Гейская западня

      С Евой просто, и Раз-Два сначала кажется — дело в том, что они понимают друг друга без лишних слов. Он ловит в её взгляде интерес и прикидывает, как подкатить, — она зовёт его к себе. Он наливает вино в бокалы — Ева расстегивает блузку. Раз-Два планирует в процессе нежно выяснить, как ей больше нравится — она сразу говорит, что и как делать. Ева равнодушна к ухаживаниям и флирту и не горит желанием видеться с ним кроме как в постели, но секс с ней всегда классный, и встречаются они всё-таки именно ради него. Раз-Два снисходительно подыгрывает её привычке командовать и принимать решения единолично, потому что оно всегда того стоит. С ней удобно и легко, и долго они так не протянут.       Сегодня она хочет, чтобы он взял её сзади, Раз-Два так никогда особо не нравилось: долгая и неловкая подготовка, лишние опасения причинить вред, вероятность того, что девочка в процессе передумает, а ощущения — другие, но не то чтобы намного круче, чем обычно. С Евой, конечно, будет, как всегда, хорошо.       Он толкает в неё пальцы осторожно и неторопливо, ловит реакцию, чтобы убедиться, что все нормально и можно глубже и больше, смотрит на закушенные губы и сведённые брови и все-таки сомневается, что это хорошая идея. Ева послушно раскрывается, тихо и длинно выстанывает, подтверждая, что она, как всегда, точно знает, чего хочет, и Раз-Два все ещё удивляется — неужели и правда есть люди, которым такое реально нравится, а после спотыкается об эту мысль и врезается в следующую — непрошенную, ненужную, подлую своей неожиданностью, — такое точно нравится людям вроде его кореша. Размышлять об этом ни хрена не хочется — ни прямо сейчас, пока он занят красивой девочкой, ни когда бы то ни было, но и перестать не получается, потому что — полный пиздец. Одно дело — знать, что твой друг любит члены больше сисек, и совсем другое — готовя под себя девочку вдруг осознать, что в койке под кем-то тот так же разводит ноги, выставляет себя, принимает чьи-то пальцы и скулит на них, так же хочет в себя чей-то хер. Его лучший кореш, Красавчик Боб, с которым они пили, мылись в душе, съёбывали от разных психов, прикрывали друг друга, чудили сами, которого он знает давно и почти так же хорошо, как себя самого, который запросто улыбается этой своей мягкой улыбкой и легко врубается за своих — ещё и ложится под кого-то, покусывает свои губищи, заглядывая какому-то мужику в глаза, мычит, пока его долбит чей-то член, и мычит от удовольствия. Думать об этом так же жутко и отвратно, как... как осознавать, что твои предки трахаются друг с другом.       Раз-Два сам не понимает, почему у него не падает от ужаса, прикрывавшая глаза Ева ахает, толкаясь на его пальцы и не замечает его интеллектуальной заминки, а ебанутые мысли продолжают взрываться в его башке одна за другой. Перед тем, как вставить, он надеется, что тесная и жадная девочка всё как-то исправит, но, толкнувшись в скользкую узкую дырку, чудом сдерживается, чтобы не заорать от вселенской несправедливости, потому что никогда ещё, трахая кого-то, не представлял, как его кореш приоткрывает свои пухлые и подвижные губы, рвано выдыхает, принимая член, смотрит кому-то в глаза взглядом, в котором возбуждение мешается с хорошо знакомыми азартом и нетерпением. Он не заказывал эту чёртову трансляцию, не хочет предполагать, насколько кореш гибкий и жадный до членов, не готов думать, но думает, что с ним можно жёстче, чем с Евой, потому что тот больше и крепче, и если уж так кого-то трахать, то парня как-то логичнее, потому что будет меньше опасений и больше кайфа. Блядь, да ему никогда особенно так не нравилось, а сейчас, как назло, его накрывает мощно и ярко, срывает от скользкой узкой дырки и злоебучих грязных и неправильных мыслей.       