Свят

      Я падаю, вместо неба вижу тупик и отключаюсь, спустя несколько минут открываю глаза. Я больше не на улице, вокруг меня мечется щуплый мужчина. — Погоди-погоди, погоди-погоди, погоди-погоди, погоди…       Он высокий, с жидкими волосёнками на макушке, грязный и обшарпанный. Мужчина не умолкает, что-то ищет, рыская по своей лачуге. Будто принюхивается в каждом углу, в каждом ящичке.       Я минуту назад разул глаза и уже вижу, что место это гадкое, но теперь я в этом месте.       Сквозящая мраком комната кажется круглой из-за того, какие кривые в ней стены. Потолок очень низкий, подпираемый старым шкафом, кажется, вот-вот обрушится. Побелка на нём вся тёмная, в рыжих разводах и плесени, а в углах много паутины. Возле шкафа — кровать, больше похожая на помойное ведро: на ней лежит всякое тряпьё и бог пойми что ещё. У другой стены — комод, такой же прогнивший, как всё вокруг. Я вижу, что мог бы провести по его поверхности ногтём и легко содрать верхний слой дерева — так оно размякло. — Погоди-погоди…       Мужчина спотыкается, падает и разражается болезненным кашлем, переворачивается на спину, глухо бьется затылком о пол каждый раз, когда что-то хрипло разрывается в его груди.       Я встаю: мне страшно, но не смотреть же, как человек страдает. От резкой смены положения кружится голова, я опираюсь ладонью на стол, где только что лежал, потом опускаюсь на корточки, к мужчине. Спрашиваю, что не так — он только хватается за горло: за своё и моё поочерёдно. У меня кружится голова и колотится сердце.       Выбегаю наружу, едва не снося с петель хлипкую дверь, от этого она громко воет. Хочу позвать на помощь, а от меня шарахаются такие же худощавые, как и мужчина в доме, люди, точно от прокажённого.       В горле стоит стержень. Нет, не стоит, растёт. Я чувствую, как он вот-вот разорвёт мою глотку. Сейчас же. Я останавливаюсь, замираю, жду.       «Давай!»       Но горло цело.       Грудь изнутри сцепило железными лапищами большого паука. Он весь покрыт грязной шерстью и слегка покачивается, танцует брюхом, выпуская из него паутину. Паутина опускается мне в живот, и теперь внутри всё горит. Паук выпускает яд: мои глаза пекут, когда моргаю.       Решаю осмотреться. Вокруг меня — городок, очень старый, мрачный, на вид заброшенный, но из клонящихся лачуг высовываются худые рожи, вывешиваются из разбитых окон и перешептываются между собой. Я стою на обычной улице: по сторонам — дома, впереди и сзади — втоптанная до состояния асфальта грунтовая дорога. Но вместо неба наверху — потолок пещеры с каменными сосульками. Кажется, они зовутся сталактитами.       Трое детей у одного из домов мечутся оголтелыми щенятами, смотрят на меня с интересом, но подойти боятся. Они — маленькие копии худощавых людей, с таким же меркнущим голодным взглядом.       Я стараюсь вслушаться в перешептывание и начинаю наконец в нём очерчивать слова. — Из того дома… Подцепил… Зараза…       Вдруг за моей спиной слышится громкая речь, я оборачиваюсь. — Это он! Пришел нас спасти! — уже знакомый мне мужчина выбежал на крыльцо и обращался к остальной улице, вертя головой, откашливаясь и указывая на меня. — Я вызвал его, он здесь!       Толпа оживляется, и мимо меня к тому дому летит разное: камни, палки, осколки глиняной посуды. Что-то из этого задевает мужчину, и он сгибает своё длинное тело пополам, прикрывает голову руками и исчезает в доме. — Ты заразная сука! — кричит кто-то. Я ещё не понимаю, но обращаются ко мне.       А когда понимаю — чувствую, как о затылок разбивается что-то мягкое. Завожу руку за голову, трогаю — действительно мягкое, к тому же, тёплое и рыхлое, а в одном месте как будто поросшее шерстью. И воняет гнилью. Я одёргиваю руку с отвращением, смотрю на неё: мякоть гнилого яблока измазала пальцы, застряла под ногтями.       Когда мимо уха со свистом проносится ещё что-то — я понимаю, что нужно бежать, но ещё мне кажется, что люди побегут за мной.       А у меня по-прежнему кружится голова. Они меня догонят.       