Случайный вальс

Окружение застыло во времени между ударом пульса в висок и ударом авиационной бомбы в жилой дом. Вдалеке слышны сирены пожарных машин, редкие свистки дежурных патрулей, обрывки криков о помощи. Все это не перекрикивало молчаливую агонию улиц в этой части города. После авианалетов улицы всегда, какое-то время, хранят оглушительную тишину, будто пытаясь сбалансировать тот невероятный грохот, что стоял здесь двадцать минут назад. Эта была та тишина, между которой оглушительно выла воздушная тревога, под ровный ритм ударов бомб и моментом, когда люди отваживаются наконец-то вылезти из бомбоубежищ. Застройка города в основном была старой, невысотный с широкими центральными проспектами. Эти жилые дома удивительно утонченно рушились, складываясь в геометрично ровные руины. Сколотые плиты бились друг о друга, как льдины на весеннем половодье. Трещало дерево, билось стекло, со свистом рассекали воздух оборванные провода электропередач. На тротуарах рваным металлом скалились обломленные фонарные столбы и придорожные ограды. Бетонная пыль еще долгое время витала вокруг, забивая дыхательные пути и глаза, окрашивая людей в единый серый цвет, маскируя их на фоне изломов полусохранившихся зданий. Эта пыль, будто первый снег, оседала на землю плотным, тонким слоем, но этот ‘’снег’’ пачкал обувь и не вызывал никаких эмоций. Редкие весенние дожди безуспешно пытались смыть с улиц эту пыль в забитые стоки канализации, оставляя на грязном асфальте разводы из серых линий. У реки, что разрезала город на две части, городские власти сохранили огромный природный парк, в нем почти не было высажено деревьев вручную. За растительностью здесь крайне щепетильно следили, подрезая кустарник и спиливая отжившие свое ветки с лиственных деревьев. В небольшом озере жили утки, которые привыкли к тому, что люди их подкармливают, и перестали улетать куда-то на зиму. Парк находился немного на склоне, сверху находилась широкие площадки, где, сидя на лавочке, можно было обозревать сам парк, озеро, реку и жилой район за рекой. Этот парк был излюбленным местом отдыха горожан до войны, здесь можно было хоть на какое-то время укрыться от постоянного городского шума. Молодые влюбленные прохаживались летними вечерами по здешним тропинкам, пили вино на склоне береговой линии и дарили друг другу поцелуи, робко скрываясь от света фонарей за стволами деревьев. На праздники здесь устраивали представления и ярмарки, где детский смех был громче ворчания всем недовольных стариков. Сейчас это место практически полностью посекло осколками бомб. Большая часть деревьев была сломана, кустарник выгорел, в воронках от взрывов скапливалась грязная дождевая вода. Озеро стало отвратительно грязным, а утки с него исчезли. Проходя через этот почти разрушенный парк, на языке сразу образовывался вкус кислоты и металла, а глаза начинало едко щипать. Боевые действия пришли в город внезапно. Ранним сентябрьским утром, когда даже первая заводская смена еще спала в кроватях, по городу разнеслись сигналы воздушной тревоги. Многие тогда подумали, что это очередные учения. Многие погибли. Кто-то оказался погребенным под бетоном собственного дома, другие погибли от осколков бомб и зданий на улицах. В тот день гражданские впервые за годы войны осознали её подлинный ужас. Война всегда оставалась где-то далеко и напоминала о себе статьями в газетах, радиопередачами и плачем женщин по своим детям, мужьям, братьям. Война напоминала о себе яркими агитационными плакатами на фабриках: ‘’Всё для победы”, ‘’Ты ответственен за жизни наших солдат на фронте”, “За кражу – трибунал”. Вдохновляющие, по мнению городского совета, речи с трибун чиновников стали звучать всё чаще, но порождали в людях лишь тоску. Начали призывать негодных ранее к строевой службе мужчин. Стало хуже с продовольственным обеспечением. Все это происходило постепенно, не в один день, и