.
Взяв себя в руки и разлепив глаза, Нора увидела отекшее от бесконечных капельниц тело, на котором топорщился неподходящий по размеру костюм. С трудом подняв затуманенный взгляд, она испуганно отшатнулась. Так сильно увиденное не вязалось с тем, что она себе представляла. Бледно-синее лицо выражало спокойствие, будто не было этих двух недель борьбы за жизнь и страданий, а на губах застыла едва заметная виноватая улыбка, в какой расплывается школьник, извиняясь за безобидную шалость.
Внутри что-то перевернулось. Слёзы защипали шелушащиеся от мороза щеки. Как во сне Нора дотронулась своими тонкими дрожащими пальцами до ледяных и раздутых.
Воспоминания неизменно приносили с собой отчаянье, горькую боль и страх однажды увидеть в гробу лицо мамы.
Нора вздрогнула, когда на соседнем участке захлопнулась калитка, и взглянула на будильник. Пять минут седьмого. Девушка подошла к сладко спавшей сестре и легонько потрясла за плечо.
Через несколько минут они уже сидели за столом, накрытым на четверых. Тетя Света поставила на него ужин: кастрюлю с дымящейся картошкой и сковороду с жаренными грибами.
Страшно хотелось есть, но ни Нора, ни Люба не решались приступить к еде первыми. Они, ерзая на жестких стульях и переглядываясь, с нетерпением ждали, когда начнет есть тетя Света или ее дочь Соня — худенькая девочка одних с Любой лет с большими голубыми, как два василька, глазами и черными, как у матери, коротко стриженными кудряшками.
Тетя Света села за стол, пробормотала молитву и, перекрестившись, поклонилась стоявшему на полке в углу образу Богородицы. Девочки тоже перекрестились: Соня — привычным жестом, Нора — медленно, вспоминая наставления бабушки, а Люба — неуклюже, путаясь в пальцах. Затем тетя Света взяла ложку и щедро наполнила каждую тарелку румяными лисичками и водянистым картофелем.
* * *
Тетя Света перелила в блюдце со сколотым краем чаю из чашки и, подув на него, громко отпила.
— Ты давно виделась с Еленой Юрьевной?
— Крайний раз на папиных похоронах.
Нора никогда не называла Елену Юрьевну бабушкой. Всегда имя и отчество. Хотя они и жили в одном городе, она видела бабку только пару раз в жизни. Скрипучий смех, ехидные намеки, запах терпких бьющих по слизистой носа духов и покачивание в такт бесшумным шагам золотых сережек — все это одно за другим выплывало из памяти.
Елена Юрьевна была дряхлой, тучной старухой с удивительно живыми, хитрыми глазками, которые постоянно щурились. Она пытливо поглядывала на Нору и Любу, насмешливо улыбаясь, но когда ее жгучий взгляд останавливался на гробе, на бесцветное лицо набегала тень, и оно становилось пугающе пустым и безжизненным под стать лицу лежащего в гробе сына.
На похоронах она держалась поодаль, стоя со своей дочерью и двумя мужчинами, которых Нора не узнавала. Бабка не пыталась завести разговор, но девушка постоянно ощущала на себе этот оценочный взгляд, от которого хотелось сжаться в комок.
— Она с тобой говорила?
— Она говорила с мамой. — Нора вспомнила искривленные от злости мамины губы. — Разговор, мягко сказать, не удался.
Немного погодя она широко распахнула глаза и спросила сдавленным голосом:
— Зачем она с нами так? Ведь мы — семья ее сына. Неужели она его совсем не любила?
Тетя Света пожала плечами.
— Я знаю наверняка только одно, девочка моя. Она любит деньги. Сколько бы их у нее ни было — ей всегда будет мало. А тут, представь себе, такое дельце! Конечно же она захочет получить имущество сына, тем более если считает, что вы ему не родные дети. — Тетя Светы поперхнулась, когда поняла, что ляпнула лишнего, и, с громким бульканьем отпив чаю, строго сказала: — Не думай об этом ни минуты. И не слушай бабку. У нее давным-давно не все дома.
Нора промолчала. Правая рука нащупала мочку уха и сжала.
— Как Люба? Не грустит?
— Скучает по дому.
Тетя Света махнула рукой.
— Это ничего! Уж я найду, чем вас отвлечь. Здесь полно работы. Нужно собрать яблоки и сварить повидло. Ты же любишь повидло? Смородину я уже собрала и сварила отличное варенье. Правда, как по мне, получилось слишком сладко, но это пустяки. Картошка еще не выкопана, грядки не прополоты…
Тетя Света растворилась в мыслях о насущных делах и, казалось, совсем забыла о племяннице. Перечисляя, она загибала пальцы, а когда все десять заканчивались, начинала по новой. Нора перестала слушать и теперь, задумавшись, теребила в руках чайную ложку.
— Кстати! — Тетя подпрыгнула на стуле и, стукнув себя по затылку, сказала: — Нам с вами нужно заскочить в школу. Тебе же пятнадцать? Это какой класс? Девятый?