Улыбчивый и обаятельный мудак, его кореш Красавчик Боб, с которым за карточным столом и на танцполе ни в коем случае нельзя терять бдительность, на которого можно положиться в любой передряге, который точно дотащит до дома с каждой дикой пьянки, даже если сам будет в полное жопито, любит, когда в его крепкую задницу загоняют самый настоящий хер, и Раз-Два даже кофе не может спокойно выпить, пока тот, криво и расслабленно ухмыляясь, вполголоса рассказывает за соседним столиком гогочущему Мямле какую-то до хрена забавную историю. Бобски давно про себя знает то, что только сейчас припиздячило Раз-Два охуевшим и жутким откровением — ему такое точно нравится, непонятно только, как больше: когда его неторопливо и ласково поёбывают или дерут до хрипа и ора.       Раз-Два не может нормально ответить на невнятный и ленивый вопрос — сколько сейчас времени, он сначала давится воздухом и только потом соображает посмотреть на часы, потому что только что проснувшийся на диване в «Притоне» Бобски, прежде чем хрипло у него это уточнить, выворачивается плавным движением так, что любой нормальный человек, глядя на это, ощутил бы фантомные боли в спине, и, мать его, видно, что корешу сейчас вполне удобно, это ж как можно его в койке гнуть и как об этой ебени думать теперь перестать.       Раз-Два, блядь, не может даже спокойно по телефону поговорить и намекнуть понятливой Еве, что им было хорошо, но достаточно, потому что язык прилипает к нёбу, когда спешащий куда-то Боб протискивается мимо него в узкую дверь, извиняясь и легко отираясь о его пах упругой задницей, и ещё вчера это ни хрена не имело бы значения, а сегодня становится последней блядской каплей. Раз-Два съёбывает из «Притона», нагородив в ответ на вопросительные взгляды какую-то дичь, запирает дома за собой дверь и с возмущённым, отчаянным стоном сжимает через брюки стоящий колом член.       Подрочив, он психует, после — непонятно сколько валяется, пялясь в потолок и не понимая, что именно в его башке вдруг наебнулось, опять передёргивает, прикрывая лицо рукой и представляя именно то, что так отчаянно хочется выкинуть из головы — как нагибает только что отершегося о него задницей Бобски в том самом коридоре, развернув к стене и спустив с него штаны до колен, как тот скулит и толкается к нему, чтобы получить больше в свою скользкую, узкую и жадную дырку.       Раз-Два засыпает, уткнувшись мордой в подушку, в надежде, что на следующий день подкисшие мозги точно встанут на место.       Утром лучше ни хрена не становится — Боб будит его звонком и плетёт про какую-то пластинку, которую Раз-Два давно не мог найти, и хер в штанах напрягается как по ебучей команде раньше, чем получается разлепить глаза.       Бодрым и радостным голосом Бобски хвастливо сообщает, что блядскую пластинку для него совершенно случайно он добыл, предлагает её завезти, и Раз-Два думает, что два последних бредовых дня от и до — какой-то хитрожопый гейский трюк кореша, даже чёртова Ева с её странными хотелками. Его, похоже, загнали в подлую гомосячью западню, и вывернуться уже не получится.       — Приезжай, я дома, — смирившись, выдыхает он в трубку, так и не вспомнив, что за пластинку он недавно так хотел заполучить.       Кореш добирается из какой-то перди, и Раз-Два, пока его ждёт, валандается из угла в угол, рассеянно натягивая одежду, старательно ни о чем не думая, греет кофе, умывается и проверяет, на месте ли смазка и гандоны.       Не глядя забрав у сияющего улыбкой Боба пластинку и отложив её в сторону до той поры, когда он снова сможет нормально соображать, Раз-Два приглашает его пройти, садится на диван рядом с озадаченным его кислой мордой корешем, хмурится, собираясь с духом, облизывает губы и шарит по его лицу неуверенным взглядом перед тем, как сипло уточнить:       — Бобски, ты всё ещё хочешь? Меня хочешь ещё?       Тот только брови задирает, округляет глаза и тихо интересуется:       — А ты это к чему сейчас?       Вот хуй Раз-Два будет распинаться о причинах, он и так слишком до хрена уже сказал.       — Хочешь, блядь, или нет? — играя желваками, угрожающе выдавливает он сквозь стиснутые зубы.       Боб поджимает пухлые губы, смотрит прямо и просто признает:       — Всё ещё хочу. А что, можно?       