Mammamia

-Ради бога, простите, Гарри!-воскликнул Дориан.-Но, в сущности, опоздал я по вашей вине. Книга, которую вы мне прислали, так меня околдовала, что я и не заметил, как прошел день. -Я так и знал, что она вам понравится,-отозвался лорд Генри, вставая. Дорогой друг. Милейший наш товарищ. Тебе когда-то так нравились исповеди. Ведь ты считал, что они-ключ к спасению. Вечной праведной жизни. Твоему личному счастью где-нибудь над облаками. Ну что ж, присаживайся. Нагибайся ближе к решетчатой перегородке, загораживая телом солнечный свет. Слушай внимательно. Я исповедуюсь за двоих. Но отпущения грехов не желаю. Я закуриваю сигарету, как в тот день, когда впервые увидел его и сажусь на край шелковой простыни. У нас теперь на двоих одна исповедь. Один дом. Одни чувства. Одна кровать. Одни мысли. Одни пороки. Одно наслаждение. И все это мое. Я провожу рукой вверх по его голому бедру, пока его веки подрагивают, и он смешно морщит нос, дергая ногой, но прижимаясь ближе. Ты уверяешь, что он был слишком глуп. Ещё слишком молод. Слишком красив. И так же до глупого слишком наивен. Он был совсем юнцом. Таким чистым. Непорочным. И идеальным. И ты боялся на него дышать. Боялся его трогать. Боялся ему что-то говорить. Потому что боялся его испортить. Потому что было чего бояться? Ты не был святым. Но так отчаянно верил в это. Но так отчаянно боялся, что он увидит в тебе то, что ты сам в себе видеть отказался. Поэтому зажимал себе рот руками и томно вздыхал, пряча лицо за холстом. Поэтому умолял не подбираться к нему. Не портить. Потому что прекрасно осознавал, что он пойдет за мной. Только помани. Потому что я был настоящим. Порочным. Страстным. Низким. Возможно, жалким. Но живым. Во всех моих поступках бежала разгоряченная кровь. Пар валил, поднимаясь вихрями с поверхности загорелой кожи. Все они были не очередной картиной. В них была сама жизнь. И он этой жизни хотел. Он ее получил. Все это было почти двадцать лет назад. Но у этого все-еще нет конца. И ты будешь слушать эту исповедь, пока я буду смотреть на его кудри, разбросанные по подушке. Пока буду накрывать его губы своими. И сжимать до синяков молочную кожу бедер с россыпью родинок. Пока я буду его жизнью. Его наслаждением. Каждым его чувством. А ты останешься воспоминанием. Ты, кажется, просил? А он умоляет. -Я не говорил, что она мне нравится. Я сказал:"околдовала". Это далеко не одно и то же. -Ага, вы уже поняли разницу?-проронил лорд Генри. Знаешь, он все еще юн. Ужасно глуп. Так ребячески непосредственен. И во многом наивен. Но так прекрасен. Так красив. Так рассудителен. Так опрометчив. Так зол. Так порочен. Так страстен. И так любим. Твоей творческой натурой. Твоим огромным всепоглощающим чувством. Но принят и понят только одним из нас. Только мной. И я заменяю ему тебя. Себя. Ту театральную дурочку. Каждого смазливого мальчика из очередного кабака, в котором он упивается в хлам третий раз за неделю. Каждую пышногрудую разукрашенную девицу. Каждую его любовь, которая так его и не полюбила. Которая так ему и не рассказала. Как приятно то наслаждение, от которого ты просил его отказаться. Но он не сумел. И в этом его победа. Над всеми твоими страхами, которые ты затолкал ему в глотку и заставил проглотить. Сохранить. Понять и принять. Над всеми твоими чувствами. Над всеми твоими уроками. Над своей душой, которую он продал не тебе. Ни портрету. Ни дьяволу. Наслаждению, у которого было лицо. Мое. И я целую его снова и снова. Зарываюсь пальцами в мягкие волосы. Лью вино на бледную кожу. Прикасаюсь грубыми подушечками пальцев к алым его губам. Дёргаю на себя. Прижимаю ближе. Вжимаюсь сильнее. Ловлю очередной его вдох. Пробую. Вкушаю. И остаюсь. Остаюсь рядом. Чтобы любить его, как должно. Чтобы увидеть, что он стал. Стал воплощением всего, на что у меня не хватало сил. А у тебя смелости. Наш мальчик, милый, так сильно вырос. Наш мальчик теперь совершенство. Мое творение. И твой главный кошмар. / От твоего друга /