ты

ведь стоит мне зажмуриться как замелькают картинки улицы руки глаза мосты и ты ты ты ты

Что Нюша, несомненно хорошо умеет, так это разбивать сердца. С лёгкостью бабочки она очарует тебя, а затем, наигравшись, упорхнет прочь, оставив после себя лишь слабый шлейф цветочных духов. Бараш и не понимает уже, почему до сих пор посвящает ей стихи. Он всё никак не может прекратить мечтать о ней. В голове всё так же ярко вырисовывается образ девушки, в светло розовом платье, смеющейся над очередной шуткой Кроша. Этот звонкий смех Бараш, кажется, записал на подкорку, снова и снова проигрывая его в голове, словно самую прекрасную на свете музыку. Нюша для него — земная ипостась Афродиты. Она легонько перебирает пальцами струны его души, наигрывая беспечный мотив. А затем, отбрасывает в угол, словно мелодия его, ей внезапно наскучила. Ей бы жить во времена благородных рыцарей, странствующих бардов и прекрасных принцесс в пышных платьях, со своими кавалерами кружащихся в танце на торжественных балах. А Бараш уже кажется под кайфом. Он не способен есть, забыл, что значит сон. Почти уже не помнит своего имени. Для него существует лишь перо, чернильница, множество листков бумаги, сложенных кривой стопкой в левом углу деревянного стола, и милый сердцу образ ветреной красавицы. Бесчисленное множество картинок, чем-то похожих на полароидные фотографии всплывает в его памяти. Вот Нюша бежит к морю, сбрасывая на бегу летние босоножки. В следующий миг она стоит уже по колено в воде и заливается радостным смехом, глядя на подолы небесно-голубого платья, плавающие на поверхности воды. Вот она стоит, укутавшись в клетчатый плед, связанный Совуньей, и смотрит вдаль, на волны прибоя, пока холодный осенний ветер треплет её волосы. Вот Нюша качается на своих любимых качелях, словно птичка взмывая ввысь, и напевает одной лишь ей известную мелодию. Бараш, как заведенный, пишет стихи, обращаясь к Нюше. А она его стихи называет свечными огарками. А он всё пишет, и пишет, и пишет. Лёгкие, пропитанные дымом дешёвых сигарет с ментолом, умоляют о помощи, однако Барашу плевать. В предрассветные часы — самые благодатные для вдохновения, он задыхается в маленькой студии, выводя на бумаге строчку за строчкой надломленной речи. Стены давят и давят на грудь. Он утонет в иле собственных мечт и больше никогда не всплывёт на поверхность. Бараш отдаст последние деньги со студенческой стипендии на чернила и сигареты. Он посвятил всю свою жизнь Нюше, с лёгкостью бабочки танцующей на руинах его души.