Его волосы пахнут розами

От его волос пахло розами — свежими бутонами, раскрывающимися в лучах робкого утреннего солнца, на их нежных лепестках тяжелели капельки росы, готовые сорваться и покатиться дорожкой по розовому бархату… От мужчины не должно так пахнуть… Он стоит прямо за ним и смотрит на длинные черные кудри его волос, источающих аромат цветов и спускающихся ниже лопаток. Они блестят в тусклом сиянии свечей, рассеивающих свой свет со стен, и блеск их, наперекор всему, яркий, ласкающий взгляд, приглашает дотронуться. Рука делает короткое движение — незаметное, даже если, оторвавшись от созерцания своего расшитого серебряной нитью наряда, которому посвящает сейчас все свое внимание, Арамис случайно поднимет глаза и увидит его в отражение зеркала… С трепетом, пальцы охватывают мягкий локон черных волос, уютно сворачивающийся свободной спиралью, если охватить прядь чуть выше. Подушечки пальцев не могут удержаться, чтобы не погладить драгоценный шелк, и Атос, вздохнув, позволяет себе почувствовать совершенство, которым исполнена каждая прядь этих волос… Он, должно быть, слишком громко вздохнул — Арамис вздрогнул и обернулся к нему, глазами неожиданно оказываясь прямо против его глаз. На секунду — до момента узнавания, Арамис выглядит уязвимым и странно настоящим: его красивое лицо растерянно, губы приоткрыты, черные глаза не успели принять своего лукавого и томного выражения… — Атос, вы напугали меня, — тут же оправившись, возвращает свой самоуверенный и благодушный вид молодой человек. Свет отражается отблесками на черной роговице его глаз, в глубине которых горит огонек смутного любопытства, — я слишком задержался? — спрашивает он с легкой улыбкой на аккуратных губах. От него пахнет розами и свежестью, и если сделать шаг ближе, чуть наклониться к его волосам, эта красота станет явственней и ощутимей. — Вы и правда задержались, мой друг. А обещали нам историю, — журит он своего младшего товарища, глядя на него с нескрываемым выражением, от которого на щеках Арамиса сам собой выступает румянец, и Атосу на миг кажется, что сейчас тот улыбнется ему понимающей улыбкой, посмотрит на него с жалостью и скажет: «Простите, мой дорогой…» — Простите, мой дорогой, — и правда произносит Арамис, но в голосе его нет жалости, хоть на милом лице его виноватое выражение, — мне очень жаль покидать друзей и страшно совестно не выполнить обещания перед ними, но я должен уйти. Есть обстоятельства, которыми я не могу пренебречь… — Я представляю, — перебивает его Атос, стараясь держать голос ровным, — какие обстоятельства могут ждать вас за открытым окном и с приглушенным светом в спальне…. Слова его повисают в воздухе, как непримиримая завеса, и неожиданная их дерзость поражает Арамиса. — Это вас не касается, Атос, — напоминает он, от удивления не умея даже выразить свой гнев, но бледное лицо его взволновано, и румянец, так мило окрашивавший его щеки минуту назад, теперь горит на них яркою краской. От этого контраста он кажется еще менее земным, но сродни фейри или прекрасному духу. — Разумеется, нет, — соглашается Атос, примирительно. Ему стыдно за свой выпад и, если признаться себе, страшно, что Арамис поймет, чем он вызван, — я прошу вашего прощения. Но, прежде, чем окончательно сдаться малодушию, он заглядывает в черные глаза, зная наверняка, что выдаст себя с головой… Воздух полнится взволнованным запахом роз и холодом отчуждения, и эта брешь между ними, которую Атос страстно желает залатать, становится очевиднее, когда Арамис отступает и отворачивается снова к зеркалу: — Вы получили его, не спрашивая, — с напускным безразличием произносит он, зачем-то снова наводя порядок в своем идеальном костюме, и добавляет между делом, — но и вы дайте мне свое. Мне лестна ваша дружеская ревность, но есть обещание, нарушить которое будет предательством… Слово «ревность» пронзает Атоса сродни молнии, и смятение отражается в его лице — душа не разбирает определений, испуганная тем, как легко было обнаружить ее сокровенные тайники. — Нет, — отвечает мужчина, чувствуя, как сердце глухо стучит в его груди, — я не стану его давать — вам нельзя уходить. Он подступает ближе на шаг, ощущая напряженность в фигуре его друга, в воздухе и в этом коротком расстоянии, что разделяет их. Это пугает его, но он просит себя не отступать, вопреки здравому смыслу… — Я не знаю, что вами движет, Атос, — тихо говорит, не поворачивая к нему головы, Арамис, — вы, должно быть, слишком много выпили… Смелость хочет капитулировать, но надежда, эта глупая, отчаянная надежда, не желающая замечать очевидного, заставляет его подойти вплотную. — Не более, чем любой из нас, — говорит он чужим голосом и, не взирая на страх, замирающий в его груди, протягивает трепетно руку, чтобы коснуться ею нежной руки Арамиса, обхватить пальцами его изящные пальцы и, ладонью обнимая его кисть, почувствовать ее нежное тепло… Радость близкого счастья захватывает, не оставляя места сомнению, и прикосновение к гладкой коже наполняет бесхитростной радостью исстрадавшееся сердце Атоса… — Мне пора, — как-то резко отнимает свою руку Арамис и вновь — отступает от него, уже не глядя другу в глаза, не решаясь соприкоснуться с ним взглядом, — пожалуйста, извинитесь за меня перед д’Артаньяном и Портосом, — произносит он, и добавляет — тише и проникновеннее — и простите меня великодушно, Атос… Не ожидая его ответа, Арамис подхватывает со стены свою шпагу и торопливо выходит из комнаты. Так же торопливо он надевает шляпу, накидывает плащ и, не оборачиваясь, выходит из дверей дома на улице Феру… Когда он ушел, в комнате все еще пахло свежими розами, и этот аромат казался теперь злой насмешкой над воцарившейся пустыней в душе Атоса. Отверженный и покинутый, он все так же стоял против зеркала, отражавшем его бледное несчастное лицо, мелкий тремор его сильных рук, и не способного отразить боль обманутого, измученного сердца, иссушенного безумными надеждами, которое оно так упорно питало.