Заново

— Ты очень печальна, Склеппина. Можно подумать тебе жаль Чеснокова... — Граф, с чего бы мне его жалеть? Не впервые человек теряет от вампира голову, – она лукаво улыбнулась и не попрощавшись, поспешила скрыться от холода в стенах замка. "Голову терять не только люди способны " – подумал Граф, смотря в спину уплывающей всё дальше леди. На улице стоял мороз. Вгрызался в землю всё сильнее, провозглашая себя вершителем замерзших судеб. Граф обернулся на заледеневшее озеро. Странные мысли объяли его разум, прозрачные, еле различимые, они метались в его голове, как в испуге. Он не одно столетие молчал рядом с ней, ненадолго оставаясь наедине. Молчал, не потому что слова не вязались, а скорее сжатый рамками профессионализма, не мог завести разговор на не соответствующие обучению маленьких вампирят темы. Впрочем, и молчать ему с ней тоже нравилось. Она даже это делала по-особенному, как-то чувственно и тихо. Всё сверкала темными глазами и непринуждённо улыбалась. Обращая внимание в основном на всё происходящее, нежели на самого директора школы. Граф помрачнел хуже тучи и облокотившись на ледяной камень своего замка, продолжил размышлять. И отчего эта женщина всегда холодна и спокойна? Источала уверенность, благородие, влекла умом и элегантностью, не давая покоя и при свете солнца. Являлась во снах, раз за разом только с одним намерением – выскользнуть из его рук. И всё же чего-то ждать было невыносимо. Вечность долгая, вездесущая, всезнающая, нерасторопно уносящая года вперёд, неумолимо искажающая восприятие вещей с этими самыми ушедшими годами. И какое в бессмертии счастье, если рядом всю вечность не будет желанного? Существование от этого свой смысл не теряет, но совершенно точно остаётся без его важной части. Леди Склеппина была особенной. Не сыщешь на свете женщины похожей на неё. С другой стороны Граф над собой потешался, таких женщин дюжина, и все хороши, есть даже лучше, но она... Она слаще любой алой крови, ядовитее любого смертельного яда, красивее любых звезд в небе. Проговорить с ней о своих чувствах он нужным не считал, наоборот, твердил, что они надуманы, лишены всякого смысла и ничем не оправданы. Но узнав, что Склеппина целых два раза позволила себе встретится с этим дурнем, чью фамилию произносить противно, в Ужасающем проснулась настоящая... Ревность? — Ересь какая, – буркнул Граф, подметив, что уже довольно здорово замёрз. В коридорах замка обстановка не изменилась. Холодно. Везде холодно. И даже одиночество, чье присутствие Графу нравилось, сейчас откровенно раздражало. "Покинь мою голову, покинь" – он прикрыл глаза на мгновение, а когда избавился от наваждения и дал разуму прояснеть, понял, что стоит перед дверью в комнату Леди. Как это произошло и зачем это произошло, честно говоря Граф фон Ужасающий дать ответа себе не смог. Голос ли свыше этому поспособствовал, или собственные надломившиеся чувства, но в тишине ночи внезапно раздался отчётливый, пусть и робкого характера стук. Дверь с той же робостью отворилась, хрупкая тень вампирессы вплыла в коридор, играя с бликами свечей, дразня языки их пламени. — Склеппина? Можем ли мы поговорить? — Помолчать? – в дверном проёме появилась сама Леди и уголок её алых губ дрогнул в ласковой, но в тоже время задорной улыбке. Выглядела она так, будто появление Графа не стало для неё неожиданностью. — Побыть наедине. От этой фразы его голову куда-то повело, уж слишком приторно звучало, как просьба о чём-то личном, сокровенном. Её лицо тоже преобразилось, глаза забегали, стараясь зацепиться хоть за что-то важное, всегда получалось, но сейчас взгляд намертво вцепился в Графа и отвести его Склеппина не смогла. — Ночь была не из приятных, знаешь... – она легонько коснулась его плеча. — Отдохни, ты сам не свой. Её кожа в свете луны светилась сахарной белизной, глаза пробирались глубоко в душу и даже ему, фон Ужасающему, великому вампиру, под её взглядом стало не уютно. Не зная, как продолжать донельзя нелепый диалог, он отнял её нежную ладонь от плеча и с неким замиранием коснулся губами холодных кончиков пальцев. Глаза Леди изумленно блеснули, хотя руки из вежливости она не убрала. Он и раньше делал это в знак уважения при встрече или прощании, но никогда не касался кожи губами, просто делал вид. Она прищурилась и подалась немного вперед: — В чем дело, Граф? В конце коридора послышались ленивые шаги и такое же ленивое бормотание. Наверняка это был Оззи, всё такой же угрюмый и медлительный, может уже починил отопление и идёт докладывать? — Не здесь... Граф аккуратно подтолкнул Леди, и они вместе шагнули в её мрачную комнату, освещаемую несколькими свечами. Ужасающий не знал, что хотел сказать и эта неопределённость хорошо читалась в кроваво-красных глазах, да и в лице всецело. Губы, брови, глубокие