***
Неровно отрезанный край кухонной клеёнки липнет к коже, часы тикают, чай остывает и становится приторно-сладким. Без десяти девять. Аманэ сказал, что они постараются приехать к восьми, и больше ничего не писал. Единственное уведомление на телефоне — напоминалка о ежедневных наградах в рпг игре, которую она забросила месяц назад. Ладони потеют, как перед первым серьёзным экзаменом. Нэнэ много думает о том, как выглядит: стоит ли ей сделать прическу, надеть что-нибудь вызывающее, накраситься? В любом случае, пока она думает, в замке натужно поворачивается ключ, а она всё так же остаётся в летней пижаме и с несобранными волосами. — Привет, Нэнэ-чан! — слышит она быстрее, чем видит обладателя этого голоса. Она прячет руки за спиной, как маленькая девочка, когда папа приводит в дом нового взрослого. В прихожей резко пахнет свежестью улицы, сигаретами и одеколонами: она так хорошо знает запах Аманэ, что легко отличает один от другого. Пульс начинает разбегаться. — Привет, Цукаса-кун, — она не знает, что сделать, но ещё до того, как она успеет оценить варианты, Цукаса сгребает её в крепкие объятья. Он весь — из дыма и лениво причмокивающей мятно-вишнёвой жвачки. — Так ты правда куришь? Ты же будущий врач. — Анестезиолог, — говорит он, ставя её на землю, как будто анестезиолог не врач. Стягивая кроссовки, он спрашивает: — А ты? Рекламщица? — SMM-менеджер, — поправляет Аманэ. Благодаря Цукасе диалог продолжается не так топорно, как могло быть, без какдела и какнастроение. Он такой гиперактивный, незаурядный и разговорчивый, что поверить в то, что с утра он проходил практику, почти невозможно. Аманэ говорит, что у него энергетик вместо крови, а Цукаса шутит, что ест травку на завтрак. Так или иначе, он пульсирует жизнью и спонтанностью, и из-за него Нэнэ, привыкшая всегда идти по плану — даже если плана, как в этой ситуации, нет — путается в словах. Что она должна сделать? Пригласить их на чай? Что вообще делают люди, когда собираются переспать? Что делали они с Аманэ? Стоит ли им заказать пиццу? Стоит ли ей предложить посмотреть эротическое кино на большом экране? Может ей стоит спровоцировать кого-то из них, поиграть в дурочку: наклониться так, чтобы задрались шорты, или станцевать стриптиз, или спросить, а нет ли у них самих заранее оговоренного плана, чтобы она не сорвала его? Потерянная в пучине мозгового штурма, Нэнэ не замечает, как Цукаса уходит в ванную, а Аманэ, бросив пальто на комод, подходит к ней и целует в щёку. — Земля вызывает Нэнэ, — он целует её ещё раз, и Нэнэ хочется толкнуть его, потому что он знает, что она ненавидит поцелуи с мороза. — Повторяю: Земля вызывает Нэнэ. — Принято, — отрывисто отвечает она, как будто их разделяет шум нескольких галактик. — Космический кадет Нэнэ на связи, сэр, доложите, как слышите, сэр. — Слышу отлично, кадет. Наша система показывает, что вы сбились с курса, поэтому настоятельно прошу вас включить автопилот. Нэнэ усмехается и всё-таки толкает его: Цукаса не должен это видеть, это не то, что возбуждает мужчин. Что вообще возбуждает Цукасу? Когда она была студенткой, её возбуждали только стипендия и месяц отдыха после сессии. А он... Ну, по нему сложно сказать. Она слишком плохо его знает. Она была у него в общежитии, дома у их родителей и даже помнит одну-две вечеринки с пуншем и ужасно неловкой музыкой, но всё, что она знает, это то, что Цукасе нравятся пончики. Нэнэ запомнила это только потому, что Аманэ они тоже нравятся, и всё. Остальные строчки его профайла — это большие и жирные знаки вопроса. Он необычный — вот что она может сказать. Даже обращается он к ней необычно: Нэнэ-чан. Как будто ей десять и она носит косички. Но это мило, вопреки детскости. Нэнэ любит милые вещи. Может, он тоже их любит? Она облизывает место под губой, сжимая пальцы своего парня. Аманэ переплетает их, однако она слишком озабочена мыслью о том, как приятно исследовать слабые места мужчины, чтобы заметить его деликатное наступление. — Нэнэ? С тобой всё хорошо? — Аманэ! Иди вымой руки! Ты что, до сих пор не разделся? — Цукаса тянет его за конец шарфа, из-за чего Аманэ по инерции наклоняется вниз, и его реакция слишком долгая, чтобы иметь смысл, поэтому Цукаса хитрым угрём прокладывает путь в спальню. Нэнэ суетливо идёт за ним, пока Аманэ, кряхтя, разувается. Вот оно! Или нет, ещё не оно? Наверное нет: Цукаса совсем не обращает на неё внимания. На обои, натяжные потолки, книги в шкафу, трюмо в углу — да, на неё — нет. На прикроватном столике они оба замечают утреннюю чашку кофе с молоком. — Это Амане? — спрашивает Цукаса, берясь за ручку. Там не должно было остаться много. — Эм, нет, — смущается Нэнэ, — это я не допила. Сейчас уберу. Цукаса спокойно и неторопливо, наблюдая боковым зрением, допивает и передаёт. На внешней стенке осталась пара капель, которые Нэнэ обычно слизывает — и хочет слизать сейчас. Но он смотрит. Её руки становятся потными, приклеиваются к чашке, и Нэнэ всё-таки не решается, хотя мятная отдушка, признаться честно, жутко заманчива. Вместо того, чтобы убрать, Нэнэ незаметно ставит чашку на трюмо. — Что думаешь о нашей комнате, Цукаса-кун? — Неплохо. Но у нас с Аманэ было лучше! — он падает на кровать. — У вас с Аманэ? — она садится с краю. — Да, в детстве! У нас была огромная подставка для DVD-дисков и робот вместо будильника. Ещё мы иногда носили один большой свитер! Да, сразу двое! Хочешь, я... Нет, я точно куплю вам такой же! Какой цвет тебе нравится, Нэнэ-чан? — О, нет, не надо! Это лишнее. — Не лишнее! Нельзя приходить в гости без подарков! Ты же не думала, что я и сегодня пришёл с пустыми руками? Руки у него через минуту и правда полные: в одной пачка презервативов, в другой лубрикант. Цукаса задорно улыбается, а Нэнэ даже не ощущает движения своих мимических мышц: всё, что она более-менее контролирует, это бесноватое ёрзание в животе и под ним. — У нас есть, — говорит позади неё Аманэ. Нэнэ шарахается, но никто не придаёт этому значения. Он роется на полке и кидает открытую коробку. — Ещё хватит. — С ароматом клубники? Ультратонкие? — читает Цукаса. — Тебе нравится клубника, Аманэ? Аманэ улыбается и качает головой. — Ей нравится. Цукаса делает "О". — А что насчёт ультратонких? — пытается выкрутиться Нэнэ. Цукаса делает ещё большее "О". Они препираются, но по большой части это делает Нэнэ, почувствовавшая себя какой-то морально нагой и уязвлённой, а Аманэ просто смеётся над ней, ненавязчиво присев рядом. А потом Нэнэ чувствует, как её задницу и бёдра сжимают сильные ноги. Весьма атлетичные, надо сказать: Цукаса, кажется, ходит на плавание? Она могла бы догадаться. Его тело вальяжно опирается на её спину, ровно настолько, чтобы просто дать о себе знать. Она понимает, что это ещё один сигнал, на который она может ответить, а может и нет. Но она хочет ответить и отвечает, и успокаивается, как будто ей хороша знакома его компания. — Я думаю, — говорит Нэнэ, зная, что на них смотрит Аманэ; ей так легко, но эта лёгкость сопоставима разве что с лёгкостью, которую испытываешь на пике чёртова колеса, когда обнуляется чувство гравитации, — мне кажется, мы должны обсудить кое-что. Наши надежды и пожелания. Так мы будем лучше знать... Чего хотим друг от друга. Брови Аманэ серьёзно сложены на лбу. Нэнэ хочет его поцеловать, чтобы посмотреть, что будет. — Никаких поцелуев, — раздаётся с его стороны, и Нэнэ тут же потеряна, ошарашена. Ладонь Цукасы утешительно гладит её по бедру всё это время. — И без засосов и укусов. Это моя единственная просьба. Он красив и горяч, когда он такой. Обычно он просит, действительно просит — мягким голосом, обходительными и обтекаемыми фразами, но не сейчас, когда его ревнивая натура хочет укрепить себя в позиции вожака и хозяина двушки на периферии Осаки. Нэнэ хочет поцеловать его от этого ещё сильнее, может, тогда он сменит гнев на милость. — Что думаешь, Нэнэ-чан? — спрашивает Цукаса. — У меня нет каких-то особых пожеланий. Разве что стоп-слово. Давайте придумаем на всякий случай. — Разумно, — соглашается Аманэ, и Нэнэ гораздо лучше при виде его ясного выражения лица. Она вспоминает, как прошлой ночью оно выглядело так же, и немного, чтобы не подавать виду, сдвигается на кровати. — Какое тогда? Двенадцатиперстная кишка? Аннигилятор? Козье молоко? Фольксваген поло? Цукаса называет вариантов десять — ещё с десяток на подходе. С каждым новым предложением он стучит пальцем по бедру Нэнэ, и насколько ей щекотно, настолько же хочется, чтобы его рука поднялась выше, под шорты. — Достаточно. Как тебе "женский туалет"? Цукаса поднимает брови. — Ты такой извращенец, Аманэ. — Я спрашивал не у тебя. — Разве я не могу использовать стоп-слово? Мало ли, что у тебя на уме! Вдруг ты только распыляешься