Белое солнце.

      Розовое рассветное солнце тихо покачивалось над горизонтом, и его нежные, полупрозрачные лучи растекались во все уголки мира, окрашивая его в свои мягкие оттенки оранжевого и красного. И всё вокруг расцветало, будто этот свет разбивал оковы ночи, вдыхал жизнь.       Воздух ещё оставался холодным, когда Сириус втянул его носом, пытаясь сделать глубокий вдох и наполнить им грудь. Почувствовать себя живым под этими лучами. Но знакомая тяжесть кольцами сдавливала рёбра, мешая, не позволяя ему даже такую малость. Он хотел ещё хотя бы раз дышать нормально. Только раз. Но он знал, что это невозможно. То самое невозможно, которое действительно не достичь, а не то, что он и его друзья привыкли ломать, превращая в реальность.       Потому что глубоко внутри него, в его лёгких, и даже глубже – в его душе, росли цветы. Прекрасные, белые, как первый снег, как дневной солнечный свет, как сияние звёзд. Они росли там уже так давно, дольше, чем выдержали бы большинство людей. И Сириус не тешил себя пустыми надеждами, он знал, что скоро всё закончится.       Сначала это были маленькие нежные лепестки – будто звездопад, однажды вырвавшийся из его рта с кашлем и кровью. Затем – бутоны. Мелкие, плотно сомкнутые, живые. Но постепенно они становились больше, и вскоре их лепестки начали открываться один за другим.       В день, когда откроются все, Сириус встретит свой последний вздох.       Он попытался ещё раз втянуть воздух, медленно и неспешно. Ему нравилась эта свежесть, что бывала лишь в рассветный час. Нравилось встречать утро на самом верху Астрономической башни, где не было давящих тёмных стен и плотного пыльного воздуха коридоров, где не было чужих запахов и обжигающих взглядов. Здесь были только он, небо и это нежное розовое солнце.       Прекрасное солнце. Оно возвращало жизнь всему вокруг. И только Сириус продолжал умирать.       Однажды, когда он и Джеймс вдвоём сидели на ступеньках главного входа в замок и ели тосты, Джеймс спросил его, тихо и нерешительно:       - Бродяга, тебе… тебе страшно?       Сириус, как раз откусивший большой кусок тоста, едва не выплюнул его обратно. Но вместо этого он заставил себя медленно и тщательно прожевать. Он чувствовал, что Джеймс смотрит на него, он ощущал его взгляд под кожей, ощущал прикосновения этих карих глаз к своей душе, и не знал, что ответить.       Меньше всего на свете он хотел причинить Джеймсу боль.       Сглотнув, он тихо повернулся, чтобы посмотреть в ответ. Блеск в глазах Поттера был подобен упавшим звёздам. Такой печальный, такой отчаянный и напуганный. Без масок, без попыток быть храбрым и сильным. Открытый. Честный. И Сириус не мог соврать ему, даже если хотел.       - Да, - тихо-тихо ответил он и кивнул.       Потому что он, несмотря ни на что, всё ещё был живой. И ему было очень страшно. Его жизнь неизбежно заканчивалась, и он знал, что не сможет спастись. Он был готов умереть ради своей любви, чтобы до последнего мига сохранить её в своём сердце, но это не означало, что он не боялся.       - Тогда… - Джеймс протянул руку и сжал запястье Сириуса, обхватив пальцами так сильно, что могли остаться следы. – Ты не передумал?       Сириус резко выдернул свою руку, и пальцы Джеймса на миг схватили пустоту.       Они все спрашивали его об этом – семья, учителя, директор, медсестра и друзья. Но он уже достиг своего совершеннолетия, и они не могли заставить его сделать то, что он не желал – удалить цветы в больнице Святого Мунго вместе с его любовью. Удалить навсегда эти чувства и позволить ему жить.       