тени под глазами, всё показывало какую-то одну, а может сразу несколько неоднозначных эмоций. То смятение, при хлопке двери. То холодный ужас, при случайном соприкосновении с её рукавом, то вовсе смущение, при осознании, где и как они стоят. Он всё также держал её за руку, трепетно, крепко, обжигаясь холодом тонких пальцев. — Кто там? Голос удивлённой и не меньше его смущенной Склеппины, вывел Графа из состояния ледяного онемения. — Оззи, думаю. — А дверь ты закрыл так, будто там стая диких волков, голодавшая месяц, – женщина отошла к балкону, оставляя его со своими мыслями наедине. — Прислуга нынче страшнее чумы? Она добродушно посмеялась и обернулась, держась рукой за обледеневшую ручку стеклянной двери: — Не стой же там во мраке, пойдём посмотрим на спящий город, может и жертву себе подыщем, горячая кровь отлично согревает. — Хочешь мёрзнуть ради одного жалкого смертного? Вдвоем мы быстро его приговорим, суеты больше, чем толка, – он встал рядом с ней. — Нам не впервой, – пожала плечами Леди, впуская этот противный промозглый ветер в кажется слишком теплую спальню. И ничего не подозревая превратилась в летучую мышь, готовая стремглав взлететь в снежные небеса. — Не рискуй. Он схватил её за коготь большого черного крыла, тем самым заставляя повиснуть на его руке, больно вцепиться лапами в кожу. — ...и быть такой, как ты? Она взмахнула свободным крылом, имитируя удар, бить не хотела, хотела показать степень отчаяния, которую он вселил в неё этими словами. Он с горечью посмотрел на порванный край её уха. И сам того не ожидая перенёсся на века назад, в такую же холодную, снежную зиму. Эта история не была необычной или до жути увлекательной. Она скорее о том, как поступать не следует. Когда оба были порядком моложе, с ветром в голове и безудержными амбициями, им вздумалось поохотиться. Они любили делать это вдвоём, она отвлекает, он нападает, тактика, моментально приводящая к успеху. Обычная лунная ночь, за неделю до рождества. Скрип хрустального снега, вой волков где-то в чаще. Как ни прискорбно, всё обычное, в миг может стать чем-то немыслимо опасным и чужим. Так и случилось. Юный паренёк безвозвратно бежал, охота с треском провалилась, а они так и остались голодными, но отчего-то дико весёлыми. Все смеялись, пародируя испуг жертвы, при этом прицепившись к какой-то ветке на приличной высоте. И вздумалось ей посмотреть, нет ли там ещё кого, потому что ушки ненароком уловили голоса. Она и представить не могла, какой это было ловушкой. Граф было кинулся на защиту, но помнил только красный рассвет в небе. Он не в коем случае не должен был её бросать. Но бросил, потому что струсил. Молод, неосмотрителен и глуп... В замок следующей ночью она так и не вернулась. Он нашёл её в другой части леса ближе к утру, замерзшую, с переломанным крылом. Она не могла обратиться назад, не могла взлететь, оставшись полностью беспомощной перед сильным морозом. Он бросился к ней и упав на колени перед её маленьким тельцем, с солнечными ожогами, зарыдал в наивном детском раскаяние. Она всегда была выносливее его... Она всегда была храбрее его... Граф отнес её в замок, отогрел, перевязал крыло, но заговорить так и не решился, не знал, как, а может попросту не смог оправиться после её слов. Тогда, юная Склеппина многое ему наговорила, как ненавидит, как не хочет больше видеть, как желает избавиться от всего, что между ними было, вырвать из памяти с корнем, сжечь дотла. Время сточило все острые углы и всё что между ними осталось - деловые отношения, лишь изредка имеющие дружеский подтекст. Долгие, переполненные сожалением взгляды три столетия ложились ей в след. Он слишком долго молчал... — Раньше надо было в героя играть, а сейчас пусти, ведь именно из-за тебя, я сегодня уже второй раз остаюсь без желанного ужина, – Леди засуетилась, попыталась высвободиться... — Я всё ещё люблю тебя, – мучительно выговорил он, пропитываясь чувством горького сожаления. — Но ты и шанса мне не дала... По её спине от крыльев, искорками пробежали горячие мурашки, волна небывалого жара. Она даже обратилась, но что крылья, что ноги ломило и ей, чтобы не упасть, в срочном порядке нужно было сесть. Они встречались. Встречались до этого и расстались после. Прятались, словно дети, боявшиеся, что об этом узнают родители, целовались в самом дальнем коридоре библиотеки, шугались каждого скрипа и шороха. Смеялись, считая свои отношения чем-то запретным и неразумным. Он называл её своей леди, целуя каждый сантиметр ладони. Кружился с ней в чувственном танце, когда им доводилось являться на ежегодный вампирский бал. Он любил её от кончиков ушек, до кончиков пальцев бледных стоп. он любит... Он жаждал её, словно она была самой чистой и сладкой кровью во всем мире. он жаждет... Он был зависим от ее голоса, от