о приличиях, а потом возьмёшь, приревнуешь ко мне свою девушку, схватишь, повалишь, укусишь... — Хватит нести чушь. — Чушь? В старшей школы ты... — Может, "колото-резаная"? — перебивает Нэнэ. Они смотрят на неё, как на человека, которого пригласили на вечеринку, но до последнего думали, что он не придёт. Цукаса улыбается — шире и шире, и шире, и в конце концов похабно смеётся. Аманэ тоже улыбается. Как будто этот вариант хуже варианта про туалет или кишку. — Ты серьёзно, Нэнэ-чан? — Как это пришло тебе в голову? — Почему нет? Стоп-слово должно быть резким, — объясняет Нэнэ. — Выбивать из колеи и притягивать к себе внимание. Как можно всерьёз воспринять козье молоко? Или витамины группы б? — она толкает Цукасу, намекая на непригодность его идей. Цукасе всё ещё весело. — Да, да, Нэнэ-чан, ты абсолютно права! И я абсолютно прав в том, что согласен с тобой! И всё же твоё сознание работает удивительным и непонятным для меня образом! Я никогда бы не подумал, что ты... Да, верно, как это пришло тебе в голову? Что ещё в ней есть, в этой голове? Что ещё ты можешь мне показать? Оно начинается так. Неожиданно и непредсказуемо, из фразы, после которой Нэнэ ожидает, что по её голове постучат, как по коробке, потому что это то, чем занимаются назойливые младшие братья, но не невесомое, мягкое движение по скальпу. Кругообразное, заботливое, доверительное — пытающееся отыскать её мысли в течении белого шторма пустоты. Это так невинно, что она может вскрикнуть. — О чём ты думаешь, Нэнэ-чан? — интересуется Цукаса. Он перетаскивает их на середину кровати, в процессе провоцируя Нэнэ сесть на колени. Из-за спины ему, как владыке, видна она вся, всё что у неё есть. — Ты любишь мечтать? — Мечтать? — повторяет она и глубоко вдыхает. — Фантазировать, — уточняет Цукаса и щекочет кожу её шеи прядью. — Перед сном. Когда скучно. Или когда ты одна. Нэнэ закрывает глаза. Да, она любит фантазировать. И хотя она стала делать это реже после того, как встретила Аманэ, менее привлекательными её грёзы не стали. — Да, я люблю, — сглатывает она. — Расскажешь мне, что ты представляешь? Нэнэ отлично ощущает твёрдый торс Цукасы, его горячее, но недвижимое, невозмутимое тело под футболкой. Она хочет выгнуться, прокатиться по нему волной, но чувство оцепенения сильнее. Она пытается просто дышать. И кивает. — Аманэ, — говорит она звонким тонким голосом: как призыв, как мольбу. Где он? Он смотрит на неё? — Я думаю про Аманэ. — Так, — рука Цукасы гладит её открытое плечо, затем ключицу и зависает над грудью. Ниже. Ниже! — Что именно? О чём ты думала в последний раз? Нэнэ сжимает глаза сильнее, до боли. Если она признается, он ведь потрогает её, верно? — Я представляла, что он учитель, а я его ученица, — она облизывает губы и старается не думать о том, как ей стыдно произносить такие вещи вслух. — Я не сделала домашнее задание. Снова. И осталась после уроков. Он был в белом халате лаборанта, с бейджем. Отымел меня прямо на столе. А потом перед окном — чтобы все видели, какая я ужасная ученица. Она слышит, как Цукаса смеётся. Стратегия его движений не изменилась, и это волнует её сильнее, чем должно. — Тебе нравятся халаты, Нэнэ-чан? И бейджи? У меня же есть и то и другое! Если бы она не знала Цукасу, она бы решила, что он произнёс это из вежливости и чтобы скрыть стыд — но ему не стыдно. Он не умеет испытывать стыд. Всё сказанное ею его как будто просто не впечатлило. Нэнэ позволяет себе думать об отвязных фантазиях Цукасы, о тех, где он что-то делает с другими, и о тех, где что-то делают с ним. Девушки, парни... Она плохо его знает. Но сейчас, если бы она снова набралась смелости, она бы могла спросить. Нэнэ всё ещё сидит с зажмуренными глазами. С другой стороны даже спустя выдержанную паузу не доносится ни звука. — Аманэ? — её тело само наклоняется вперёд, но Цукаса, хватая её за талию, возвращает Нэнэ на место. Она чувствует, как его поджатая нога вытягивается и что-то шуршит. — У него стоит, Нэнэ-чан! — громко, как объявляют победителя в лотерею, кричит Цукаса. — Ему понравилось! Он такой твёрдый! Нэнэ открывает глаза. Ей больно: она видит тёмные сужающиеся пятна и то, как Аманэ со злостью отпихивает ногу Цукасы, копающуюся в шве его джинс. Он сгорбленный, красный и не знает куда себя деть, и да, чёрт побери, у него реально стоит. — Аманэ? — Скажи ещё