Год некроманта

Протянув руку, глажу мальчишку по щеке. — Отдохнул? Неси из шкафчика хрустальный флакон. Расходовать эликсир второй жизни на полутруп — безумное расточительство. Но этот вечер и без того обещает множество расходов, куда более чувствительных, чем редкое зелье. Притихший Рыжик выполняет распоряжения еще быстрее и старательнее, чем обычно, виновато косится на меня. Но не боится. Я его никогда не наказывал и не собираюсь — что толку? Мальчик не виноват, что изначально уродился с пороком, а годы в приюте довели этот внутренний изъян до своеобразного совершенства. Он вливает эликсир в паладина и вытирает ему лицо мокрым полотенцем, заливает раны кровохлебкой. Потом тем же полотенцем тщательно протирает пол, но густой запах крови так и стоит в воздухе, пропитывая все вокруг. — Достаточно, — бросаю я. — Дай ему воды. Паладин медленно, но верно приходит в себя. Удивительная вещь — этот эликсир. Сказки про живую воду придумали те, кто видел его в деле. Только стоит как пара деревень. И готовится почти год. К тому же не всякий алхимик за него возьмется. Грель вот так и не научился. Ему вообще целебные зелья плохо даются. Зато яды — замечательно. Хотя, казалось бы, какая разница, если знаешь рецепт? Но природу дара не обманешь. Некромант и целитель даже эликсир по одному рецепту приготовят разным. Иногда мне кажется, что все, мною сделанное — безнадежно. Абсолютного знания нет и быть не может. Каждый окрашивает его в собственные цвета, как витраж — проходящий сквозь него свет. По телу церковника прокатываются волны дрожи, он пытается что-то сказать, но только дышит, глубоко и часто. Рыжик поит его водой, старательно скрывая брезгливость от прикосновений. Да, и это тоже. Касается он без отвращения только меня. Это уже не изменить. Разбитая и склеенная из осколков фарфоровая статуэтка, порванное и зашитое полотно гениального художника. Какой материал испортили святые братья! — Зачем вы ему позволили? — доносится от стены. — Почему не остановили? Я поворачиваю голову и смотрю на священника. Поймав мой взгляд, он замолкает. Паладин на раме кашляет, хрипит и отплевывается. — Итак, вернемся к Щиту Атейне, — говорю я. — Вы можете мне не верить, но это факт. Щит заказал епископ. Вас поймали на его землях. — Почему мы? Жертвой должен быть священник? Песок в часах бесшумно и неумолимо сыпется из верхней колбы в нижнюю, где уже вырос крошечный холмик. — Нет, не обязательно, — совершенно честно отвечаю я. — Один из ингредиентов — сердце человека, преданного Свету. Но люди понимают эту преданность по-разному. Жертва должна искренне верить, что служит добру — так, как его видит. Если бы я нашел темного мага, считающего, что действует на благо людей, он бы тоже подошел. Беда в том, что темные маги обманывают себя гораздо реже. — Одно сердце? Паладин очнулся. Вот и замечательно. — Одно, — подтверждаю я. — Так что у кого-то из вас есть возможность еще пожить. Паладин насмешливо фыркает. Рыжик, закончивший с уборкой, тенью скользит к моему креслу, садится и замирает. — Напрасно не веришь, церковник. Мне действительно нужно всего одно сердце, обращенное к Свету. Не могу сказать, что отпущу второго, но возможны разные варианты. — И кого из нас ты убьешь? А это уже книжник. Я все так же лениво пожимаю плечами. — Сами решайте. Сейчас вас отвяжут и дадут по ножу. Впрочем, нет. Нож получишь ты, — я киваю ученому. — А паладину оставим одну руку привязанной. Это немного уравняет шансы. — А если мы не будем драться? — с нехорошим блеском в глазах интересуется