ласковых прикосновений. он зависим... Он был без ума влюблен. он без ума влюблен... Он лишился всего по своей же трусости. он найдет способ все вернуть... Пламя свечи дрогнуло, взгляд устало метнулся к нему и удостоверившись, что всё осталось на местах, Склеппина вернулась к собеседнику: — Не надо поднимать со дна, то, чему там и так хорошо. Она снова не дала ему шанса. В который раз пресекла все попытки попросить прощения, или хоть как-то затронуть избитую тему. Он не слушал, и всё, что она сказала дальше, тоже не услышал. Погрузился куда-то глубоко в себя, заперся там и снова замолчал, на этот раз навсегда... Так было и раньше. Все разговоры сводились на нет. Она неумолима. Она и слушать его не стала. Зачем было делать какие-то жалкие попытки, если века унесли все так далеко, что в разуме не укладывается? Необоснованная ревность не могла сыграть с Графом такую злую шутку, но сыграла, чтоб ее. — ...хотела...также сильно. Что? Что она там говорила? Что хотела? Граф в панике встретился с её встревоженными глазами, оглядел с ног до головы, замечая, как она мнет собственные пальцы. Сейчас произошло что-то важное. Она сказала что-то важное! Ужасающего самого схватил тихий ужас. Так глупо он себя ещё не чувствовал и вряд ли почувствует. Он явно услышал не те слова, вместо важного, уловил обрывки. У него вспотели ладони и потемнело в глазах. — Граф? Он оторвался от пола и увидел каким взволнованным взглядом она в него вцепилась, как блестят уголки темных глаз, как напряжены губы. — Не молчи, не сейчас... – в её голосе читалась неприкрытая мольба, будто она чего-то так долго ждала, что не в силах больше выносить. Его бросило в липкую дрожь. Он сойдёт с ума, но не спросит в чем дело. — ...просто поцелуй меня уже... – её губы задрожали, как и руки, все ещё напряжённые, взволнованные. — Склеппина... – Граф почувствовал как его тело покидает страх, он буквально выдохнул, но снова напрягся, только осознав, что она у него просит. — После стольких лет, я просто...не знаю, как... Её пальцы юркнули к его руке, оплели прохладой и в следующее мгновение уже уложили его ладонь на пояс. — Возьми меня за талию... Он прикрыл глаза, то ли от забытого наслаждения от прикосновений к её телу, то ли от недоверия ко всей этой обманчивой ситуации. Белая ткань её платья, словно материя неба ласкала пальцы. Ему требовалось время, привыкнуть, сполна глотнуть ощущений, даже от такого обычного прикосновения. Ничего не было обычным. Всё было словно заново. Три века подряд наблюдать со стороны, а сейчас так просто касаться? Нет, он не мог.... Рука сама по себе спустилась с её тела и сжалась в кулак. Бровки вампирессы дрогнули, оставляя Склеппину в каком-то задумчивом состоянии. Не шевелясь, почти не дыша, она стояла, будто оскорблённая, будто наткнулась на что-то давно угасшее внутри себя. Все думала и думала, что бы это могло значить... — Я никогда не смогу простить себе свою трусость. Дай знать, что спасло твою жизнь. Леди заволновалась, а когда она волновалась, её губы непроизвольно вздрагивали, совсем, как у обиженного ребёнка: — Мне не стоило молчать столько лет. Но я не знала, как мне быть, Граф! Не могла с собой ничего поделать, затаила громадную обиду, только на что? Ты не был трусом, я была наивна... Я загубила наши отношения, я запретила себе думать о тебе, стало быть, я во всём виновата? Она картинно прильнула к его груди, не стерпела натиска дурных слез. — Откуда в твоей голове вся эта нелепица? Если кто и виноват, то мы оба. Если ты не могла заговорить, это мог сделать я. Но не сделал, снова струсил. Не лей попросту слезы, Склеппина, – от бушующей тревоги внутри, Граф не придал значения голосу, а звучал он грубо, совсем не утешающе и ладони покрылись кусающими мурашками, при попытке объять ее хрустальные плечи. Леди судорожно вздохнула: — Я спряталась под корнями дерева, как только смогла выбраться из клетки, прутья были слишком далеко друг от друга, а я, сам знаешь, худа, как щепка. Из-за сломанного крыла не взлететь, не обратиться, мне ничего не оставалось как с наступлением темноты ковылять до замка. Темно-медные волосы упали на плечи, а белый чепчик мягко приземлился на кровать. — Всё позади, – голос Графа сменился на шепот, пока он гладил её по голове, прижимаясь щекой к прохладному лбу. Он услышал все что хотел. — А если нас заметят? — Кому есть дело? – без особого участия вымолвил вампир, всё никак не отрываясь от родных волос и объятий в целом. — Мы уже не молоды и вправе встречаться где захотим. — Даже в моей спальне? Нравилась ему эта её прямолинейность. Никто не осмеливался говорить с ним так, как это делала она: надменно и кокетливо. И взгляды её, равнодушия не получали, наоборот, зачастую они пронизывали Графа насквозь, будили усопший интерес. — Даже в твоей спальне.