Кока-кола

Он... Глубокий и липкий поцелуй, приторная резь от пирсинга на языке и нежные изгибы его тела. Под солнцем, в весеннем зное и свежести, на скейт-площадке, он был самонадеянным юнцом, с наигранными амбициями и пустой льстивой болтавней, заливистым театральным смехом и отвратительной привычкой тактильно выражать собственную симпатию. Худой высокий и бледный, смазливый мальчишка, с пушистыми розовыми локонами, смешными и излишне вычурными манерами, обворожительной голивудской улыбкой, не без фальшивой хитрецы́. Он сторонился трамплинов и не испытывал себя даже в базовых трюках с поребриком, но, если верить напускным его заверениям, вероятно, - попыткам выдать себя за "бывалого Аса" и влиться в ту ещё "солидную" компанию красавчиков-скейтеров, презирал пениборды и сквозь досадливый крип зубов и до бела сжатые кулаки, вставал на новенький, ещё нетронутый трюковой борд, неуверенно толкаясь и тут же панически вскидывая руки. Он не мог даже смотреть на мои в кровь разбитые коленки и локти, сдержанно охая и стискивая доску в длинных костлявых пальцах, будто она вот-вот может вырваться из его хилой девчачий хватки и расквасить бедолаге драгоценное личико, как я себе самому некогда, со всей силы о горячий асфальт. Зато, получив за спиной славное звание педика и безмозглого панта, он, в своих показушный треугольных розовых очках без диоптрии, кедах на светящейся подошве, с серьгой в ухе в виде рыбки, неумелыми цветочными тату из подпольной канторы и пирсингом на бровях и языке, к удивлению половины постояльцев заднего школьного двора, с нелегально сооружённой спорт-площадкой из оторванных автомобильных конусов, во всём объеме словестных единиц владел матерным лексиконом, предпочитая, однако, выказывать эту доблесть лишь на крайностях. Отстаивать собственную позицию, ошарашив до ступора недалёкого оппонента, не прибегая к физической слабине, считалось запретным приёмом боевого искусства, в реалиях маленького спального района нулевых. И он, под солнцем, в весеннем зное и свежести, конечно не был ни чем больше безобидного дохляка, в нарочито выделяющимся образе крутого и загадочного эмо-боя, отличавшись на деле, разве что, красноречием. В сумеречной синеве спальни, на узкой скрипучей койке, под колючим и скатанным до дрожи, клетчатым пледом, в жáре прикосновений и тисках объятий, вся его напущенная вальяжность пропадала, уступая место стеснительному и забитому крехтению и трепетным наивным признаниям, без доли лжи или того уверенного дикционера. Он доверчиво подавался вперёд, за новыми ласками и ныл в поцелуй, когда я прикусывал его нижнюю губу или язык. Он осторожно теребил мои длинные тёмные волосы, пользуясь личной привилегией гладить меня. Я ощущал его недовольные толчки под собой и смущал его теми же пошлыми афоризмами, что он нашёптывал мне ещё считанные часы назад под тем же солнцем. Я чувствовал детскую горячизну его тела, тяжёлые и рваные вздымания груди, учащённый пульс. Певческий высокий тембр сменялся на отрывистое сиплое мяуканье, глушимое моими же несдержанными низкими стонами. Он ластился, податливо извивался на скомканной влажной простыни, терпеливо замирал у края кровати, на затекших коленях, не смотря на сквозняк, неровность и холод дощатого пола, между моими ногами. Прикусывал и вылизывал, никогда не брал в рот полностью, на зло, а потом виновато скорчившись, сглатывал. Не любил шлепки, зато умел до последнего себя сдерживать, пускай и тычась лицом в подушку, раком, не издавал ни единого звука, почти не дышал. Серёжка-рыбка поблёскивали в жёлтом свете настольной лампы, а густые розовые волосы путались с длинными фиолетовыми. Он старался не задевать мои запекшиеся ссадины, с завистью проводя пальцем по моим настоящим, "взрослым" татуировкам на животе. Короткий и нежный поцелуй, запах сахара и цветочного шампуня и озорной взгляд карих глаз исподлобья. ...Сладкий.