паладин. — Если попробуем вместо драки прикончить одну нечестивую мразь? Только не говори, что ты об этом не подумал. Я улыбаюсь ему. — Он наверняка что-то придумал, Дорин, — подает голос книжник. Значит, Дорин? Запомню. — Попробуй, — ласково говорю паладину. — Но учти, что ты сам это выбрал. — Не сходится, — доносится от стены. — Я тебе не верю, колдун. Ты сказал, что тебе нужно сердце служителя Света. Как может служить Свету тот, кто поднимет руку на своего товарища, брата в Господе? — А как же мне отделить истинно светлого от того, кто только притворяется? — почти мурлычу я в ответ. — В этом-то и дело… Тот, кто позволит себя убить, лишь бы не убить самому — сохранит в себе свет. А тот, кто согрешит убийством — обратится к тьме. Разве не ясно? — А если мы не станем? — настаивает книжник. — Не оскверним себя в угоду твоим планам? — Выберу жребием, — скучающим тоном сообщаю я. — А второй сдохнет. Или Рыжику отдам. Но советую хорошенько подумать. Если вам так уж не хочется играть в мою игру — обойдемся и без нее. В конце концов, я могу просто убить обоих, с кем-то повезет. Поэтому и заказывал двоих, кстати. Они молчат. И я молчу тоже. Рыжик вообще замирает, медленно придвигаясь, пока снова не прилипает к моему колену щекой. — Я тебе не верю, — наконец тихо говорит книжник. Паладин молчит, губы у него сжаты так, что белеют даже на фоне бледного лица. — Дело ваше. Но я не настолько человек, чтобы врать, — снова повторяю я, улыбаясь. — Могу дать любую клятву, что мне нужно сердце только одного из вас. Видите ли, сложность изготовления Щита в том, что его создатель должен ни разу в жизни не солгать. А таких даже среди фейри немного. Потому и Щитов за всю историю было создано не больше дюжины. — Это правда, — говорит книжник. — Я… читал об этом. — Вот видишь, как полезно быть образованным, — улыбаюсь я. — Теперь ты знаешь, что я не лгу. Просто не могу солгать, чтобы не испортить работу. Кстати, придумал. Чтобы вы меньше раздумывали, я клянусь отправить того, кто выживет, к епископу Абердинскому. Отличная возможность узнать правду, не так ли? — Ты…не можешь, — растерянно произносит книжник. — Мы тебя видели, были в твоем убежище… Ты не посмеешь…отпустить. — И что с того? — интересуюсь я. — Вас привезли без сознания, дорогу все равно описать не сможете. А что я целитель и чародей, делающий амулеты, епископ прекрасно знает и без вас. Когда уже вы поймете это? Мне нет никакого дела до вашей религии, я просто мастер, которому можно заказать редкую вещь. И лишние смерти мне совершенно не нужны. — Где-то здесь подвох, — задумчиво произносит паладин. Надо же, он пытается думать без приказа! — Дорин, ты же не веришь ему? — в голосе книжника отчетливо слышится дрожь. — Он нас обманывает. Не знаю как — но обманывает. А если даже он говорит правду — неужели ты готов спастись такой ценой? — Почему же он? — вмешиваюсь я. — А вдруг повезет тебе? — Я не буду драться. Не стану спасаться ценой чужой жизни! Паладин молчит. У него даже пот выступил, не иначе, как от непривычных умственных усилий. — Если эта мразь права, — наконец роняет он, — кто-то из нас должен вернуться. Кто-то должен спросить епископа, правда ли все это? Я кошусь на часы. Половина песка пересыпалась. На столе давно готово: начерчены символы, разложены оправа и кусок горного хрусталя для амулета. — Хорошая мысль, — усмехаюсь я. — Ну так что? Чем поклясться, чтобы вы мне поверили? — Так нельзя, Дорин! — в голосе второго звенит отчаяние. — Ты не веришь епископу, наместнику Господа? Он не мог