поэтому случаи панических настроений были единичны. Но их не последовало и после бомбежек. Людям, находившимся в полной информационной изоляции, вещали только те вещи, о которых им следовало думать. Так и происходило. Верилось, что на фронте все в порядке, просто противник хочет уничтожить стратегически важные предприятия, чтобы лишить войска ресурсов. Так продолжалось всю осень, всю зиму и продолжается весной. Люди прятались в подвалах, так как полноценных бомбоубежищ не хватало, и надеялись, что в очередной раз смерть пройдет мимо. Окраины, где находились фабрики, разбомбили уже какое-то время назад и теперь авианалеты происходили по всему городу, но на центральный район бомбы почему-то падали реже всего. Все поисковые работы здесь давно закончились, а разбирать абсолютно все завалы попросту было некому, не хватало людей, техники и инструментов. Городские службы при участии добровольцев разбирали только что разрушенные дома и те обломки, откуда точно были слышны голоса выживших. Те же завалы, которым было уже больше двух дней, трогали редко, только когда длительное время не происходило налётов. Не было смысла экстренно разбирать такие завалы, люди, погребенные под ними, не могли бы выжить без воды, кислорода, тепла и медицинской помощи достаточно долгое время. Мозг человека устроен таким образом, что всегда пытается минимизировать ущерб для психики, пытаясь сохранять рассудок для необходимых действий на выживание. Когда вокруг происходит много ужасных вещей, восприятие сужается до невероятно малых границ. Человек учится жить с этим, принимая тот факт, что от него мало что зависит в данный момент. Поэтому сейчас люди безэмоционально проходят мимо образовавшихся огромных склепов на местах когда-то оживленных улиц. Это просто есть. Непобедимая сила нападает с неба, сеет смерть и разрушения. Любой может оказаться следующим, но думать об этом мозг так же запрещал. Как и запрещал строить планы на будущее. Этой ночью начался очередной авианалет. Противник, видимо, изменил какие-то свои планы, и на город было сброшено гораздо больше бомб, чем обычно, судя по всему, так же был сброшен белый фосфор. Район за рекой был охвачен пламенем, яркие оранжевые и зеленые всполохи поднимались над крышами уцелевших домов. Сигналы воздушной тревоги переместились куда-то к дальним окраинам и были едва различимы. С другой стороны реки были видны фигуры людей, выделяющиеся на фоне огня. С пары пожарных машин в реку были сброшены водозаборные шланги, с помощью которых выкачивалась вода для тушения пожаров. Одна из бомб разорвалась посередине прибрежной дороги, вокруг с лопатами сновали люди, они забрасывали обратно в воронку землю и бетон, чтобы транспорт мог проезжать. На обзорной площадке, что над парком, стояли мужичина и женщина, они смотрели в сторону горящего за рекой района. Мужчина, одетый в военную форму, правой рукой обнимал за талию женщину, левую руку он держал в кармане шинели. Женщина склонила голову на плечо мужчине, длинные, светло-русые волосы спадали из-под черного берета до обнявшей её руки мужчины. - Вся эта дурацкая светомаскировка вообще не имеет значения, - сказал мужчина глубоким баритоном. Его речь была хорошо поставлена, что выдавало в нем командира. - Ночь абсолютно безоблачна, и пилоты прекрасно видят город, хоть и без деталей. С другого берега раздался взрыв, видимо, от неразорвавшийся ранее бомбы. Следом последовал грохот рушащегося здания, ветер донес крики людей. - Я уже неделю в отпуске, - продолжил говорить мужчина через минуту, - хотел сбежать от войны хоть на какое-то время, но война догоняет меня, где бы я ни был. Паршиво это всё. Хотя, если подумать, чего я, собственно, хотел? Думаю, я бы сошел с ума за пару дней спокойной жизни, если бы не алкоголь. Из левого кармана шинели он достал сигареты, затем достал зажигалку и прикурил. Все это он сделал по очереди, одной левой