что-нибудь, Нэнэ-чан! Скажи, скажи! — Но, может быть... — Расскажи, — хриплым, ужасно возбуждающим голосом искренне просит Аманэ. Возможно, она свихнулась, и всё, что ни происходит сейчас, тянет её думать о сексе. Секс в самом воздухе, в тембре речи, в волокнах раздражающе мешающей одежды, в нём, в ней, в Цукасе. В них. Рука Цукасы держится за разграничительную линию между окончанием её топа и началом её живота. Нэнэ понимает, что они ждут, и рассказывает. — Я всегда хотела сделать это в воде, — признаётся она. — В бассейне. Когда все уйдут, свет наполовину выключится и мы будем одни — я буду держаться за буйки или лестницу, а ты будешь... — она проглатывает язык. Они поняли. Они же поняли? — Что я буду делать? — уточняет Аманэ. — Что он будет делать? — невинно переспрашивает Цукаса. Ей так горячо, и она наверняка очень, очень красная. — Будешь трахать меня, — выдавливает Нэнэ, и совершенно неожиданно Цукаса гладит её по пупку, под ним, а затем прямо над лобком, и её кожа покрывается мурашками от его нерасторопности. — Что ещё, Нэнэ-чан? — спрашивает он, и ей наконец понятно, как он действует. Сделай приятно Аманэ и я сделаю приятно тебе. И она не то чтобы против: делать Аманэ приятно — её любимое занятие. Если для этого надо опозориться, то она всегда готова. — Я хочу, чтобы мы сделали это на море, — сразу же признаётся Нэнэ. — Чтобы мы отплыли далеко, спрятались где-то за волнорезом, и ты взял меня там. Или прямо в общественном душе, когда мы запрёмся, ты... Ладонь Цукасы залезает ей в трусики, и Нэнэ немного не в себе, как будто кто-то только что ударил её в солнечное сплетение. Аманэ открывает ширинку. — Дальше, — говорят они в унисон. — Я, — выдавливает она, потерянная в дурмане предельного откровения и чистого желания. На чём она остановилась? — Мы... Мы запрёмся, включим душ, мы... — Цукаса проходит мимо её клитора, гладит складки, надавливает там, внизу, и она не может не дернуться и не застонать. — Мы будем делать это опираясь на стенку, и все будут слышать, как ты входишь в меня, и... — пальцы внутри неё. Холодные, мокрые пальцы, которые она сжимает, наверное, неприлично сильно. Они методично, расчётливо профессионально входят глубже. Грудь Цукасы давит на неё с усидчивым благоговением. Аманэ дрочит, а Нэнэ хочется слизать весь его предэякулят. — Потом ты попросишь минет, и люди увидят мои колени вместо моих ног... Цукаса вводит ещё один палец, и Нэнэ чувствует, что напрягается. Дискомфорт остаётся даже после добавления смазки, и она изо всех сил старается расслабиться, пытается сказать себе, что всё в порядке, что пусть эти поза, мужчина и способ прелюдии новы для неё, в них нет ничего страшного: у неё нет объективной причины так сильно дрожать. Нэнэ громко, глубоко дышит; Цукаса улыбается в её шею, елозит носом по затылку в копне волос. Всё это время она вынуждена безостановочно говорить. В её горле сухо — в его штанах тесно (но его это, кажется, совсем не волнует). — Ты что-то хочешь, Нэнэ-чан? — говорит он ей на ухо, и она не может не подпрыгнуть оттого, как он близко. — Хочу, чтобы Аманэ сел поближе, — просит она, — сюда, здесь, рядом со мной... Нэнэ не видит, но Цукаса смотрит на своего брата с видом снисходительного надзирателя. — Ты слышал желание девушки, Аманэ. Нельзя утверждать, что Нэнэ нужен контроль над чем-нибудь, вернее, над кем-нибудь, чтобы вернуть себе ясность ума — не только это; у неё есть острая потребность быть вовлечённой. Это привычка ещё со школы. Ей всегда нужно не отставать от других и вносить какой-нибудь вклад, даже если он ничего не даст в долгосрочной перспективе. Нэнэ нужно показать: я здесь, я тоже что-то умею и делаю это, потому что хочу делать это вместе с вами. Так же и сейчас. Аманэ подвигается, и Нэнэ понимает одну нелепую вещь: они все до сих пор одеты. Она не может больше ждать и задирает топ сама, прикасается к груди с лёгким, обнадёживающим выдохом. Аманэ смотрит, словно это документальный фильм; смотрит, как она себя трогает, как её трогает Цукаса. Он интересный. Интересна его реакция. Нэнэ думает о том, что он немного пассивен, может быть, сознательно пассивен, и может это часть плана, а может и нет. Может он просто доверяет своему брату, а может ему всего-навсего любопытно, что будет дальше; может, в конце концов, глубоко внутри него сидит вуайерист и ему нравится, когда его за редким исключением