Вспомниапокалипсис

      Так уж сложилось, что все плохие вещи происходили в сибирском городе N в понедельник.       Как можно догадаться, шестнадцатое сентября оказалось именно понедельником.       Первым звоночком, что всё, что складывалось десятилетиями, полетит к чертям, оказалась Наталья Фёдоровна Смирнова. Учительница русского, рьяно презиравшая все остальные языки и даже во время своего школьного обучения не желавшая их учить, вдруг, прямо посреди урока, заговорила на древнеегипетском. Правда, что это был именно древнеегипетский, все узнали намного позже — уже в следственном изоляторе, куда за пару часов переместилось несколько десятков человек. И, исходя из её гневных речей, выходило, что она являлась той самой Клеопатрой, что, без сомнений, было ложью.       К слову, на соседней скамье рядом с ней сидела её ученица. Она, в отличие от своей учительницы, попала сюда не по причине разговоров на другом языке. Она оказалась здесь потому, что пыталась поджечь класс, начавший хором требовать отмены уроков. Она, как заявляла сама, звалась не Мариной, а Ольгой. Княгиней Ольгой.       — Слушай, у нас уже места кончаются, — сказал Николаев Николай Николаевич, капитан милиции города N, когда норма заключённых превысила себя на пятнадцать человек. — Надо кого-то выпустить.       — Кого? — Петров Пётр Петрович, старший лейтенант милиции города N, и сам думал об этом, но ответа так и не нашёл.       — Да хотя бы тех, которые готовы друг друга убить. Ещё висяков нам не хватало.       А убить друг друга, если честно, пытались многие. Самыми злыми, безусловно, были алкаши, которых посадили на пятнадцать суток и которым совсем не понравилось такое подселение. В камере номер три именно они первые подняли бунт. Ну, точнее пытались.       Когда Петров Пётр Петрович и Николаев Николай Николаевич прибежали, чтобы прекратить драку, драка уже была прекращена. Взбунтовавшиеся храбрецы жались к стенам, стыдливо прикрывая сияющие фингалы, а в центре комнаты, перебивая друг друга, рассказывали о христианстве пять воинственного вида мужчин. Сверяясь с показаниями, которые они давали при их аресте, они были императором Константином Великим, Владимиром Святославовичем Святым, Мартином Лютером, Ян Жижка и Никитой Мининым (последний уточнил, что куда правильнее будет звать его Никоном). Тому, что конфликт был улажен без их влияния, Петров Пётр Петрович и Николаев Николай Николаевич, конечно же, порадовались, но спорщиков решили развести по разным камерам, пока они не начали бить морды уже друг другу.       Однако всё это проходило в стенах старого здания старой доброй милиции. В это же время в других точках города проходили не менее любопытные истории.       Так, например, в течение сорока минут сибирский город N лишился сразу двух хороших поваров. Первый — известный шеф-повар известного ресторана — в момент осознания крошивший мясо для салата «цезарь», спрятал нож за пояс, громко выругался на латыни и, надев на голову припрятанный на складе лавровый венок, горделиво вышел на улицу. «Приходить, видеть, побеждать» — так он обозначил свою цель.       Вторым гением кулинарии оказался великолепнейший кондитер, в момент осознания завершал торт «наполеон». Через пару секунд после этого торт был забыт, а бывший кондитер вознамерился пойти на Москву. Гордо сложив в сумку побольше консервных банок, он отправился на поиски нужной дороги, приговаривая, что нужно успеть до холодов.       Что ещё происходило в сибирском городе N? В сибирском городе N ряды сотрудников милиции редели, редели и редели. Петров Пётр Петрович и Николаев Николай Николаевич были довольны этому факту, пока пропадало их начальство, но не когда стали убегать ещё и подчинённые.       — Слухайте, да я просто землю пахал, вот так, дык, да. Я вам кажу, землю пахал. Не знамо, почему в форме. Не знаю, яки документы нужны. Землю надо обработать, урожай собрать, лето же ведь кончится скоро, да! — младший сержант, забыв о всех своих обязанностях, пытался улизнуть из здания на какие-то там «земли».       — Лето уже кончилось, — сурово произнёс Петров Пётр Петрович. — Сейчас осень. Шестнадцатое сентября.       Младший сержант резко переменился в лице.       — Кошмар! — он всплеснул руками и, позабыв обо всём, бросился к выходу. — У меня урожай! Погиб ведь весь, да, погиб весь ведь!       Николаев Николай Николаевич задумчиво почесал небольшую бородку.       — Ты ведь понимаешь, что нас осталось двое?       — Да хоть полтора, — Петров Пётр Петрович выключил телефон, на который звонили весь день, и завёл машину. — Там жгут что-то за гаражами, в мэрии пару человек выбросили в окно, а психушку берут штурмом.       Психушка сибирского города N была местом довольно скучным. Скучным как минимум потому, что из двадцати пяти пациентов, которые ей попались, только двое считали себя Путиными, только двое — Иисусами и только один — Наполеоном. Остальная группа в двадцать человек разделилась ровно на два лагеря: десять Рокфеллеров и десять Фордов. Связано это было с тем, что политика жителей сибирского города N особо не интересовала, религия тоже, а вот экономика интересовала и даже чересчур.       Каждый день в психушке начинался с того, что один из «Фордов» накапливал больше фантиков (местной валюты, пущенной в ход врачами), чем другие. К обеду его смещал с пьедестала «Рокфеллер». К ужину обычно начинались большие дебаты. А на ночь врачи, чтобы не провоцировать пациентов и дальше, прятала все фантики и ровняли миллиардеров между собой. Весь этот процесс был таким обыденным, что никто уже ничему не удивлялся и все ко всему привыкли.       Ко всему, но только не к тому, что «Форд», утром нашедший больше всего фантиков, вдруг пожмёт плечами и отдаст их стоящему рядом «Рокфеллеру» со словами: «мне, в жизни грешной, это не нужно».       После этого главврач потерял сознание и ударился головой о пол. Когда он очнулся, на голове была шишка, а в голове — план для защиты.       — Доложите командиру Жукову, что мы переходим в атаку, — произнёс он, ещё не до конца свыкнувшись с резкой сменой обстановки. — Жду дальнейших указаний. Девятнадцатое ноября сорок второго. Павлов.       Бывший главный помощник главного врача спокойно записал всё это, а затем, взяв под ручки своего бывшего начальника, отвёл его в самую аккуратную палату психушки. Так, в одиннадцать часов пять минут, в психушке первый раз сменилась власть.       К пяти часам дня власть успела смениться ещё раз двадцать. Сначала шло стремительное повышение врачей в своих знаниях. Потом, когда уже все осознали свои прошлые жизни, в дело пошли кулаки. Сначала главой стал талантливый балабол Сергей Петрович Трубецкой. Однако продержался на своей должности он недолго.       Когда в пять тридцать железные двери перестали сдерживать толпу людей, вдруг в один миг решивших, что им срочно нужна психиатрическая помощь, к власти в психушке пришёл военный совет. Совет состоял из бывших врачей и пациентов, неожиданно осознавших, что могут сыграть значимую роль в защите. Яков Павлов — герой обороны Сталинграда, Наум Васильев — ветеран Азовского сидения, архимандрит Александр — руководитель обороны Соловецкого монастыря, и Михаил Кутузов, который в отдельном представлении не нуждался.       К шести часам сдерживать психушку от беспорядочного штурма стало сложнее. Стало как минимум потому, что у беспорядочного штурма вдруг появились руководители, поспешно его упорядочившие. Упорядовачили они его с разных сторон, никак не соприкасаясь друг с другом, но делали это вполне успешно. С запада командовал красноармеец Фрунзе, с востока — генералиссимум Суворов, а с севера — генерал Скобелев. Зачем именно они штурмуют это здание, они не знали, и делали это скорее по привычке, нежели имея конкретную цель.       Это то, что происходило в психушке сибирского города N. Что же в это время происходило за гаражами сибирского города N?       