рукой, не отпуская свою спутницу ни на секунду. Сизые полоски табачного дыма потянулись над их головами. В реке отражался свет от пожаров, медленные волны ломали это отражение, и казалось, что река тоже горит отдельным пламенем. На том берегу какой-то грузовик заехал передним колесом в яму и теперь не мог выехать. Наверняка там сейчас люди кричат друг на друга из-за этой ситуации. Люди, собственно, сейчас кричат только после бомбежек, в обычное время все начали говорить очень тихо, будто боялись, что их голоса навлекут очередной налёт. - Прохладно, - сказал мужчина, выдыхая сигаретный дым, - с воды тянет, все-таки еще не лето. Уйдем куда-нибудь или постоим еще? Голова женщины едва заметно качнулась. - Мы подыщем нам жилье, не расстраивайся, - продолжил он, - дом разбомбили, но главное, с тобой все в порядке. Я справлюсь у коменданта, может, есть хотя бы казенная свободная комната. Он поцеловал ее в голову, все еще покоившуюся у него на плече и продолжил смотреть на противоположный берег докуривая сигарету. На центральный район, где они находились, опять не упало ни одной бомбы. Подачу электричества при налетах выключали, и сейчас здешние улицы были погружены во мрак. Битое стекло блестело в свете полной луны и звезд. В темноте выделялись белые кресты из бумаги, наклеенные жильцами на уцелевшие стекла квартир. Мужчина поднял голову вверх и задумчиво посмотрел на луну. Выдыхая последний сигаретный дым, он щелчком пальцев отправил окурок за перила площадки. Окурок едва заметным огоньком утонул в темноте, улетев в разоренный парк. - Помню, как я в детстве приходил рыбачить к этой речке, - сказал мужчина и снова спрятал левую руку в карман, - кроме меня и нескольких стариков никто не ходил. В ней невозможно было что-то выловить вообще, будто рыба там совсем не водилась. Старики ходили рыбачить больше от скуки, как я думаю, они собирались компаниями и беседовали днями напролёт. У них тоже никогда не было улова. Мне нравился сам процесс, проводить за полной концентрацией на поплавке часы своих выходных между учебой в школе. Мой отец периодически ругал меня за это увлечение, он хотел, чтобы я гулял с другими детьми, а я все свободное время тратил на учебу. В один мой выходной я как обычно сидел с удочкой у берега под тенью парковых ив. Октябрь, прохладно как сейчас, а я оделся не по погоде. Решил идти домой и закинул удочку в последний раз, насадив на крючок кусочек бекона. Не поверишь, но буквально через минуту поплавок задрожал и попавшаяся мне рыба начала спасаться. Я даже не был готов к такому, вскочил и начал тянуть её на себя. Я вытащил крупную щуку... Но я не почувствовал какой-то радости из-за улова, а просто смотрел, как она трепыхается на земле, пытаясь вытолкнуть себя к воде. Я не помню, чтобы я думал об этом, но через несколько секунд я навалился на нее, зажав щуку между ног, осторожно вытащил крючок и броском вернул её в реку. Я вернулся домой и больше никогда не ходил рыбачить. Будто я достиг своей цели, которой являлся улов в той реке, где выловить что-то было невозможно. Но с годами, возвращаясь мысленно к этой ситуации, я осознал, что занимался этим, чтобы побыть наедине с собой, а эта щука будто ворвалась в мое личное пространство и разрушила всё. Я и рыбу-то в детстве не любил. На кой черт мне вообще нужна была эта рыба… Мужчина замолчал. Гуляющий со всех сторон ветер доносил звуки машин и крики людей. Пожарные на том берегу заметно замедлились, понимая, что у них нет столько ресурсов, чтобы погасить весь огонь. Они обливали стены уцелевших домов и землю вокруг, пытаясь локализовать огонь, чтобы он не перекинулся дальше. - Ты слышишь? - мужчина посмотреть по сторонам. - Это же музыка. Откуда она играет? Из переулков заиграло пианино, мелодия была медленной, но резкой в низких нотах. Это было совершенно неожиданно. Казалось, будто музыка сама по себе практически