серый и красный

      Нижний подошел к окну, распахнул его настежь и закурил.       Вообще теперь он курил редко, хотя еще меньше века назад мог дать фору даже тому же Челябинску. Ещё совсем недавно назад заводы работали день и ночь напролет, задымляя небо настолько сильно, что удушливый запах гари и копоти никогда не выветривался, впитываясь в город. Даже сейчас во время своих нередких визитов на левый берег Оки Святославу казалось, что при приближении к ГАЗу или к “Красному Сормову” он чувствует, как вокруг сгущается этот смог, как он впитывается в одежду и как лицо покрывает слой пыли. В действительности он сам уже давно начал замечать, что несмотря на значительное снижение темпов производства, он никак не мог вывести эту вонь ни с одежды, ни с тела. Попытки заглушить ее парфюмом были успешными, но весьма бесполезными во всех случаях, кроме общих собраний, ведь сам он настолько много времени провел в окружении копоти, дыма и грязи, что стал считать этот запах домашним и даже уютным.       (Что ж, по крайней мере он не укуривался какой-то синтетикой в лучах неона в теплицах в окружении овощей буквальных и фигуральных, как его засранец-сынок Бор).       В начале 20-ого века он почти бросил курить, прибегая к сигаретам лишь как к экстренному средству от стресса в особо сложных ситуациях.       А ситуация была сложней некуда.       Казань за его спиной спешно натягивала одежду. Нижний уверенно делал вид, что наслаждается видом на стрелку, хотя на самом деле наслаждался видом на ее голую спину в отражении приоткрытого окна.       С ней всегда было так: быстро, хорошо, ярко, так, что как ни пытайся, ухватиться за мгновенье не получится и рано или поздно оно потухнет, как праздничный фейерверк. Какое-то время это все действительно было потрясающе: с их темпами жизни на большее не получалось выделять время, да и, если честно, не хотелось.       К тому же, после того случая с Москвой, который чуть ли не стоил Нижнему глаза, он вообще зарекся к кому-то привязываться. Он думал, что с Мишей было сложно, что такого точно больше не повторится.       Видимо, когда он об этом думал, он просто не был знаком с Казанью.       Не то чтобы их связывало какое-то сложное общее прошлое, как Москву с Петербургом. Они не росли бок о бок вместе, как Самара и Саратов. Да что уж там, они даже соседями не были.       Просто так вышло.       После развода Камалия совсем зацвела. Не то чтобы она до этого была хуже или бедней, но ее этот разрыв ни капли не пошатнул. Скорее напротив, она как будто бы вернула ту самую старательно задавленную Мишей частичку вольности и безрассудства, которой ей так не доставало. Именно она когда-то и привлекла внимание ответственного и флегматичного Святослава.       Он прекрасно понимал, что когда-то подтолкнуло Москву в его желании обладать такой красотой. Мише всегда было мало, он был жаден до власти, но здесь было что-то еще. Иногда Нижнему думалось, что эта женщина может в ком угодно одним взглядом своих жгучих карих глаз распалить самый страшный и уничтожительный по своей силе огонь. Глядя на нее, он сам не знал, хотелось ли ему самому обладать ей, принадлежать ей или все вместе.       Одно было ясно точно: огромная часть его мыслей – небывалая роскошь – точно принадлежали ей одной. Даже рядом с ней он думал о ней, и это, если честно, уже напоминало какое-то безумие. Ни один город не должен ни к кому так привязываться. Даже к другому городу.       Он задавил бычок в пепельнице и закурил следущую. Никотин уже не приносил ни расслабления, ни ясности, так что он затягивался бездумно, по привычке, выдыхая почти сразу. Пребывая в этом переходном состоянии, он не заметил, как смуглая рука забрала из его руки сигарету и поднесла к красным губам. Он вопросительно и заторможенно посмотрел сначала на них, а потом на лицо их обладательницы. Она в ответ лишь пожала плечами, мол, что, тебе можно, а мне сразу нельзя? Он закатил глаза. Она игриво улыбнулась и легонько толкнула его локтем.       – Почему на юбилей не приехала? – спросил он равнодушно, словно просто любопытствуя.       – Не успела. Сам знаешь, какое в этом году лето было, – она затянулась и выдохнула пар ему почти в лицо, улыбаясь. – Да и дел как-то накопилось, Московский любит в самое неподходящее время загрузить.       Он хмыкнул. Да, кому-кому, а не ей на загруз жаловаться.       В этом году на праздник даже сама златоглавая столица умудрилась выкроить время (что, вообще-то, крайне логично, ведь он сам его и профинансировал). Да и не то чтобы у него было много выбора: место в свите главы государства столице во все времена было гарантировано. Правда, прилетел он всего на пару часов, но и это было щедростью. Нижний лишь молча порадовался, что он вдобавок к своим новомодным трамваям списанные электробусы не захватил в качестве гостинцев. И хорошо что дело только трамваями и ограничилось: если бы он, по своим привычкам, захотел бы и у Нижнего метро прорыть, то последствия были бы более разрушительными и для кошелька Святослава, и для города в целом.       – Хотя я слышала, как у вас тут все было шикарно. Михаил Юрьевич в последние годы не скупится на подачки своим поданным, – саракастично хмыкнула Казань. – Хорошо, что он к тебе очень благосклонен. Главное, чтобы у тебя волосы когда-нибудь не побелели от его выходок. А то, я смотрю, плитку у вас уже полюбили перекладывать, – она сморщилась от звука ремонта, который так и не успели закончить до юбилея, на набережной под окном.       Да, шикарно было, но шикарно исключительно по-московски. Властям, конечно, все понравилось. Сам Михаил, кажется, тоже был доволен.       – Да, вижу, вы тут привели все в надлежащий вид. Моим москвичам у вас должно понравиться, – подметил он, пока они прогуливались по ночному Кремлю, идя чуть в отдалении от высокопоставленных персон. – Правда плитка у вас местами отваливается. “Конечно она отваливается, ее позавчера ночью клали, чтобы ты, наш дорогой начальничек, по ней сегодня своими лакированными ботиночками цокал”, – с неудовольствием подумал Нижний, меланхолично разглядывая ночную Волгу.       – Хотя все равно все через год перекладывать... И человечишка у вас какой-то нынче нервный. Уж больно переживает. Откуда он такой вообще взялся?...       – Вы же мне его и назначили, Михаил Юрьевич, – мысленно поскрипев зубами, ответил Нижний Новгород.       – Ах, точно. Ну, ничего, скоро что-нибудь новенькое сообразим. Кстати, ты про метро ничего не надумал? Надо докапывать уже.       – Надо, надо, Михаил Юрье…       – Да оставь ты уже свои официальности! Мы тут все-таки на праздник собрались, юбилей, как-никак, – они остановились у бордюра рядом с крутым зеленым склоном, пока люди в спешке стягивались внутрь правительственного здания. Москва, словно фокусник, внезапно извлек из внутреннего кармана флягу с легко узнаваемым содержимым, отхлебнул и протянул Святославу. – Будешь?       Нижний молча кивнул и сделал внушительный глоток. Он практически потерял способность пьянеть после бурных гуляний на ярмарках пару сотен лет назад, но водка хотя бы бодрила.       – Так бы сразу. Ну, на слова тратить время не будем, ты и сам все знаешь. К концу сентября мне тут все посчитай. Может, вам и на Новый год подарочек прилетит…       Нижний Новгород прикрыл глаза и кивнул. Москва похлопал его по плечу в привычной манере и удалился к тонированным машинам, где его уже, кажется, ждали.       Сам же Святослав предпочел провести остаток ночи в окружении нижегородцев, растворившись в толпе. Идея праздника только для “избранных” ему никогда не нравилась, и удовольствия в пребывании в отгороженной от всех окружающих ложе для него было мало. Дзержинск, Арзамас и Саров поначалу увязались за ним, но после конца салюта, кажется, местные бары в их глазах стали гораздо привлекательней собственного отца.       Летняя ночь радовала прохладой и долгожданным после засухи дождем, не распугавшим гуляющих жителей города. Как бы ему ни хотелось, Святослав не смог бы уснуть в эту ночь, и дело было не только в праздном настроении, охватившем весь город. Ближе к рассвету он был уже дома, в окружении многочисленных пустых и полных бутылок привычного прозрачного спиртосодержащего напитка.       – Шикарно, но только по телевизору, – проговорил Нижний, затягиваясь сигаретой прямо из руки Казани. Она понимающе хмыкнула.       Сигарета тлела стремительно, превращаясь в жалкий окурок. Святослав раздраженно затушил ее в пепельнице и уже схватил пачку, чтобы достать новую, но почувствовал, как Камалия легонько провела по его голой спине ногтями, и остановился. Она мягко, но уверенно взяла его за подбородок и развернула к себе лицом. Рука, державшая сигареты, сама опустилась на кофейный столик у окна и разжалась.       Он рассеянно посмотрел на ее лицо, и его взгляд невольно спустился на ее губы. Красная помада так манила, словно просила нарушить аккуратно проведенный контур. Святослав еще столько хотел сказать (хотя бы то, что какая-то его не загрубевшая за прошедшие века часть действительно ждала ее той ночью), но слова снова подводили его, а желание поцеловать Камалию было выше него. Она невесомо провела рукой по его жесткой щеке, словно поощряя, с любопытством наблюдая, что же он сделает дальше.       Они оба знали, что поцелуй он ее сейчас – и она точно опоздает на свой самолет, а он уже не сможет вернуться к тому, о чем думал и что хотел сказать ранее. Им обоим отчасти этого хотелось. Поэтому уже через мгновение помада и мальборо оказались надолго забыты рядом с все еще дымящейся, как маленький заводик, пепельницей, а его сероватая кожа стремительно покрылась красными отпечатками.