полная копия трахает её пальцами. Нэнэ сосредотачивается на его поведении. Как модель, ищет позу, глядя на которую фотограф скажет: "Вот так! Стоп! Замри!" Она сжимает грудь сильнее, до красного следа от пальцев; стонет громче, и ей отчасти стыдно, что её высокий голос такой писклявый, но она видит, как Аманэ незаметно задерживает дыхание. Она усерднее насаживается на руку Цукасы, и всё уже настолько мокрое, что издаёт звуки, и когда Нэнэ осознаёт, что делает — как она это делает — то сама тянется к клитору. Это другой уровень интима, когда вы мастурбируете, глядя друг другу в глаза и когда его брат помогает тебе в этом. Движения Аманэ становятся более интенсивными, и Цукаса приятно восхищён; темп его пальцев пытается повторить темп Аманэ, и это слишком глубоко, быстро, а ещё слишком точно: он попадает в то самое место, от которого Нэнэ так хорошо, что она не может не напрягать бёдра; её лодыжки затекли, но ей кажется, что она не чувствует ничего, кроме низа своего живота, кроме подушечек пальцев, которые бьются об её стенки. Это много. Это перебор. Нэнэ нужно отвлечься; Нэнэ надо немного прояснить ситуацию. Это похоже на соревнование или эротическое шоу для одного зрителя, в любом случае, они действуют порознь, хоть и с одинаковой целью. В этом нет ничего плохого: Нэнэ даже откладывает этот сценарий до следующей одиночной сессии, но пока она точно знает, что не хочет, что бы это было так, как она это видит, и поэтому протягивает руку, чтобы взять в неё член Аманэ. Он не ожидает этого и дёргается. Цукаса приостанавливается, внимательно фиксируя происходящее. Какое-то мгновение обе их ладони лежат на его мокром гладком члене. Он твёрдый и тоже горячий. Его крайняя плоть блестит от смазки, и Нэнэ завороженно поднимает руку вверх, а потом вниз, заставляя Аманэ издать довольно милый длинный звук. — Позволь мне, — просит Нэнэ умоляюще, — я всё сделаю сама. И он позволяет; Нэнэ хочет поцеловать его. Нэнэ хочет ему отсосать. То, каким большим он кажется, пульсируя в её ладони, приближает её к оргазму. Нэнэ — большая выдумщица. Она любит представлять и додумывать детали, которые сделают её жизнь красочной и особенной. И если бы Аманэ спросил, она бы не стала врать и призналась, что витает в облаках даже во время секса. Но сейчас реальность рвёт шаблон ожиданий, всё, что они делают, настолько экстраординарно для самой личности Нэнэ, что она пресыщена и осуществляет интеллектуальную функцию в минимальном количестве в автономном режиме. Она существует только в органах чувств, пропускающих действительное через материальное; она вся в отражении того факта, что усиленно мастурбирует Аманэ, пока Цукаса мастурбирует ей. Цукаса уже достаточно ускорился и не пытается быть быстрей. Он просто не останавливается, и Нэнэ не останавливается тоже: её пальцы соскальзывают с клитора, поэтому она снова кладёт их сверху, чтобы сделать стимуляцию приятнее. Аманэ от этого сжимает губы, но она всё равно кончает первой: одной рукой держась за его член, а другой за клитор, раздвигая ноги так широко, как позволяют шорты. Она трясётся на чужих пальцах и чужом прижатом к телу пенисе и дрожит, потому что это очень ярко. Нэнэ не знает, какая она кроме того что вспотевшая, липкая и поалевшая, но этого хватает, чтобы Аманэ через пару движений приглушённо кончил следом — прямо в её руку и на простынь. Их тела идут ходуном и они смотрят друга на друга с немым восторгом, как будто только что смогли прыгнуть выше головы. Нэнэ чувствует холодное прикосновение носа к шее. — Ты отлично постаралась, Нэнэ-чан, — говорит Цукаса и вынимает пальцы, и Нэнэ сразу же чувствует лавину неловкой паники. Она хочет предложить ему салфетки или помыть руки, если он брезгует, но он превосходит её ожидания и так же естественно, как, например, закинуть в себя пару крекеров во время работы, кладёт их в рот Аманэ. Нэнэ застывает и напрягается, но Аманэ не злится и не сплёвывает, и не кусается, он облизывает то, что ему дают, со сдвинутыми к переносице бровями. Прошло очень мало времени и она всё ещё не отошла от первого оргазма, но это очень сексуально: она, её вкус во рту Аманэ. Мужские пальцы в его рту. Это реально и она это видит, и, возможно, он бы обиделся из-за того, как сильно она потекла от вида двух парней — братьев, подчёркивает суровый голос Аманэ в голове — в недвусмысленном контексте, но