За гаражами сибирского N тоже было весело. Там зажигали. Вообще, зажигали там всегда, но в этот раз буквально. Должность светомузыки заменяли большие костры и гудящие сигналки машин.       Костров было четыре, горело из них три. Первый принадлежал библиотекарю Семёнову, осознавшему, что он Томас де Торквемада. Он только что разжёг его и теперь подыскивал еретиков. Второй принадлежал княгине Ольге, которую выпустили из обезьянника в связи с недостатком мест и избытком людей. В её костре пока сгорела только парочка птиц, но людей она тоже подыскивала. Третий принадлежал Джироламо Савонароле. В его костре уже сгорела четверть местной библиотеки и пара картин. Четвёртый, ещё не зажжённый костёр, тоже имел своего хозяина. Жанна д’Арк, привязанная к столбу в самом его центре, не очень хотела, чтобы этот костёр зажгли.       Это то, что происходило за гаражами сибирского города N. Что же в это время происходило в мэрии сибирского города N?       В мэрии сибирского города N шла самая настоящая политическая борьба, объединившая сразу всех. Жирондисты сцепились с большевиками, меньшевики — с якобинцами. Лейбористская партия била якобитов, а оптиматы Сулла и популяры Марийя неожиданно объединились вместе против общего врага — фанатов императора Августа.       Около дюжины человек пытались пробиться сквозь всю эту кучу-малу сразу к креслу мэра. Так, Лафайет и Кромвель, двинувшись изначально довольно уверенно, в итоге застряли в дверном проёме. Пугачёв, Колчак, Шуйский, Керенский и сразу три Лжедмитрия даже не смогли пройти в кабинет — их каждый раз выпинывали прочь. Куда успешнее оказались два бывших повара, Наполеон и Цезарь, но в итоге, решив, что да пошло оно всё к чёрту, начали собирать себе войска. С этим, правда, возникли некоторые проблемы: всех хороших вояк уже разобрали чуть более расторопные Ганнибал, Македонский и Карл Великий.       В мэрии сибирского города N делили шкуру неубитого медведя. Что же в это время происходило на его границах?       На границах сибирского города N катался по кругу поезд. Он то ехал вперёд, то назад, то вперёд, то назад. Делал это он потому, что водитель поезда, осознав себя извозчиком телеги с 1757-го года, уцепился в несколько рычагов подряд, в итоге сделав то, что явно нельзя было сделать по всем законам физики и логики. Люди, сидящие в этом поезде, с радостью бы присоединились ко всему, что происходило в городе, но, увы, сойти с вагона не могли.       Сильнее всего был огорчён средних лет врач. Лор, впервые за последние десять лет собравшийся в отпуск, стоял в тамбуре и растеряно смотрел за тем, как уплывает его шанс поучаствовать в событиях. Обращённые к машинисту «меньшевик», «опп’гтунист» и «в’гаг на’года» слышались от него особенно частно.       Это то, что происходило в сибирском городе N. Полночь была пиком безумия. Последним оплотом адекватности оставалось старое здание старой-доброй милиции. К сожалению, это звание им предстояло нести ещё не долго.       — И ты того, — с сожалением произнёс Николаев Николай Николаевич, когда Петров Пётр Петрович на несколько мгновений отключился, а потом полез искать нюхательный табак.       — Полагаю, что именно так, — важно произнёс он. Николаев Николай Николаевич, последний оплот адекватности в сибирском городе N, в этот момент как раз лишался этого звания. — Граф Бенкендорф, Александр Христофорович, глава Третьего отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии.       — Революционер Дзержинский, Феликс Эдмундович, глава Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, — представился он, хлопая по карманом в поисках сигар. — В наше время вас бы расстреляли.       — А в наше повесили.       — Сработаемся?       — Учитывая то, что происходящий в городе кошмар следовало бы прекратить, сработаемся.       Так уж сложилось, что все плохие вещи происходили в сибирском городе N в понедельник. Понедельник подходил к концу и оставалось только надеяться, что во вторник всё будет лучше.