Но Сириус не мог. Без них, без этих чувств, это будет уже не он. Возможно, осознание своей влюблённости пришло для него в один миг, и с тех пор в нём начали расти цветы, но на самом деле, оглядываясь назад, он понимал, что эта любовь была в нём всегда. Она просто так же росла и расцветала, как эти бутоны, не сразу открыв ему свою истину. Он не мог и не хотел жить без этих чувств. Для него это будет равноценно смерти.       Болезнь безответной любви, болезнь цветов была очень редкой, и, конечно, её невозможно было скрыть. И слухи о Сириусе, кашляющем цветами, вскоре заполнили школу. Прежде все считали его ветреным и беспечным, все завидовали его популярности и красоте, мечтали получить его внимание, его поцелуй. А сейчас они поражались его глупости и его верности. Они гадали за его спиной и ему в лицо, кто тот единственный человек в школе, кто не смог полюбить его в ответ. Это казалось чем-то почти невозможным. Сириус слышал так много догадок, столько имён, но ни одно из них не было верным.       Никто, даже мародёры, не знал правду. И эту тайну Сириус собирался хранить в своём сердце до последнего. Потому что правда ничего не изменит. Только лишь причинит новую боль. Сириус знал, что его друзья не выдержат, если узнают. Это разобьёт их, это сломает их так сильно, сильнее, чем потеря друга. Он не поступит так с ними. Ни за что.       Розовый цвет солнца плавно сменился золотисто-оранжевым, и его круглый диск поднялся чуть выше над горизонтом. Скоро внизу начнут просыпаться ученики. Они заспешат в Большой зал на завтрак, а затем на уроки, обсуждая домашние задания, строя планы. Это больше не касалось Сириуса, хотя он всё ещё ходил на занятия. Ему было позволено, даже если все знали, что в этом нет смысла.       Был апрель, и Сириус понимал, что не доживёт до выпускных экзаменов. Но ему нравилось проводить время с друзьями, рядом, как раньше. Пусть даже на уроках. На мгновенье он мог даже поверить, что всё хорошо, что внутри него нет цветов, что его убивают. Но потом его грудь начинала болеть, и он ощущал щекочущее чувство в горле, и правда ломала тонкий лёд его иллюзий.       - Бродяга, - тихий голос, будто тоже сотканный из оранжевых солнечных лучей, прозвучал в тишине утра.       Сириус усмехнулся и оглянулся. У лестницы стоял Джеймс, его Джеймс. Одетый в ночную пижаму и закутанный в своё ужасное розовое одеяло с широкими синими полосами.       - Ты снова здесь, - сказал Джеймс, и его голос был таким печальным, что улыбка Сириуса пропала.       - Я плохо сплю, ты же знаешь, - пожал он плечами. В последние недели его мучила бессонница, и он открывал глаза спустя пару часов после того, как засыпал. Цветы в груди и мысли в голове мешали ему расслабиться и заснуть вновь, и он предпочитал бродить по школе, а не лежать, ворочаясь с боку на бок.       - И мне нравится смотреть на солнце, когда оно только встаёт, - добавил Сириус и вновь улыбнулся. – Красиво.       Джеймс окинул его внимательным взглядом, а затем вздохнул, подошёл и сел рядом. Раскутавшись, он поправил одеяло и накинул его на свои плечи и плечи Сириуса.       Тепло.       Сириус даже не понимал, что замёрз. Он легко улыбнулся и вновь повернул лицо к солнцу.       - Как-то раз мать упомянула, что я родился на рассвете, - задумчиво произнёс он, застигнутый внезапным воспоминанием. – Она сказала, это знак, что меня ждёт необыкновенная судьба. Хм. Это было до того, как я пошёл в школу. После того, как я поступил на Гриффиндор, она не говорила мне ничего хорошего.       Даже узнав, что он болен, что он умирает, она лишь кричала о том, как он опозорил фамилию Блэк, позволив такой никчёмной слабости, как любовь, сломать его.       - Думаю, это правда, - продолжил он. – Всё это время было необыкновенным. Джеймс, я…       Сириус замолчал, не зная, как сказать. Как объяснить, насколько он был счастлив с тех пор, как пошёл в школу. Здесь он обрёл свой истинный дом, свою настоящую семью, своих друзей, за которых был готов отдать свою жизнь. Здесь он узнал самое прекрасно из чувств – любовь. И, если ему суждено умереть, он бы хотел, чтобы это произошло не в тёмном ненавистном доме его матери, не в пропахшей микстурами и травами больнице Святого Мунго, а тут, с теми, кто был ему важен.       - Сириус, - сбоку раздался вздох – дрожащий, неровный, тихий. Будто Джеймс сдерживался, чтобы не заплакать. – Ты наш лучший друг. И я, Рем и Питер, мы бы сделали всё для тебя. Я бы всё сделал, чтобы тебе помочь. Пожалуйста, Сириус, я… Неужели нет никакого выхода? Ты правда поступишь так с нами? Со мной.       Отчаянно, надрывно. Сириус понимал. Они всегда нарушали все правила и установленные порядки, они снова и снова доказывали, что нет ничего невозможного, находили выход там, где другие видели лишь тупик. Но не в этот раз. Сказка закончилась. И у правды нет счастливого финала и волшебного спасения.       - Лунатик и Хвост, они не могут помочь мне, - Сириус не решался повернуть голову и продолжал смотреть на восток. – И ты не поможешь. Мы говорили об этом тысячу раз. Ты же знаешь, Джеймс, знаешь, что выхода нет. Но ты будешь в порядке, я обещаю.       Джеймс горестно фыркнул. И Сириус не удержался, бросил на него взгляд. Сохатый сидел, опустив голову, и смотрел на свои руки. Мягкий оранжевый свет солнца сглаживал острые черты его лица, прикасался к щекам, губам, придавал его волосам красноватый цвет. Невольно Сириус подумал, что так и должен выглядеть истинный гриффиндорец. Словно сошедший с картины, окутанный красным и золотым. Почти не реальный. А потом он заметил - на кончиках длинных ресниц Джеймса будто звёздочки сверкали беззвучные бусинки слёз. И сердце сжалось.       Если бы у Сириуса был выбор, разве он оставил бы своего лучшего друга? Разве позволил бы миру или судьбе разлучить их? Но, что бы он ни выбрал, это означало одно и то же – он потеряет Джеймса, как Джеймс потеряет его.       Истина непреложна.       - Иди сюда, Сохатый.       Сириус неловко просунул руку под одеялом и притянул Джеймса ближе, а затем, накрыв его голову ладонью, положил себе на плечо.       По крайней мере, он не умрёт внезапно, в один миг. И у них есть всё это время, чтобы попрощаться.       Они прощались каждый день – Сириус видел это во взглядах мародёров. Они смотрели на него так, будто ожидали и боялись, что он начнёт умирать в любой момент. Отчасти это было не так далеко от правды. Но всё же Сириус хотел бы, чтобы они старались лучше делать вид, что всё в порядке. Чтобы не напоминали ему о его состоянии каждую секунду. Он хотел ещё немного побыть нормальным.       Римус всегда приносил ему тёплый чай перед сном. Он говорил, это чтобы смягчить боль в ободранном лепестками горле. Сириус улыбался ему так ярко, как мог, и не решался сказать, что чай не помогает. Питер часто смотрел на него тайком, когда думал, что Сириус не видит, и иногда его глаза и кончик носа становились красными. И Джеймс. Джеймс, который пытался взять всё, что ещё мог, ухватить каждое из оставшихся им мгновений. Они четверо вместе в первый раз переступили порог Хогвартса и с тех пор не расставались. Но этим летом лишь трое из них уйдут отсюда, чтобы начать новый путь и новую жизнь. Будущее, которое для Сириуса Блэка никогда не наступит.       