всё в порядке, она бы перенесла эту обиду. Цукаса вынимает пальцы, и Аманэ вытирает рот, как будто это то, что они практиковали всё время до сегодняшнего дня. Нэнэ снова в облаках, однако пытается откреститься от грязных догадок, постоянно поправляя волосы. Цукаса замечает это и поощряет. — Ты ведь меня тоже порадуешь, Нэнэ-чан? Он расстёгивает и снимает рубашку, и приступает к джинсам. До Нэнэ доходит, что он всё неправильно понял, но она не против. Она за. Она снимает резинку с запястья, как Цукаса снимает боксеры, и завязывает хвост. Стягивая шорты, она ложится на четвереньки и чувствует, как сильно натёрла колени и поэтому опускает поясницу. Но стоит пристроившемуся сзади Аманэ хлопнуть её по заднице, как она тут же её поднимает и, обернувшись на него, скулит. Он улыбается, подняв руки вверх, и она бессильна перед ним, перед своим желанием и потребностью ощутить его внутри; Нэнэ помогает ему, раскрыв складки у входа, и всё-таки переключается на Цукасу. Вид снизу всегда смущает, но, надо сказать, это ещё не самый низ. Она присматривается к его члену и к нему. Всё практически то же самое, до рефлексов знакомое, только лицо более оточенное и расслабленное. Она не должна так стесняться, когда берёт его в руку, но щёки всё равно краснеют. Он сильно набух, хотя с виду кажется непринуждённым. — Прости, Цукаса-кун, — говорит она, чтобы что-то сказать; эта потребность есть, судя по всему, есть только у неё, — мы немного заигрались и забыли про тебя. Это было... Эгоистично. — Ах, — умиляется Цукаса и заправляет оставшиеся волоски ей за ухо. — Ничего страшного, Нэнэ-чан! Я получил большое удовольствие от увиденного. Вы с Аманэ отличная пара! Это приятно. Нэнэ загорается, забыв, что виляет задницей. Такие разговоры по душам должны вестись за столом в одежде, без ощущения липкости между ног, но ей всё равно приятно, ей было бы приятно независимо от ситуации, в которой это сказано. — Правда? — повторяет она, напрашиваясь на очередное благословление. — Разумеется! — кивает Цукаса, и его тело качается, и его член качается тоже, и иногда он попадает по её губам, и его рука недвусмысленно направляет её затылок вперёд. — Я не мог оторваться! Не терпится узнать, что будет во втором акте, — с этими словами он поднимает взгляд и очевидно смотрит на Аманэ, и Аманэ отвечает ему довольно быстро: — Заткнись. Нэнэ слышит, как открывается презерватив: один из самых интригующих звуков в жизни, на её взгляд. Аманэ трётся о её вход, и она всё ещё достаточно мокрая, чтобы без затруднений принять его. Они действуют одновременно, синхронно — может, эта фишка влюблённых: как только он входит, Нэнэ тут же обхватывает головку Цукасы. Они втроём стонут, каждый по-своему, но одинаково маниакально, каждый в погоне за чем-то своим. Её рот сразу обволакивает смазка, и она приоткрывает губы, чтобы дать свободу воздуху и языку. Она проходится им по его расщелине, по всей поверхности головки и вбирает чуть больше; другая рука гладит его по стволу. Нэнэ делает это медленно, обдуманно, её ладонь сухая, и стимуляция, как она думает, не приносит должного удовольствия. Она пытается распределить естественную смазку, использует слюну, чтобы улучшить трение, но он большой, поэтому сделать всё сразу невозможно. — Ну же, Нэнэ-чан, — воркует Цукаса, держа её за голову: не настойчиво, чтобы доминировать, но достаточно, чтобы иметь возможность влиять на её действия. — Не торопись. Ты всё правильно делаешь. Нэнэ очень чувствительна к похвале и пытается ей соответствовать: она заглатывает его член до половины, держит в себе несколько секунд и, давясь, отрывается с прерывистым вдохом. Слюна повисает и блестит, как масло; уши Цукасы рдеют, и она понимает, что его пальцы немного дрожат. Аманэ крепко держит её бедра, медленно, но глубоко толкаясь внутрь. Их тела бьются друг об друга, делая её кожу розовой. Когда он в ней, Нэнэ чувствует себя тепло, а ещё счастливо: ей всего хватает. Она уже кончила, но от вагинального секса ощущения лучше, поэтому она с нетерпением ждёт, когда он заставит её сделать это ещё раз. Он не разменивается и входит до конца, и когда Нэнэ стонет, то её голос вибрирует на члене Цукасы, и они оба считают это ужасно классным ощущением, словно она какой-то проводник. В её рту мало место, его практически нет: Цукаса занимает всё и пытается занять ещё больше. Она