Как будто непонятно, и никак без этих ебучих расспросов и уточнений не обойтись. У Раз-Два дёргается щека, колошматящее сердце проваливается куда-то в похолодевшие кишки, стоит так, что яйца ломит, деревянный язык двигаться отказывается, и в ответ получается только беспомощно скривить рот и, тяжело сглотнув, кивнуть.       Боб резко выдыхает, снова задирает брови и так быстро, что Раз-Два не успевает передумать, прижимается к его рту полными губами — порывисто, горячо, без тени сомнений. Так запросто, стоило только предложить. Башка идёт кругом, забывается только что бивший мандраж, даже окологейские сомнения тускнеют, оставляя только предвкушение и голод — вот он, Красавчик Боб, из-за которого он загонялся как незрелая малолетка после его заподлючего признания, на которого он дрочил вчера как мелкий долбоёб на воспоминания о горячей училке — бери и пользуйся. Раз-Два невольно стонет, раздвигая языком мягкие и податливые губы, сжимает его шею, поглаживая короткие волосы на затылке и притягивая ближе, вылизывает внутри горячий и послушный рот и надеется не спустить слишком скоро из-за быстрых и проворных пальцев, избавляющих его от рубашки. Прикусив пухлую нижнюю губу, он отрывается, останавливает руку Боба на своем ремне и хрипло выдыхает тихое:       — Пойдем.       Боб не спрашивает — куда, кивнув, ещё раз успевает мокро прижаться припухшими губами, встаёт вместе с ним и послушно идёт следом, когда его тянут за рукав к спальне.       На кровати — смазка и резинки, кореш переводит с них на Раз-Два очередной обалдевший взгляд, и сейчас все ещё не время для каких-то объяснений. Боб не собирается спрашивать, но он всё равно на всякий случай запирает его рот своим и сгребает толстовку, подтаскивая кореша ближе, чувствует, как тот с готовностью отвечает на поцелуй, прижимаясь горячо и согласно, снова добираясь до ремня, чтобы скорее заполучить его член, как, блядь, с таким жадным подольше продержаться? Раз-Два позволяет забраться к нему в штаны, толкается в непривычно крупную и крепкую ладонь, стаскивает через голову Бобски мешковатую толстовку вместе с футболкой, прижимается кожей к коже, чувствуя, как между ними двигается надрачивающая ему рука. Кусая подставленную шею, дёргает болты на джинсах кореша, стягивает их торопливо с упругой задницы, потому что оба хотят скорее. Бобски хочет, чтобы Раз-Два его нагнул, хочет так, что голодно и пьяно выстанывает под ухом, трётся крепким и горячим даже через трусы стояком о его голое бедро, и, блядь, даже непонятно когда и как его такого готовить и растягивать — жадного, возбуждённого, нетерпеливого.       Красавчику Бобу явно хочется скорее сжать его бедрами, дать себя как следует натянуть и оттрахать до звёзд перед глазами, и пока Раз-Два это не приходило в голову — всё было хорошо, а теперь остатки мозгов стекли в яйца, и единственное, о чём он может думать — скорее дать то, чего он так хочет, отыметь его скользкую и тесную дырку, наставить засосов, отодрать так, чтобы ходить не мог нормально пару дней и думать забыл про чьи-то ещё члены.       Он стягивает трусы кореша, тискает и мнёт крепкую задницу, и, блядь, он всё-таки его сейчас выебет по полной программе, так что будет честно как-то порадовать Бобби авансом, раз уж угораздило вмазаться в эти гомосячьи игрища. Раз-Два опускается на колени, сжимает сильные бёдра и тяжело дышит, глядя на напряжённый хер, открывает рот и прикрывает глаза. Бобски сверху поражённо охает, зарываясь пальцами в волосы, пока он неумело, но старательно вылизывает крепкий горячий ствол и надеется, что справляется хотя бы приемлемо. Раз-Два стаскивает его джинсы и трусы, пробует взять до горла, давится и повторяет попытку — осторожно и медленно, чувствует, как тяжёлый болт скользит по языку, запирая дыхание, растягиваются уголки губ, мешается скопившаяся во рту слюна, кое-как сглатывает и слышит длинный, голодный стон кореша. То ли тот не слишком требовательный к качеству отсосов, то ли у Раз-Два для первого раза неплохо получается.       