отдать нас на заклание! Если мы погибнем… — То эта мразь все равно сделает свой поганый амулет, — перебивает его Дорин. — А мы так и не узнаем правды. И епископ не узнает, что с нами случилось. Этот чертов паук будет и дальше сидеть в своей уютной норке и ловить людей. От кого — сердце, от кого — кровь, от кого еще что! Я не хочу умирать как баран, чтобы кто-то получил защиту от всего на свете. — И бессмертие, — мурлычу я. — Достойная цена, чтобы немного изменить принципам. Думаю, епископ, как умный человек, это понимает. — И ты ему веришь? Дорин, ты веришь, что он кого-то отпустит? Паладин хмурится. Смотрит на меня, переводит взгляд на своего спутника и снова на меня. — У тебя есть портал? — Конечно, — подтверждаю я. — Не думаешь же ты, что я трачу свое драгоценное время, добираясь до покупателей? Но портал на одного. — Отдай его своему щенку. И пусть подойдет ко мне. Им ты рисковать не станешь, верно? Когда сделаю дело — заберу у него портал. — Дорин! Паладин сплевывает кровавую слюну на пол. Скотина. Рыжик только вымыл. Но чего и ждать от монаха? — Прости, Санс. Ты все равно попадешь на небеса, как мученик. А мне всю жизнь отмаливать этот грех. Но я должен узнать правду. И остановить это. Я вытаскиваю из кармана янтарную каплю на цепочке. Трогаю Рыжика за плечо. Мальчишка удивленно смотрит на меня. — Ты ведь слышал? Иди, развяжи его. И ничего не бойся. — Я должен его отпустить? В голосе Рыжика непонимание. Я киваю и улыбаюсь мальчишке, поправляя рыжую прядь, лезущую ему в глаза. — Да, так надо. Он тебе ничего не сделает. Паладин! Ловлю его взгляд своим. — Портал пока побудет у меня. А то ты можешь решить, что проще увильнуть от сделки, сбежав сразу. А Рыжик постоит рядом с тобой. Сделаешь дело — и мы обменяемся. Янтарная капля ровно и сильно светится в моих руках. Портал заряжен — это видно издалека. Паладин облизывает губы, глядя на него. Потом — на Рыжика, холодно, оценивающе. — И учти, — добавляю я. — Просто обменяться не выйдет. Рыжик мне нужен. Но этот заказ мне нужен тоже. Не рискуй, монах. Ты в моем доме, на моей земле. Попытаешься причинить вред мальчику — сделка расторгнута. Будете умирать так, что позавидуете мертвым. — Хорошо. Согласен, — хрипло отзывается он. — Иди, мальчик, — говорю я Рыжику. — Не бойся. Ты же мне веришь? Он улыбается, неумело, но куда лучше, чем год назад. Поднимается, делает несколько шагов и подходит к раме с паладином. Узлы затянуты намертво, и Рыжик оглядывается на меня. — На столе нож, — подсказываю я. — Дор! Не надо! Морщусь от крика и отчаяния, звучащего в нем. Ничего, уже недолго. А потом спать — на сутки, не меньше. — Прости, Санс, — повторяет он. — Мне жаль. Я быстро, не бойся. Вместо возни с узлами Рыжик просто перерезает веревки. Первым делом освобожденный паладин хватает его за запястье и отнимает нож. Я вижу, как вздрагивает мальчишка, невольно рванув руку, морщится от боли в запястье — и сам напрягаюсь. — Осторожнее. Он не любит чужих рук. — Твои зато любит, да? — брезгливо кривит рот паладин. — Ничего, минуту потерпит. Я смотрю на Рыжика, внимательно смотрю, и под моим взглядом мальчишка успокаивается. Вместе с паладином покорно делает несколько шагов к стене, где, не стесняясь, всхлипывает невысокий полноватый человечек в изодранной рясе. Не сопротивляясь, встает рядом, не сводя с меня взгляда. — Не надо, Дор… Прошу тебя… — Прости, — снова повторяет паладин. — Я всю жизнь буду молиться… В последний момент киваю. Резкое движение — короткий блеск. Выдернув запястье, Рыжик отпрыгивает назад. А