исчезла, остались только оглушающие военные марши и какие-то певички по радио, которые пели только про любовь. Но кто играл? Кого-то настолько сдавила обыденность ужасов войны, что он посреди ночи решил вдохнуть немного в жизни в эти погибающие улицы? Музыка. До войны люди любили собираться в небольших клубах, где после пары кружек пива даже замкнутые в себе люди неслись в толпу, чтобы растрясти в неумелых движениях танца свои конечности. В театрах играли камерные ансамбли и симфонические оркестры, с гастролями приезжал балет и оперные певцы. На улицах можно было встретить городских музыкантов с гитарами, аккордеонами, барабанами. Они часами играли для прохожих в надежде получить от них пару монет в музыкальный футляр. Кажется, что музыка существовала всегда, но с приходом войны она обиделась на людей, и её стало крайне мало. Мужчина попытался вспомнить, как часто он слышал музыку вообще за несколько лет войны. На ум приходили только песни модных певичек из хрипящего радио, звуки гитары от небольшого количества людей, которые играли в казарме или блиндаже. Иногда для поддержки морального духа солдат на фронт приезжали артисты. Но всё это было только рядом с настоящей музыкой, какой-то её суррогат. Хорошее слово – суррогат. Осталось лишь хоть что-то настоящее? Пианист заиграл другую мелодию, более быструю. - Это же семнадцатая симфония Бетховена, - сказал мужчина, - потанцуем? Он сделал резкий па в сторону, одновременно кладя левую руку женщины себе на плечо и поднимая правую, взяв за ладонь. Голова женщины от неожиданности качнулась назад, рот открылся в беззвучном смехе, а после опустилась на грудь мужчине. Они кружились в медленном вальсе на смотровой площадке. Под ноги попадал мелкий мусор в виде бетона и каких-то железок, но мужчина уверенно вел партнершу. Грязноватое пальто женщины развевалось от движений, в то время как крепкая шинель, надетая на мужчине, оставалась практически статичной. На фоне зарева пожара их силуэты были полностью черными. Все это было похоже на представление театра теней. Пианист играл так же, как прошлую композицию, с упором на низкие ноты, само пианино было слегка расстроено. Через несколько минут музыка прекратилась. Захлопали чьи-то окна, у пианиста были еще слушатели этой ночью. Мужчина с женщиной остановились, мужчина крепко прижал её к себе. Электрический свет фонарика осветил их пару. Мужчина инстинктивно вытянул руку, закрывая тенью от неё свои глаза. Голова женщины покоилась на груди мужчины, затылком к свету фонарика. Это был полицейский патруль. - Ваши документы, - прозвучал зычный бас одного из трех патрульных - Я капитан 76-ого пехотного полка, - сказал мужчина, - сейчас в отпуске. - А я капитан полиции. Ваши документы! – повторил патрульный Мужчина достал из внутреннего нагрудного кармана шинели удостоверение и отпускную справку и протянул их патрулю. Капитан полиции взял их и направил вниз луч фонарика. - Ваши документы, гражданка? – обратился капитан полиции к женщине, возвращая военному его документы. - Ты серьезно думаешь, что она шпионка, капитан? – спросил мужчина - У меня есть инструкции. Я их выполняю, - ответил полицейский, - Гражданка, повернитесь! Покажите ваши документы. - У нас разбомбили дом, как раз когда я приехал, все документы остались погребены там, - сказал военный, - она очень переживает, капитан, оставь её в покое. Это вы приказали пианисту перестать играть? Глаза военного привыкли к свету фонарика, и он смог разглядеть патруль. Действительно – капитан полиции и двое сержантов. Сержанты были абсолютно безучастны к происходящему. - Какой еще пианист? – спросил капитан полиции. - Никто тут не играл уже давно. В любом случае мы в патруле здесь уже полчаса и ничего не слышали. Гражданка? Голова женщины едва колыхнулась на груди военного. Капитан полиции осмотрел пару с головы до ног и начал их обходить, светя себе фонарём. Осветив