Это было в один из холодных мартовских вечеров. Мародёры сидели у камина. Питер страдал над домашним заданием по заклинаниям. Римус читал фолиант столь древний на вид, что было удивительно, как он ещё не рассыпался по кусочкам. Джеймс сидел в одном углу дивана, просматривая спортивный вестник с последними новостями из лиги по квиддичу, а Сириус растянулся, закинув ноги ему на колени, и играл йо-йо. Этот день прошёл довольно мирно, Сириуса ни разу не вырвало цветами, что все вокруг считали огромным успехом.       - У меня так болят пальцы, - прохныкал Питер, глядя на свои руки, измазанные чернилами. – И шея! Скорее бы выпуститься. Никогда больше не буду столько писать, это ужасно.       - Да? – Сириус подбросил йо-йо в сторону стола и едва не сбил чернильницу. – И чем ты будешь заниматься, где не надо писать?       - Дядя Альфред обещал устроить меня в министерство на первое время, - ответил Питер удручённым тоном. – На стажировку. Но не думаю, что у меня получится. Там наверняка всё так сложно, это же министерство.       - Возможно, тебе стоит сказать об этом дяде и родителям, и они попробуют найти для тебя что-то проще, - предложил Римус. – Это не так страшно, Питер. По крайней мере, у тебя нет моей пушистой проблемы. Вот уж с ней сложно куда-то устроиться.       Сириус перевернулся на спину, сжимая в пальцах йо-йо, и уставился в потолок. Куда бы пошёл он, если бы мог?       - Хотел бы я, чтобы мои родители были такими же богатыми, как у Джеймса, - продолжил ныть Питер. – Тогда мне не пришлось бы работать. Ты ведь не собираешься никуда устраиваться, правда, Сохатый?       Сириус отвлёкся от замечательного потолка и взглянул на Джеймса. Он ожидал, что ответ придёт сразу же, как и всегда, Поттер не был тем, кто долго думал, прежде чем что-то сказать, но на этот раз он ошибся. Джеймс всё ещё смотрел в газету, но сбоку Сириус мог видеть, что его глаза неподвижны. Все ждали ответ, но Сохатый не издал ни звука. Он слышал разговор, не мог не слышать. Но, раз он молчал, ему нечего было сказать. У него не было ответа. Он не знал, что будет летом, он не хотел даже думать об этом, потому что…       Ох.       До того, как лепестки начали сыпаться из Сириуса как с цветочного дерева, они с Джеймсом разговаривали, они мечтали о…       - Так, Питер, тебе нужно меньше отвлекаться, иначе придётся сидеть с домашним заданием всю ночь, - произнёс Римус. Сириус оторвал взгляд от Джеймса, и, встретившись глазами с Лунатиком, тихо и благодарно ему кивнул.       Вечера у камина в общей гостиной были прекрасны почти всегда. Как-то раз, вскоре после того, как у бутонов из груди Сириуса стал появляться первый распустившийся лепесток, мародёры сидели в креслах после шумной игры с кусачей тарелочкой и жевали печенье, когда к ним подошла Лили Эванс. Она и Джеймс начали встречаться в конце осени, и, казавшаяся строгой и холодной староста быстро подружилась с мародёрами. Однако вечера она обычно проводила не с ними, а в компании других девушек, одной из них всегда была Марлин Маккинон. Сириус считал Эванс замечательной и знал, как долго Джеймс её добивался. Она, очевидно, того стоила. И он всегда был добр к ней, даже когда подшучивал.       Но теперь она знала. О его болезни. Она и вся школа. После того, как он упал, задыхаясь, посреди урока трансфигурации, и пол под ним усыпали кровавые лепестки. И слухи, новости уже было не удержать от того, чтобы они достигли ушей каждого.       - Неплохая игра, - улыбнулась Лили, садясь рядом с Джеймсом. – Но кусачие тарелочки запрещены, так что я её конфискую.       