на пол, к ногам привязанного, тихо всхлипывающего священника, медленно заваливается огромное тело. Паладин Дорин так высок, что ноги едва не упираются в мое кресло, когда он безжизненно распластывается на полу. Из шеи, немного ниже уха, торчит рукоятка ножа. И в этот момент меня все-таки скручивает. В голове вспыхивает кусок солнца, обжигая, заливая расплавом левый висок и дальше… Мир вокруг превращается в слепящую пустоту, и несколько мгновений я не могу даже дышать. Потом проявляются очертания лаборатории, испуганное лицо Рыжика, замершего в двух шагах. Молчит. Умничка. Раскаленный прилив в мозгу отступает, оставляя меня хватать воздух ртом. Знал ведь, что нельзя работать при приступе, но что делать? Нужное сочетание звезд бывает раз в год и длится всего несколько часов. Рыжик вопросительно смотрит на меня, потом молча показывает на пустую чашку. — Нет, мальчик. Все. Прошло. Иди сюда. За его спиной давится хрипом книжник Санс, а Рыжик, переступив через паладина, кидается ко мне. Ну разве что хвостиком не виляет. Славный мальчик. Сла-а-вный… Мысли чуть путаются, это от спорыньи, но не настолько, чтобы помешать. — Мразь! — доносится от стены, заставляя меня снова поморщиться. И вправду, что ли, рот заткнуть? — Разве я солгал? — отзываюсь вместо этого я, словно со стороны слыша свой бесцветный голос. — Мне нужно было сердце человека, принадлежащего добру. Ах да, забыл сказать, что человека следует убивать, когда он обратится к тьме, как вы ее понимаете. Принцип равновесия, книжник, только и всего. — Вы все это нарочно, господин? В голосе Рыжика восторг, даже его проняло. Или это от недавнего убийства. Я приподнимаю подбородок мальчишки, уже прижавшегося к моим коленям, глажу большим пальцем щеку. — Конечно, мальчик. Неужели ты думал, что я позволю кому-то причинить тебе зло? Ты все сделал правильно, радость моя. Санс у стены тихонечко скулит, пытаясь что-то сказать, но выходят только неразборчивые всхлипы. Неважно, все равно для Ронана-Рыжика сейчас во всем мире существую только я. Глаза мальчишки сияют, как цветущий луг, покрытый росой. До чего же он красив сейчас, когда душа озаряет изнутри все существо. — Спасибо, господин. Вы не сердитесь? — Нет, конечно, — улыбаюсь я, запуская пальцы в рыжие пряди, прижимая его сильнее, пока вторая ладонь ложится на худенькую спину, ласково поглаживая. — Что толку на тебя сердиться, малыш? Ты не виноват. А сегодня я бы без тебя не справился. Ты мне очень нужен, Рыжик. — Правда? Вот как оно выглядит — счастье. Золотая вспышка, пронизывающая ауру. Чистая, ничем не замутненная любовь. Свет, сияющий во тьме. — Да, мальчик. Правда, клянусь. Без тебя ничего не вышло бы. И без твоей любви. Ты ведь меня любишь? Равновесие. И-де-аль-но! — Ронан! Нет! Поздно. Что Рыжику крики какого-то монаха? Он тянется ко мне, раскрываясь, отдавая сердце, душу, плоть… И от жара его души почти больно. Глаза в глаза. Ладонь на его шее, вторая — под подбородком. Одно движение — тихий хруст. Чистая, незамутненная болью или страхом синева мальчишеских глаз. Безупречен. Лучшее, что можно было найти. Я подхватываю на руки обмякшее тело, бережно кладу его на пол рядом с креслом. Закрываю глаза. Что-то настойчиво мешается на грани сознания, не дает сосредоточиться. Ах да, монах… Придется ему немного подождать. Шуршат, пересыпаясь, песчинки… В верхнем сосудике еще чуть меньше трети. Я успеваю. Все правильно. Раскаленная лава вновь накатывает слева, но в этот раз отступает быстрее, оставляя сладковатый привкус во рту и звон в ушах.