женщину, полицейский встал на месте, его слегка затрясло. - Отпусти её и отойди, капитан, - полицейский расстегнул кобуру, но пистолет доставать не стал. Сержанты напряглись, будто вынырнули из полудрема, но у них были только дубинки. Военный капитан молча смотрел на патруль, словно пытался внушить им что-то силой мысли. - Отпусти её, я еще раз повторять не буду, - рявкнул полицейский. Военный капитан послушно отпустил свою спутницу, и она упала не землю. Луч света скользнул на асфальт, и сразу же раздался выстрел. Капитан полиции удивленно посмотрел на свою форму, где из груди быстро растекалась кровь. После он также удивленно посмотрел на военного капитана, потянулся за пистолетом, но осел на землю и завалился на бок. Свет упавшего фонарика освещал военного и лежащую женщину. Сержанты с паникой в глазах смотрели на стоящего капитана, тот держал их на прицеле пистолета. Опытный военный, с дубинками у них нет никаких шансов против него. - Мир погибает, а вам больше нечем заняться, как только приставать к хорошим людям? – спросил военный. - Как будто мы делали что-то плохое. Один из сержантов посмотрел на тело убитого командира, тот упал как раз на тот бок, на котором висела кобура с пистолетом. Без вариантов. - Не советую, - сказал военный, уловив его взгляд. Сержанты держали руки на дубинках и смотрели на военного. - И музыка закончилась, - капитан вздохнул, опустил руку, держащую пистолет, и повернулся спиной к сержантам. За рекой догорал район, огонь заметно пошел на убыль, грузовик все также стоял колесом в яме. Не смотря на то, что военный отвернулся, сержанты продолжали стоять как вкопанные. В свет от фонаря по асфальту начала затекать кровь убитого полицейского. Военный левой рукой достал сигарету из кармана шинели, потом зажигалку и прикурил. В правой он сжимал пистолет. - Вы понимаете вообще, что происходит? – спросил военный довольно безучастно, словно обращался больше к себе, чем к замершим сержантам. - Нас всех приносят в жертву каким-то высшим идеалам, которые нам же и привили со стороны. Сержанты молчали. - Я сражался несколько лет, - продолжал военный, замолкая, когда делал очередную затяжку сигареты, - сражался ради этой страны, ради этого народа. И что я получил? Невозможно побыть наедине с женой в отпуске. Куда бы я ни пошел, повсюду за мной кто-то следит, не дает насладиться моментом, побыть в своих мыслях. Один из сержантов очень медленно начал двигаться к телу убитого полицейского. - Как там писал Шекспир? ‘’Ад пуст. Все бесы здесь”. Знал бы он, как точно написал тогда. В воздухе стоял запах едких уставных сигарет, было слышно, когда военный затягивался сигаретой и дешевый табак трещал от тления. Капитан выкинул окурок щелчком, как и прошлый, отправив его за заграждения площадки. - Подними свои руки, или я буду стрелять! – раздался крик сержанта, переходящий в визг. Он смог тихо добраться до пистолета убитого командира и теперь держал на прицеле военного. - Я даю тебе три секунды! Видно, что он не знал, как поступить в этой ситуации, от внезапного стресса из головы вылетели все правила и уставы. Второй сержант поднял фонарик, чтобы военного было лучше видно. - Раз! - Ты слышал его! Брось оружие и подними руки! - Два! Военный поднял руки, не бросая оружие, и медленно повернулся. Сержанты смогли разглядеть его лицо. Оно было в грязи и запёкшейся крови, крупная щетина покрывала его подбородок. Ладно были изранены, на них так же запеклась кровь. Волосы были грязные, слипшиеся от какого-то масла. В его светлых глазах стояла тоска. - Бросай пистолет! – потребовал сержант. Военный кинул, ухмыльнулся левой стороной рта, приложил пистолет к своему виску и нажал спусковой крючок. Время застыло между ударом пульса в висок и ударом пули в черепную коробку. В вакууме этого застывшего времени тело офицера упало на битый асфальт рядом с недельным трупом неизвестной женщины.