Нора безучастно кивнула. Вот уж о чем совсем не хотелось думать. Новая школа, новые одноклассники, новые учителя. Норе нравились и старые. Несмотря на твердое решение не обнадеживаться, она в глубине души верила, что мама не лукавит, и действительно через несколько месяцев они с Любой вернутся в Тверь.
Чай допивали в полной тишине. При упоминании бабки стало неуютно и жутко. Страх за маму, которая осталась совсем одна в большом городе, стянулся в тугой узел на уровне желудка. Да, мама не из робкого десятка. Она никогда не давала себя в обиду, но раньше на подстраховке был папа…
«Что мы имеем в итоге? — Нора бесшумно застучала босой ступней по шершавому полу. — Бабка по какой-то причине считает, что мама изменяла папе и что мы с Любой ей не родные внучки. Поэтому она хочет отобрать все приобретенное папой имущество и вообще пустить нас по миру, чтобы…— Нора запнулась и в исступлении посмотрела на тетку, которая, нацепив на нос очки, развернула на странице с кроссвордом затертый журнальчик. — Чтобы что? Отомстить? Обогатиться? Или же она считает, что так будет справедливо? А самый главный вопрос: с чего бабка взяла, что мы нагулянные?»
В маминой добродетели Нора не сомневалась, как и не сомневалась в том, что похожа на отца: тот же острый длинный нос, который на фотографиях упорно клонился влево, те же темно-русые волосы.
Она приспустила митенку и внимательно осмотрела левую руку. На ней красной сыпью проступало еще одно убедительное доказательство кровного родства.
Так или иначе, на все вопросы знали ответ только мама и Елена Юрьевна, но первая отказывалась отвечать, а вторая, даже если заявиться к ней на порог, не станет откровенничать.
Нора чуть не выронила чашку чая, когда, сделав большой глоток, ошпарила горло. В голове творился полный кавардак. Так много вопросов — и ни одного вразумительного ответа.
На душе полегчало, когда внезапно раздался смех: один — громкий и сиплый, другой — застенчивый.
— Похоже девочки нашли общий язык. — Тетя Света обернулась и посмотрела в сторону гостиной, откуда слышался голос волка из «Ну, погоди!».
— Может, все не так уж и грустно, — прошептала Нора.
Нужно набраться терпения и просто переждать эти два месяца, а потом она убедит маму рассказать все до мельчайших подробностей. Нора сможет понять, что бы там ни было. Она ведь уже не ребенок.
Допив чай и поблагодарив за сытный ужин, она встала и, сняв митенки, принялась убирать со стола.
Когда Нора взяла последнюю тарелку и стала оттирать с нее жир, скользкая посудина, как ожившая рыба, предательски выскользнула из мыльных рук и с вероломным треском раскололась на две части. Нора вжала голову в плечи и сгорбилась, с ужасом рассматривая испорченное блюдце.
Тетя Света молча подошла к раковине, взяла два осколка и выкинула в ведро.
Нора только сейчас вспомнила, что неплохо было бы извиниться за свою неуклюжесть.
— Прости…Я наверное устала, — промямлила она, высматривая в лице тети признаки недовольства, но та лишь неопределенно махнула рукой.
— Пустяки.
Закончив, Нора вытерла распухшие ладони о полотенце. Добрести до комнаты, закрыть глаза и забыться.
Еще раз извинившись за разбитую тарелку, Нора вышла в темный коридор и заглянула в гостиную. Люба и Соня, сидя на ковре, играли в шахматы. Сразу бросалось в глаза, как резко они отличаются друг от друга; рядом с маленькой хрупкой Соней рослая и широкоплечая Люба казалась намного старше.
Нора решила не отвлекать девочек и тихонько поднялась по крутой лестнице на второй этаж под слабый скрип половиц.
* * *
Когда Люба зашла в комнату, Нора, вытянувшись на диване, уже крепко спала, а солнце давным-давно утонуло в лесной чащобе. Наступили густые сумерки. Мир за окном будто стал в два раза больше.
«В темноте все кажется больше, чем есть на самом деле», — подумала Люба. Вот и сейчас комната, погрузившись во мрак, казалась пустой, заброшенной и до того странной, что Люба почувствовала себя ненастоящей; как будто в этой комнате стоит вовсе не она, а рядом спит вовсе не Нора. Они не могут здесь быть. Люба сейчас выгуливает Паню в парке, а Нора, забравшись в самый дальний угол городской библиотеки, переводит какой-нибудь нехитрый рассказ.
Мама сказала, что должна защитить имущество от Елены Юрьевны. Бабка не была бедной. Так зачем она пакостит? Неужели две квартиры и загородный дом стоят таких ухищрений?
«Какая ты еще наивная, — говорила мама, когда младшая дочь задавала вопросы. — Даже за гроши люди готовы воевать до смерти».
Люба подошла к столу и включила лампу. Как маленькое сердце, тусклый свет забился и вдохнул жизнь в эту мрачную комнату. Нора что-то промычала во сне и укуталась в одеяло.
«Нужно держаться», — решила Люба.
Уже в ноябре мама их заберет. Она обещала.
