а кто спасёт от нас

      Ещё чуть сжать, потянуть в стороны; так, чтобы толстая ткань с блестящей в полутьме серебряной нитью затрещала от натяжения. Широкие тяжелые кисти на концах шарфа вздрагивают, когда беспомощная бледнеющая рука слепо царапает воздух рядом.       Он улыбается и с силой, которую трудно ожидать от таких изящных тонких рук, делает последний рывок. Сдавленный хрип смешивается со вздохом облегчения — ноша в руках тяжелеет-обмякает, и он брезгливо отбрасывает тело от себя, на спину; на бордово-фиолетовых щеках блестят слёзы вперемешку со слюной. Куда только делась хваленая аристократическая бледность и достоинство…       Уходя, он оборачивается, бросая напоследок любопытный взгляд на распростертое у его ног тело, на повернутую в сторону голову — будто специально лёг так, чтобы ещё заметнее виден был липкий красный провал на левом виске, — и улыбается: остаётся доволен увиденным. Склонившись, самыми кончиками пальцами ловит тонкую золотую пластинку крышки табакерки и аккуратно захлопывает ее, поднимает и вертит в руках, не замечая вовсе, что она испачкана в крови и мажет белоснежные перчатки светло-бордовым. Улыбается нежно, замечая небольшую вмятинку сбоку, где больше всего изгваздана липким; бережно гладит её, разве что не целует — и прячет за пазухой. Теперь то дорогая вещь стала, будет рад преподнести дорогому человеку... или не совсем человеку.       Лёгкие, стройные ноги, будто окрылённые, уносят его прочь по коридорам, по широким лестницам. Он не глядит по сторонам — наизусть знает дворец, не первый и не последний раз пользуется возможностью украсить его нарядно кровью и криками, полными боли и страха. Поворот, сбежать по незаметной лестнице для слуг вниз и, едва не столкнувшись с испуганным и совсем не кажущимся сонным для столь позднего часа офицером, выбраться из залов.       Распахивает тяжелые двойные парадные двери так, будто и не весят ничего. На площади перед дворцом пока не толпятся, не галдят; его замечает кто-то из слуг, но как-то вскользь, как сквозь пелену. И всё же будто чувствуется: жизнь страны изменилась. Меньше, чем кажется сейчас, но всё только впереди. Этим займутся. Они займутся этим.       Он не смотрит по сторонам, идёт не торопясь, но шаг скорый, плавный, как быстрые волны реки; и всё же ждет чего-то — ему недостаточно смутного предчувствия беды, плотным облаком сгустившегося над площадью. Хочется — необходимо — поделиться свернувшимся змеиным клубком удовлетворением с кем-то ещё.       — Драгоценный мой, — окликает любимый бархатный, раскатистый голос.       Флегетон оборачивается и замирает — так бывает всегда, едва они разлучаются хоть на полчаса. От вида его милого Ахерона всякий раз сердце начинает стучать быстрее, заполошнее — даже больше, чем от чужой боли. Уже не думая ни о чём ином, он шагает ему навстречу, и тень арки заботливо накрывает их обоих своим покрывалом темнее ночи.       Любуясь, он оглядывает его. Шпага на его боку тоже испачкана в чужой крови, пусть и не такой вкусной, как голубая императорская. Она красиво стекает, брызгами-каплями ведёт зигзаги за ним. Тёмные волосы немного взъерошены, непослушными кольцами спадают на лоб — и Флегетон невольно поднимает руку, чтобы убрать их.       — Тебе императорская кровь к лицу, — негромко говорит Ахерон. Он, галантно перехватив протянутую руку Флегетона, прижимается к ней губами. Тот замечает, что на губах Ахерона остаются следы крови, и сердце сладко сжимается.       — Ты ещё не раз увидишь меня в ней, — многозначительно улыбается Флегетон, с удовольствием поддаваясь хватке широких ладоней, притянувших его к Ахерону за талию.       Узкая ладонь привычно ложится на крепкое, надежное плечо, и пальцы чуть касаются перевязи.       — Не откажешь мне в танце? Сейчас ты особенно неотразим, не пригласить тебя будет настоящим преступлением, — тёплое дыхание Ахерона опаляет нежную кожу за ухом. — Мне пришлось бы вызвать себя самого на дуэль.       Флегетон кивает.       Шаг в сторону, шаг назад. Кажется, будто сам ласковый петербургский ветерок поддерживает их, кружит в этом танце; милостиво помогает Флегетону, руки которого заняты, и убирает с выдающихся смуглых скул выбившиеся завитые прядки, чтобы триумфант сегодняшней ночи мог полюбоваться своим прекрасным кавалером. Тёмные глаза напротив, как всегда, почти смеются; Флегетону нравится это. Нравится и замершее вокруг них время, отгородившее их от хаоса новостей, которые мощным потоком разольются по улицам Петербурга от дворца.       — Думаю, его даже никому не будет жаль, — улыбается Флегетон. — Это печально — умирать в одиночестве, да еще и так, что никто не будет плакать по тебе... не находишь?       В глазах напротив пляшут искорки веселья. Ахерона забавляют разговоры о человеческих чувствах, ведущиеся так, будто они их могут разделить; но он знает, что имеет в виду его партнер, и потому невольно облизывает губы. Они говорят о том, как сладок страх того, у кого не остаётся даже надежды, что кто-то попытается его спасти.       — Мне жаль, что меня не было рядом. Было бы славно.       Каждое слово отпечатывается на чувствительной светлой шее Флегетона тёплым дыханием. Тот улыбается, взглядом то и дело останавливаясь на запятнанных кровью губах Ахерона.       Поворот, шаг назад, шаг вперёд, прижаться ещё крепче друг к другу.       — Мне тоже жаль. Но я не забыл о подарке для тебя, — подмигивает Флегетон.       Губы Ахерона расплываются в широкой улыбке. Он бережно трёт шершавыми подушечками пальцев узкие светлые костяшки, ласково выражая благодарность. Вдвоём они молчат недолго, увлечённые танцем; не замечают даже, как начинает накрапывать дождик — в ночи его почти не видно.       Оборот вокруг себя, шаг влево.       — Императоры мне уже наскучили! Думаю, в мире слишком давно не было войн, — шумно вздыхает Флегетон, когда Ахерон легонько прикусывает тонкую кожу на шее. — Мне хотелось бы потанцевать под грохот залпов.       Последняя фраза звучит звонко-капризно, и отстранившийся Ахерон негромко смеётся. Он кружит по тьме арки, подстраиваясь под не слишком широкий шаг партнера; откуда-то с площади наконец-то доносятся крики, глухие звуки драки. Они не обращают на них никакого внимания — слишком заняты друг другом.       — Звучит чудесно. Тогда я пообещаю это тебе.       Они переплетаются пальцами, и Флегетон замечает, насколько его ладонь меньше чужой; если бы Ахерону захотелось, он смог бы спрятать ее под своей, и это тоже нравится. Ему нравится всё в нем.       Обещание согревает. Флегетон благодарит невинным поцелуем в щеку, и по вспыхнувшему в тёмных глазах огоньку понимает: чего-то другого ждали. Дразнясь и делая вид, что не понимает, Флегетон пожимает плечами и слегка тянет смуглую руку к себе, будто пытаясь повести в танце вместо партнера. Тот неодобрительно хмурится, но поддаётся, желая угодить ему.       Лёгкий шаг в сторону, шпага стукает о бедро. Флегетон замечает, как напряглись руки Ахерона, и улыбается, замечая мелькнувшую за его плечами тень.       Поворот.       Неожиданно единым, плавным движением Ахерон склоняется, заставляя Флегетона изогнуться и запрокинуть голову; он держит за поясницу крепко, надежно, и Флегетон знает, что может доверять ему. Всегда мог.       Они замирают так на мгновение, глядя друг другу в глаза. Прежде, чем Флегетон успевает шепнуть, как красиво ложатся тени на смуглом лице, Ахерон прижимается к его губам с поцелуем. Неспешным, вдумчивым, властным; с терпким привкусом императорской крови, который они оба смакуют, как самый изысканный деликатес.       Всего одиннадцать лет спустя обещание будет исполнено.       Их фигуры в тенях почти не видно за большими крыльями.