даёт ему столько, сколько может дать, помогая себе — ему — рукой. От сухости ничего не осталось, и это напоминает то, как она трогала себя и её пальцы вечно соскальзывали. Одновременно мягкий и твёрдый, он помогает ей тоже: толкается навстречу, заставляя Нэнэ чувствовать себя лодкой, выброшенной в шторм в открытый океан, где её с обеих сторон подталкивают волны. Проходит совсем немного времени, прежде чем его рука, не устояв, спускается на место над её шеей и решительно толкает голову вперёд; ладонь Нэнэ молниеносно отскакивает, чтобы упереться в матрас для равновесия. Она розовая, розовая, розовая. Воздуха не хватает, он плохо циркулирует, но это не критично. Нэнэ чувствует, что её глаза слезятся и что язык больше не может двигаться. Член Цукасы целиком в ней — и он почти достиг горла. Цукаса охает; он не может отпустить её. Двигаясь, он успокаивающе гладит волоски на её затылке большим пальцем. Нэнэ — рот Нэнэ — издаёт смущающие, но невероятно эротичные звуки. Она может отдышаться лишь несколько секунд, прежде чем он снова войдёт в неё. Её лицо становится слишком мокрым. Ресницы непроизвольно дрожат. — Ты просто невероятная, Нэнэ-чан, — признаёт Цукаса, и Нэнэ горда тем, что разрушила его напускную фальшивую непорочность, собой, а ещё покупкой ультратонких презервативов, которые делают каждый новый толчок Аманэ эффективнее предыдущего. Невозможно терпеть ещё больше, поэтому она трогает себя, энергично натирая скользкие складки. Она никогда не переживала ничего подобного, никогда не была в такой позе, и есть извращённое наслаждение в том, чтобы представлять, как это выглядит со стороны. Если ломота в коленях и была, то давно притупилась, как и всё, что напрямую не касается происходящего. Цукаса задерживает её голову у основания и держит там чуть меньше, чем вечность. Он пронзительно стонет, вскидывая бёдра, и Нэнэ напрягается настолько, что их соприкосновение с Аманэ становится едва ли не болезненным. — Я сейчас кончу, Нэнэ-чан, — шепчет он, и вся кровь в её венах электризуется, заставляя точно так же вскинуть насаживающиеся на Аманэ бёдра. — Куда я могу, Нэнэ-чан, где мне стоит... Она хлопает его по ноге несколько раз, и Цукаса понимает: ах, она не может ответить ему с членом во рту — и отпускает. Нэнэ опьянена количеством кислорода и картиной перед ней, и пониманием того, что сейчас было и как долго она могла это делать — — Нэнэ-чан, — Цукаса безостановочно мастурбирует, приводя её в чувства. — Мо, — она сглатывает густую неоднородную слюну, противясь желанию ещё раз облизать его головку, поцеловать её, облизать снова. Она приподнимается, — можешь кончить мне на грудь. И это всё, что ей нужно сказать, чтобы он остановился. Кончая, Цукаса напрягает рот, поэтому Нэнэ видит его блестящие клыки — только видит: больше нельзя. Её брови выгибаются, когда она чувствует сперму на сосках, но она так устала, что, вздыхая, мгновенно падает, размазывая всё по простыни. Так или иначе, всё и так покрыто их пятнами. Стены спальни кружатся в её голове. — Аманэ, — произносит Нэнэ на одном дыхании, но Аманэ всё равно слышит и наклоняется лбом к её лопаткам. — Я близко, — говорит он. — Я хочу ещё немного, мне так хорошо, Нэнэ, Нэнэ... Его губы намерены коснуться её кожи, но ладонь Цукасы преграждает им путь. Нэнэ вспоминает, что до сих пор лежит у него между ног. — Никаких поцелуев, — напоминает младший брат расплывчатым голосом. Аманэ рычит то ли на себя, то ли на него, и чтобы хоть как-то компенсировать оральное желание, проводит языком: сначала по коже Цукасы, а потом, после одобрения, по позвоночнику Нэнэ. Она из последних сил выгибается навстречу и хватается за грязные простыни. Аманэ хватается за её такую же грязную грудь, входит так глубоко, что Нэнэ вскрикивает. Её стенки наконец сжимают его, и она безмолвно дёргается, путается в конвульсиях от насыщенного оргазма. Пройдёт всего полминуты, и Аманэ кончит вслед за ней: ещё громче и сильнее.***
