Плывет по небу полная луна, Пролив на скалы свой молочный свет. И тихо шепчет темная волна О том, чего давно уже на свете нет. О беззаботных людях, ярких городах, О громком шуме фабрик и заводов. И не поймет упрямая волна: Никто ее послушать не приходит. Ведь некому прийти. Закончен людской век. Природа дышит дикою свободой. И ни один мечтатель той волне Не посчитает звезд на небосводе.
Пилигрим пробежал глазами последние строчки и вздохнул. Он представил крутой утес, на который падает лунный свет. Такая неуютная тишина, нарушаемая только плеском воды. Даже цикады молчат. Эйден видел такие места, и старался не оставаться там на ночь. Не из-за опасности, а потому что просто становилось не по себе. Все вокруг кричало о том, что ты совершенно один. Темно-синяя тетрадь чисто случайно попала пилигриму в руки. Случайно и, наверное, немного нечестно. Хакон вчера привел его в свое «убежище». Просто небольшой чердак на одной из городских крыш. Старый футон и покривившиеся книжные полки служили наполнением комнатушки. Светлые обои, кое-где отставшие от стен, парочка подранных плакатов с какими-то рок-группами. Хакон сказал их названия, но Эйден не запомнил. — Я тут, когда… — Хакон опустил глаза, — когда все заебывает. Иногда невыносимо оставаться на Базаре. — Понимаю, — ответил Эйден и дотронулся до плеча мужчины, несильно сжав. — И ты можешь приходить сюда, когда хочешь. Пилигриму было разрешено взять любую книгу из коллекции, по словам ее обладателя, пылившейся без дела. Эйден любил читать. Книги часто становились единственными спутниками в его странствиях, но его расстраивало, что приходилось с ними прощаться сразу после прочтения. Выменивать на что-то, отдавать, дарить или даже просто выкидывать. Жалко, но таскать их с собой возможности не было. И при этом всем, увидев три забитых полки, Эйден выбрал какой-то дешевый бульварный роман, чем спровоцировал ворчание владельца, мол, возьми что-то нормальное. Пилигрима же подкупили заметки почти на каждой странице. Хакон был недоволен всеми событиями книги и оставлял свои гневные комментарии. Это точно стоило прочесть. Так Эйден прихватил и эту тетрадь, лежавшую сверху на полке вместе с некоторыми книгами, которые было не впихнуть в плотные ряды. Сравнив почерк с пометок, пилигрим выяснил, что содержание тетради — тоже дело рук Хакона. Оставалось неясным, был ли он еще и автором. Но некоторые стихотворения, просто отдельные строчки, зачеркнутые фразы и маленькие схематичные рисунки, коих не мало было рассыпано на страницах, могли дать на это ответ.Спустя годы и ворох событий Я понял, что хочу лишь одного: Не быть участником кровопролитий, А заиметь свой теплый тихий дом. Я буду жить в нем, встречу свою старость, И, может, даже заслужу покой, И, может, даже кто-то будет рядом, Чтоб не один я этот путь прошел. Но вмиг все как-то резко изменилось, Мир рухнул. Кто же виноват? Моя мечта о теплом тихом доме Недавно превратилась в Ад.
У Эйдена на сердце скребло. Он представлял Хакона, писавшего это сразу после Падения. Напуганного, ничего не понимающего, но надеющегося, ведь один раз уже получилось избежать катастрофу. И страшно одинокого. Хакон не из тех, кто сразу открывает сердце. Конечно, можно сказать, метаморфозы черствости случились со многими, ведь даже себе порой доверять опасно, не то что другому человеку. Хакон из тех, кто все время ядовито шутит, а его смех — часто ответ на серьезные вопросы. Но если он позволит себе прикипеть, то радиоволны будут передавать его обеспокоенные вздохи и заботливые напоминания. Свои мечты он, может, и доверит, прикрыв показной шутливостью, но то, что они рухнули, расскажет лишь бумаге. Эйден еще долго сидел, уткнувшись в тетрадь, даже когда пришлось, сгорбившись, светить на нее фонариком. Он чувствовал себя ребенком, который за весь день не насытился приключениями и не в силах был оторваться от книги даже после того как родители уложили его спать. — Как дела? Ты в порядке? — заговорила рация. Эйден улыбнулся. Хакону больше не требовалось добавлять смешок после жеста заботы. — Да, у меня все хорошо. А ты как? — Супер. Читаешь? — заинтересованно спросил Хакон. — Да, — Эйден немного смутился. Жутко хотелось расспросить о стихах, но он не знал, как отреагирует на это собеседник. Пилигрим без разрешения залез в душу. — Твои комментарии — просто нечто! — хохотнул Эйден, решив соврать. Если бы нетронутый роман мог, то осуждающе покосился бы на него. — В той дрянной книжонке-то? — Хакон хмыкнул. — Мои ремарки — единственная достойная вещь, это правда. А еще что читаешь? Сердце Эйдена бухнуло. Он зашипел, зажмурив глаза. Было бы глупо полагать, что Хакон чего-то в этом мире не заметит. Стало стыдно. Но зато повод спросить сам собой нарисовался, юлить не придется. — Еще поэзию читаю, — тихо сказал пилигрим. Он даже дыхание задержал. Хакон как-то тяжело вздохнул. — Это ты писал? — Угу, — было коротким ответом. Мужчина сам спросил, но говорить ему об этом явно не хотелось. — А сейчас не пишешь? — в голосе звучала маленькая надежда. Нужно было как-то срочно спасать ситуацию. — Нет, — щелкнула рация после паузы. Хакон мигом обернулся в немногословного, что сразу показалось очень непривычным. — Да там ерунда одна. Я писал от нечего делать. Эйден четко слышал отговорки. Не «от нечего делать», а от тоски, страха и желания рассказать о переживаниях хотя бы листу бумаги. Мужчины еще немного поговорили. После смены темы Хакон как будто взбодрился. Эйден чувствовал себя виноватым. Тетрадь он завтра вернет, и обсуждать это они больше не станут.***
Утренние, еще не жаркие солнечные лучи скользили по верхушкам деревьев и наливали слепящими бликами окна. Эйден ждал в условленном месте. Хакон сообщил по рации, что хочет кое-что передать. Не прошло и минуты, как он перепрыгнул с соседней крыши. Мужчина выглядел радостным. Сунув оторопевшему Эйдену в руки две жестяные банки с красной фасолью, он вложил ему еще какую-то записку в нагрудный карман. Не дав опомниться, Хакон быстро чмокнул в губы, загадочно улыбнулся и упорхнул. Пилигрим раскрыл рюкзак, убирая банки, и полез в карман, выудив оттуда маленькую квадратную бумажку, сложенную пополам.Идешь мне так же как цвет хаки,
Как морю — чайки, вши — собаке.
Ты громкий смех для арлекина.
Люблю тебя, моя скотина
ты секс-машина!