Натянувшись на его хер до такого же правильного и приятного звука ещё пару раз, он понимает, что уже на пределе, не может больше хрипеть и сипеть с членом в глотке и остро нуждается в полноценном вдохе, выпускает из онемевших губ мокрый и обсосанный прибор и в качестве извинения за быстрый финал, стараясь не думать о том, что делает, мягко и ласково вылизывает его подтянувшиеся яйца. Раз-Два невольно обтирается о собственные слюни, аккуратно прихватывает нежную кожу губами, не рискуя втянуть в рот, и прислушивается к всхлипам и стонам. Он скоро разложит Боба, и если тот под ним будет таким же громким, всё кончится до обидного быстро.       Кореш гладит его лицо, добирается до губ, и Раз-Два вылизывает его пальцы вместе с мошонкой и ласкает губами основание члена. Боб кладёт руку на щеку, привлекая внимание. Подняв голову, Раз-Два самодовольно рассматривает искусанные приоткрытые губы, тяжело поднимающуюся грудь, ловит тёмный и пьяный взгляд.       — Я кончу сейчас, просто глядя вниз, — поглаживая его пальцами, хрипло предупреждает кореш, и Раз-Два вспоминает про ломоту в собственных яйцах и про то, чего оба так хотят.       Поднявшись, он делает шаг назад, садится на край кровати, притягивая кореша к себе за бёдра. Боб опускается на пол между его ног, натягивается горячо и мокро ртом на член и тащит к себе смазку. Вот как будет — жадный и нетерпеливый кореш будет ему сосать, торопливо растягивая себя пальцами. Раз-Два откидывается на спину, разводит бедра и длинно стонет, толкаясь в умелый и с готовностью принимающий его жаркий рот. Блядство, только бы не спустить в него прямо сейчас.       Боб удерживает его на грани, берёт глубоко и классно, замедляется и вылизывает, когда накатывает, позволяет трахать горло, подкидывая бёдра и удерживая его голову, а Раз-Два вчера весь вечер думал только про его тугую задницу, совершенно забыв про этот порнушный рот. Корешу сейчас хорошо, ему нравится и хочется принимать по-всякому, и, как Раз-Два и думал — с ним жёстче и горячее, чем с девочкой. Это подло и несправедливо, не собирался он никогда в педрильный лагерь метаться, но, блядь, слишком круто, чтобы потом отказываться, ни теперь, когда он уже попробовал, ни, тем более, после, когда он наконец кореша согнёт и будет трахать, пока тот будет цепляться за него, сжимать и подкидывать задницу, просить ещё.       Коротко и низко простонав, он невольно толкается в мокрый и жадный рот грубовато и резко, Боб в ответ возбуждённо мычит на члене, натягивается до горла тесно и замечательно и проталкивает в расслабленную дырку Раз-Два прохладный и скользкий палец. Охнув от неожиданности, он приподнимается и открывает рот, чтобы возмутиться, но тот лезет глубже и трёт внутри, увлечённо обсасывая его ствол, и вместо возражений Раз-Два удивлённо и рвано скулит, стискивая беспокойный и деятельный палец задницей, а потом укладывается обратно на кровать, облизывая пересохшие губы и стараясь расслабиться, чтобы не мешать осторожным и настойчивым движениям внутри. Бля-ядь, так вот из-за чего некоторые любят жопы подставлять. Раз-Два хочется рычать и хныкать, вырывается что-то среднее между бабским ахом и голодным воем, и точно же блядский Боб все рассчитал и спланировал, не должно так за день в башке щёлкать, чтобы с девочек переключало на мужиков, с потребности, сжимая до собственнических синяков, отодрать до ноющих колен и незакрывающейся до конца ещё какое-то время дырки на необходимость быть выебанным до шаткой походки и ломоты во всем теле, до саднящей задницы, на следующий день ещё помнящей форму и ощущение члена внутри. Он, блядь, даже не знает, есть ли в этом какой-то кайф, ему только подружки про такое рассказывали, чтобы потешить его самолюбие, заверяли, что классно и будит приятные воспоминания, и надо делить на два, всё что девочки плетут, может и ни хера хорошего в этом нет, но сейчас он охает и хрипит, старательно принимая, раскрываясь для настойчивых движений, поджимая пальцы на ногах и пачкая собственной смазкой живот из-за непривычной заполненности и неправильного, дикого желания заполучить в себя больше — до боли, хрипа и окончательного безумия.       