И с самым милым лицом на свете она вытянула игрушку из рук Поттера. Римус и Питер рассмеялись, и Сириус тоже фыркнул, взглянув на забавное мягкое выражение лица своего лучшего друга. И тогда Лили посмотрела на него. Её глаза были такими зелёными, Бродяга поразился, как не замечал раньше, насколько яркий, почти колдовской у них цвет. Изумрудные, такие умные, внимательные. Они смотрели на него цепко и интенсивно. И Сириус вдруг ощутил комок в горле, но вовсе не из-за цветов. Сердце застучало в груди от страха. Он испугался того, что могли увидеть эти глаза. Потому что Лили Эванс была удивительной девушкой, догадливой, очень умной и доброй, чуткой, влюблённой. Она могла увидеть то, что не видел никто в школе. Она могла узнать его секрет.       - Хочу пить, - выпалил он торопливо, отводя глаза. И, не дожидаясь ответа, соскочил с кресла и поспешил прочь из гостиной. Ему не хотелось пить, и комок страха всё ещё дрожал в горле.       С того вечера он ни разу не посмел взглянуть Лили в глаза.       Солнце в небе больше не было розовым и даже оранжевым. Оно встало так высоко, что, должно быть, внизу уже начались первые уроки, но ни Джеймс, ни Сириус не шевельнулись, чтобы отправиться на свои занятия.       Всё может подождать. Они оба просто пытались удержаться в этом крошечном пузыре мира и спокойствия так долго, как только могли. Прежде чем они снова вернутся и жестокая правда вновь обрушится на них.       - Ты мой самый лучший друг, - прошептал Джеймс с плеча Сириуса так тихо, что Бродяга чуть не пропустил его слова. – Такого друга у меня не было никогда.       Сириус горестно улыбнулся и, чуть наклонившись, положил свою голову на голову Поттера.       Он хотел сказать: «У меня тоже».       Он думал: «У меня не будет никого другого, кроме тебя».       Но у Джеймса ещё могут быть другие друзья. И обязательно будут. У него впереди целая, яркая жизнь. И он встретит на ней много хороших людей. И, возможно, однажды кто-то другой станет его лучшим другом. И это нормально. Думать так почти не больно.       В конце концов, когда всё закончится, Сириусу уже будет всё равно. Как и всем мёртвым.       Он подумал так лишь на мгновенье, но что-то в нём внезапно отозвалось, будто разбуженное этой печалью, это тоской. Грудь сжалась, отдавая болью в живот. Он наклонился вперёд, и мир закачался вокруг него, будто готовый взорваться. Уши заполнил гул собственной крови, и он едва слышал далёкий голос Джеймса. Его трясло, и огонь растекался внутри тела, будто яд. Он задыхался, знакомый солёный вкус заполнил рот.       Сириус упал на колени, глаза слезились от боли, но в размытом зрении он видел ворох окровавленных лепестков. А затем что-то большое и острое застряло в горле, царапая раздражённое нутро, перекрывая кислород.       Сириус схватился руками за шею, пытаясь вытолкнуть это.       - Сириус, Сириус, перестань, ты навредишь себе!       Джеймс пытался оторвать его руки, царапающие кожу.       Это больно. Нечем дышать, так больно.       Мир качался и плыл, когда Сириус содрогнулся всем телом и выплюнул цветок.       Обессиленный, он упал лицом вниз, но руки Джеймса поймали его, не позволяя разбить лоб о каменный пол.       - Я держу тебя, держу, - слышал он шёпот и с каким-то странным облегчением закрыл глаза.       Устал. Сириус безумно устал сражаться с этим снова и снова без шансов на победу. Мучительная и всё же прекрасная любовь. Даже сейчас, задыхаясь от боли, он не хотел отказываться от неё. Она стоила любых страданий.       Когда Сириус решился вновь открыть глаза, солнце над его головой стало белым.       Джеймс сидел рядом, и голова Сириуса лежала на его коленях. Мгновенье Бродяга всматривался в его лицо, пытаясь понять, что не так, но его зрение всё ещё было немного туманно. И, лишь моргнув несколько раз, он понял – Джеймс плакал, и в руках его был белый как солнце цветок, на котором стало на один распустившийся лепесток больше.