Я бросаюсь к двери, из-за которой недавно выбежал, и размашисто открываю её. С петель срывается визг. — А-а, — кашляющий мужчина вторит двери, сидя на краю кровати, и обтирает кровь со лба. — Вернулся! — он вскакивает, поднося ко мне свои руки. Они настолько иссохшие, что, кажется, вот-вот впитают кровь, что на них. — Ты меня вылечишь? — складывает ладони в молебном жесте и подходит ближе. — Где я? — вопрос срывается с моих уст раньше, чем я успеваю его придумать. — В Подземном Городе, — объясняет мужчина, не размыкая ладони. — Кто вы? — второй вопрос тоже опережает мои мысли, произносится сам собой. — Чаки! — объявляет он почти обиженно. — Я привёл тебя в мир людей! Ты должен помочь! — я делаю окончательный вывод, что мужчина не в себе. — Я всю жизнь живу в мире людей, — отступая назад к двери, я заполняю пространство между нами любыми словами, лишь бы оно не сокращалось. — Меня зовут Патрик, я из Австрии, и шёл за продуктами, когда потерял сознание и попал сюда. Вы меня похитили?       Мужчина замирает, обрабатывая информацию, только что вывалившуюся на него. А затем бежит к столу и тащит из-под него увесистый пластиковый пакет с надписью «BILLA». — Вот! Вот же, мои продукты! Видите, я не могу никого спасти! — я лихорадочно протыкаю пальцем воздух, указывая на кулёк. — Ты принёс это для нас! Милостивый ангел! — мужчина меня будто не слышит. — Я не ангел! Что это за место? — Подземный Город! — повторяет он. — Я понял, но где мы? В Каринтии нет пещер! — я слышу истеричные нотки в собственном голосе и боюсь их. — Ты увёз меня в Зальцбург? Или Штирию?! Куда?! — теперь я сам подхожу к мужчине, сдерживая желание потрепать ворот его ободранной рубахи.       Но он вдруг падает ниц. — Прости! Прости! Прости-и-и! — высоким и жалобным голосом воет он, будто ему из груди через рот тянут жгут. — Я прочёл всё в книге, — негромко обьясняет он, из-подо лба пялясь на меня своими выпуклыми глазами. — Чтобы позвать ангела, нужно вот это, — последние несколько слов он произносит тихо, складывает руки в лодочку и указывает ими на штуковину, лежащую там, где недавно очнулся я. — Я всё сделал так, как было велено, почему ты не хочешь нас лечить?       Непонимание в его голосе перерастает в нетерпение. Я начинаю опасаться, как бы нетерпение не стало яростью. Открываю рот, чтобы задать ещё вопрос, но из глотки вместо слов выходит воздух: я передумал, решил ему подыграть. — Кто же сказал, что не хочу... лечить, — немного погодя всё же решаюсь заговорить. — Только объясни мне кое-что, — стараясь не выдать себя выражением лица, я приподнимаю бровь и становлюсь в уверенную позу. — Почему тебя гонят с улиц?       Мужчина вздыхает и горбится, опуская взгляд. Затем то ли сомневается, стоит ли отвечать, то ли не может решиться. — Я болею, — наконец выпаливает, — у меня эта сыпь, — он нерешительно задирает рубаху, и у меня немеют виски.       По всему его торсу разлились язвенные пятна, выжирая из без того дистрофичного тела мышцы. Края ран почернели, а по центру самых больших из них виднеются гнойники. — И горло скребёт, — добавляет он. — Сосед приходил ко мне с утра и теперь тоже... кашляет. — Когда это началось? — преодолевая ступор, я давлю из себя новый вопрос, обдумывая план побега. — Вчера.       Я больше не могу контролировать глаза, и взгляд начинает лихорадочно метаться по комнате, ищет выход. Прилипает к моему левому виску, желая повернуть за собой голову и остальное тело, ведь выход — вот же, сзади, но я знаю, что выход у меня за спиной — смерть. — Мне нужно посмотреть на прибор, которым ты перенёс меня сюда, — грозно заявляю я, и мне кажется, что мужчина начинает сомневаться: а действительно ли этот чудак может помочь?       Но пока он лишь кивает, а я подхожу к столу, беру в руки маленькую вещицу. Она продолговатая, металлическая, с небольшим диском на конце и крошечным рычажком. Не раздумывая, я дёргаю переключатель. В глазах красные разводы, мужчина кричит, я выдыхаю, и мрак.       Каков же кошмар. Я очнулся, но боюсь открыть глаза. Веки сами по себе приподнимаются, а я возвращаю их на место. Если за барьером тонкой кожи меня ждёт потолок со ржавыми разводами — я предпочту больше никогда не смотреть на мир.       Но наверху — белоснежный холст, по краям которого — аккуратный плинтус. Я готов благодарить Бога, если он есть, и Чаки, который простодушно позволил мне поглядеть на свой пульт, и которого (я уверен) нет.       Я лежу в постели, с каждой секундой глубже вминаясь в мягкий матрас, убеждаясь, что мне всего-то приснился плохой сон. Искренне, как дитя малое, поражаюсь изобретательности человеческого мозга. Собираюсь поднять с прикроватной тумбы телефон и прочесть в соннике, что означает билиберда, мне приснившаяся.       Не замечаю крошечного красного пятна на своей груди.