Боб выпускает его подрагивающий член из жаркого рта, мокро и нежно прихватывая напоследок ствол красными и распухшими, выебанным губами, вытаскивает пальцы из растраханной дырки, подхватывает его бёдра, поднимается, сгибая, удерживая его задницу на весу, упирается коленом в кровать. Раз-Два давится воздухом, испугом и нетерпением, горячий конец Красавчика Боба касается между булок и пачкает смазкой, кореш ловит его поплывший взгляд своим — цепким и голодным, охрипшим из-за члена в глотке до стыдного и неровного полушепота голосом уточняя:       — С резинкой?       Раз-Два кивает вовсе не потому, что хочет именно с резинкой, не потому что на хер не стоит ебаться без гандонов в принципе, а тем более в зад, — Раз-Два кивает на автомате, просто чтобы согласиться с Бобом, у которого, похоже, крыша тоже качественно потекла, если ему надо переспрашивать сейчас очевидные вещи, и понимает — так же кивнул бы, предложи тот поиметь его и по-другому. Ещё Раз-Два допирает, что кореш запросто дал бы ему сам и так, и эдак, объясни он нормально, чего именно хочет — не потому что любит подставляться под чей-то хер, а потому что согласится, какую бы херню он у Бобса ни попросил, слышит шуршание упаковки, тихое хлюпанье смазки, пока тот раскатывает по члену гандон, тяжёлый и неверящий взволнованный выдох и дурное бормотание, бессвязной скороговоркой обещающее выставить для него все музыкальные лавки в городе. У Боба точно поехал чердак и у Раз-Два, похоже, тоже, потому что когда кореш растягивает его твердым и обжигающим как раскалённая кочерга в заднице членом, он хрипит и пытается выгнуться к нему, надеясь принять больше, всхлипывает нетерпеливо от осторожных и беспощадных раскрывающих движений, воет и скулит от смеси боли, страха, кайфа и самодовольства, принимая до мокрых шлепков обсосанных им яиц о собственную влажную кожу, подстраивается под жёсткие и быстрые толчки горячего и крепкого болта, стонет, подставляясь и сжимая себя рукой, дрочит без ритма, резко, рассматривая хватающие рваные вдохи пухлые губы, напряжённые плечи и ходящую ходуном взмокшую грудь с короткими волосками, и липко спускает в кулак, переведя взгляд на долбящий его хер. Боб кусает губы, дерёт так, будто ему больше никогда и ни с кем не обломится и надо наебаться про запас. Так его Раз-Два и хотел поиметь — грубо, без скидок и притворства, проверяя обоих. Согнув его сильнее, въехав до яиц, до синяков стиснув пальцы на бедрах, кореш наконец длинно стонет и подрагивает, наполняя резинку, и в следующий раз они повторят уже нормально и с расстановкой, а сейчас всё именно так, как в общих чертах и хотелось — скользкая и саднящая выебанная задница, правда, у Раз-Два, темнеющие на обоих следы пальцев, приятно опустевшие яйца и головы. И похер, что Бобски мужик, и ебля гейская — с девочкой он такого никогда не устроит и уж точно не захочет повторить, а вот на друга у него теперь ещё больше планов, чем было утром.       Кореш помогает заползти на кровать, валится рядом на бок, и Раз-Два чувствует кожей пытливый взгляд, заранее хмурится и жуёт губы, прогнозируя череду охуевших вопросов. Всегда ли он даёт в благодарность за редкие пластинки? Зачем берет в рот, если не умеет сосать? Когда открыл в себе любовь к членам?       — Раз-Два, — осторожно начинает Боб, и лишь бы не про отсос, он сам до конца не понял, с чего ему так приперло, и точно не хочет прямо сейчас признаваться, что и в жопу-то дал, поддавшись порыву. — Сходим попозже куда-нибудь перекусить вместе?              Фух, бля. Бобби, лучший кореш, который не станет издеваться, когда капитально подставишься под удар, который всё так же легко его угадывает и понятливо не торопит, классный настолько, что с ним трахаться хочется, сейчас не может удержаться только от одного уточнения — будет ли у них после что-то ещё.       — Угу, — согласно бурчит Раз-Два потолку, понимая, что встрял в эту гомосячью ловушку ещё крепче, чем сначала показалось.       Расскажет он всё. Чуть позже. Торопиться больше не за чем.