Запертый в ванной свет выливается на чёрные половицы, как только открывается дверь. Стоит тишина, забытые на комоде телефоны горят точками уведомлений — они пролежат здесь до утра. Аманэ отряхивается и, довольно улыбаясь, вытирает кончики волос: из-за того, что он последний на очереди в душ, выдалась возможность подольше постоять под горячей водой. Босыми мокрыми ногами он плетётся в спальню. В комнате свежо: от воздуха из форточки, мыла и чистого постельного белья. Темно и тихо, но, вслушавшись, можно уловить сопение. Аманэ наощупь залезает в кровать, и, чувствуя Нэнэ рядом с собой, немедленно целует её, страстно, с языком. Нэнэ взвизгивает и смеётся, и отталкивает его, и притягивает обратно, и снисходительно впускает в свой рот. — Цукаса-кун спит, потише! — просит она, когда Аманэ отрывается, но это пустой звук: он целует её снова, крепко держа за талию. Всё-таки для Нэнэ поцелуи Аманэ — самое комфортное, приятное и обнадёживающее чувство в мире, и она предсказуемо откликается, хватая его за волосы. Они ходят по тонкому льду: нога Нэнэ уже закинута на его спину, а его обольстительные губы тянутся к невинно белой и ни разу не тронутой за вечер шее. Но они останавливаются, потому что ещё не настолько сошли с ума. Нэнэ обмахивается верхней частью футболки, пока Цукаса с другой стороны — Аманэ видит это благодаря лунному свету — прижимается, свернувшись, к её плечу. Растроганная, Нэнэ гладит его, и он что-то лепечет во сне. — Он хотел, чтобы ты лёг посередине, — делится Нэнэ, — но ты так долго не приходил... — Тогда почему он сам не лёг посередине? — Потому что знал, что ты его спихнешь, чтобы лечь со мной, — усмехается Нэнэ, и Аманэ кивает, потому что это единственный правильный ответ. Он мостится, упирает взгляд в потолок. Хочется спать. Нэнэ зевает. Он находит её ладонь под одеялом, сжимает и поворачивает голову, Нэнэ поворачивает тоже — и они смотрят друг на друга. — Ты в порядке? Как твоя спина и поясница? Нэнэ по-детски дуется. — Ты так говоришь, будто мне пятьдесят, — жалуется она. — Всё хорошо. Бывало и хуже. Аманэ улыбается, ведь помнит: да, бывало и хуже. — Но я не только об этом. Я говорю в принципе. Тебе понравилось? Вопрос кажется провокационным, закрадывается мысль о том, что как ни ответь, всё неправильно. Но быть взрослой — значит быть честной, и пускай Нэнэ пунцовая, когда отвечает, этого всё равно не видно: — Да. Понравилось. Очень, правда. А тебе? — Мне тоже. — Ты не врёшь? — С чего бы я врал? — Чтобы не обидеть. — Ты такого большого мнения о себе, Нэнэ Яширо, — кривит рожицы Аманэ, и Нэнэ тут же разворачивается к Цукасе, но Аманэ поворачивает её обратно. — Брось! Когда мне что-то не нравится, я говорю об этом сразу. — Да не то чтобы. Помнишь, когда... Ладно! Без разницы. Мне просто показалось, что тебе было некомфортно. Какое-то время, по крайней мере. Аманэ пожимает плечами. — Конечно, я смутился. Не Цукасы, само собой, я сто раз видел его голым. Но это другое. Это Цукаса и ты. Я просто не знал, как себя вести. А потом адаптировался. Ты мне помогла, — его большой палец доверительно гладит её по тыльной стороне ладони, — всё было отлично, Нэнэ. — Я рада, — она широко улыбается. — Я очень рада, Аманэ. Они целуются ещё раз — последний перед сном. Цукаса, как лоза, обвивает локоть Нэнэ, как только она дёргается. — Знаешь, я думаю... Делает ли это нас... Извращенцами? — бормочет она, потому что этот животрепещущий вопрос терзает её всё время после последнего оргазма. Она могла бы обеспокоиться этим раньше, но у неё, знаете ли, очень плотный график. — Тебя это так волнует? Нэнэ молчит, усиленно нагревая темноту глазами. — Ты не поверишь, если я скажу "нет", правда? Но знаешь, есть куда более извращённые вещи. Для неё это не очень весомый аргумент. Аманэ приходится ущипнуть её за бок, чтобы вывести из богатого воображения, где все друзья и родственники, и коллеги, и знакомые клеймят её бранными словами и смотрят, как на прокажённую. — Нэнэ, ты сама этого хотела. И ты получила удовольствие. Какая разница, что подумали бы другие. Ты испытываешь стыд ради стыда, глупая. Это грубо, но это правда. Чтобы удостовериться, она переспрашивает: — Правда? — Правда. — И я, ну, знаешь, не плохая... — Не плохая. — Я люблю тебя, — она просится в объятья, и Аманэ обнимает её. Они засыпают в вихристом клубке рук и ног. — Я тоже тебя люблю, маленькая грязная извращенка рыба-фугу, — говорит Аманэ, но слишком поздно, чтобы получить отдачу, что его, несомненно, разочаровывает. Такой потенциал для шутки — и весь в молоко. Но так как ничего не остаётся, он укрывает их троих одеялом, прекрасно зная, что к утру оно окажется с другой стороны, и проваливается в сон с мыслью о том, что будет беспрепятственно целовать Нэнэ весь завтрашний день.