Пальто, буханка хлеба, револьвер, две пули и десять миллионов квадратных километров тайги

"По приказу Вождя русской нации, - громко прочитал голос где-то перед ним, - я приговариваю вас, Валерий Михайлович Саблин", - он был готов. "К изгнанию", - он опустил голову и растерянно огляделся вокруг. Охранники дали ему револьвер, две пули, пальто и немного черного хлеба. После этого, они ушли. «Будьте сильны и верьте, что жизнь прекрасна. Будьте позитивными и верьте, что Революция всегда побеждает». Эти слова Саблин произносил своим товарищам регулярно. Всегда, когда настоящее подкидывало тебе одну катастрофу за другой, вера в светлое будущие позволяла добиться успехов, или хотя-бы подсластить горький вкус жизни. Но теперь веры не было. Валерий был опустошён, и сам понимал, что сейчас он – лишь полое тело, которое все ещё дергает за ниточки какой-то всесильный кукловод. Видимо, желающий поиграться со своей очередной игрушкой ещё немного, при том не обращая внимания на поломку. Имя этому кукловоду судьба. Судьба, такое противное слово. Судьба кажется, чем-то вроде всемогущего рока, предрешившего все заранее, любые действия наперекор которой, обречены на провал. Разумеется, Саблин не верил ни в какую судьбу, кроме той, которую люди куют сами. Но сейчас его вера в это пошатнулась, точнее, у него в принципе уже исчезла вера во, что-либо. Все его идеалы стали прахом на его глазах, все что любил, все что ему было дорого ныне втоптано в грязь тяжелым сапогом. Ни осталось ничего, и внутри него тоже не осталось ничего. Тем не менее Валерий встал на ноги. Он шел, не зная, да и не разбирая дороги, он просто шел куда-то вперед. Движение – жизнь, пока мышцы Саблина способны двигать его плоть, он будет жить. Ветер воет, в лицо бьет снег, пальто ни черта не помогает, но сил еще хватает, чтобы идти на встречу ранее не существующей для Саблина судьбе. Наверное, в такой ситуации перед глазами должна пролетать вся жизнь. Но разве это имеет смысл? Зачем дразнить себя тем фактом, что та, пусть не идеальная, пусть даже отчаянная и подавленная жизнь, могла продолжатся и поныне. Нет уж, лучше претворится, что ничего этого не было, что Саблин родился в том фургоне, который привез его в эту пустошь, и, что нет мира за пределами этой пустоши, что он бабочка-однодневка, которая родилась сегодня, и умрет сегодня же. Но все не получается, не выходит отбросить жизнь до злосчастной пустоши, пусть не в лицах, лишь в размытых образах, остатках идей, заржавевших остовах разума того Валерия Саблина что призывал быть сильными и верить в прекрасную жизнь. А тем временем ноги все шагали по мерзлой, засыпанной снегом земле. Шаг за шагом, метр за метром, ближе к цели. А была ли цель? А была ли вообще цель в жизни? «Смысл жизни», разве не за ним охотились философы на протяжении десятков веков? В прочем, приравнять смысл к цели вряд ли будет корректно. Хотя какая уж сейчас вообще разница от неточности формулировок. Все равно эти измышления, лишь попытка забить голову, хоть чем-то кроме гнетущей безысходности сложившейся ситуации. Не так ли? Все так же Саблин чеканит шаг, пока еще ноги чувствуют холод, это хорошо. Когда они онемеют, будет хуже. Но и мозг ведь тоже может неметь. Буквально терять какую-либо чувствительность. Он перестает выполнять свою роль. В какой-то степени тысячи и миллионы людей, прямо в эту секунду живут с онемевшей головой, и ни то чтобы жалуются на свое положение. Быть может кому-то так даже лучше. Уж точно жить с атрофированным сознанием, для людей которым нравится, просто быть мешками плоти, живущими, точнее существующими лишь для себя, и не представляющих из себя ничего особенного, намного проще чем с атрофированной ногой или рукой. Да и менее заметно. В прочем ещё не понятно, что хуже: заполненный нейтральной инертной субстанцией голова, или концентрированная злоба и ненависть к роду людскому, к какому-бы то ни было его представителю. Ведь первые очень неплохо подпитывают как разум, так и действия вторых. Ещё несколько шагов, снег стал куда менее глубоким. На поверхность разума двинулись и мысли Саблина. Уйдя от глубоких измышлений, он сразу почувствовал голод. Откусить кусок мерзлого хлеба было не особо просто. Мерзлый хлеб… С мерзлым хлебом была связанна одна очень неприятная история, вспоминать больно. Когда Валерий только начинал службу в армии. Был в соседней роте некий Володя X. Мягкий, вежливый, узкоплечий —типичный интеллигент, а это слово - «интеллигент», в прогнившей насквозь тюремными «понятиями» армии, в которую за 20 лет анархии деградировал дальневосточный осколок красной армии, оскорбление, каких поискать надо. В чем он провинился — Саблин не знал, да и не факт, что вообще был в чем-то виноват, только побили его знатно. Ротный на утреннем осмотре увидел синяк. Спросил: «Кто ударил?» Завел в канцелярию. «Ты же честный, Володя, я знаю. И не побоишься сказать правду. Зачем тебе покрывать нарушителей Устава? Скажи мне правду. Слово офицера, никто не узнает». Тот поверил, ну и ясное дело все рассказал. Ротному, по большому счету, на этот синяк плевать, как и на самого Володю со всеми его проблемами. Но работа его с личным составом должна быть для всех налицо. Вот он пожурил виновных перед строем, да и пошел себе вечером домой с чувством хорошо выполненного долга. А незадачливого Володю били смертным боем часа два и с проломленным черепом оставили под кроватью. Каждый раз, когда хотел вылезть, — добавляли. Провалялся он под койкой двое суток без еды и питья. Наконец, заметили его отсутствие «отцы-командиры». Вытащили из-под койки. Справедливость, как говорится, восторжествовала Володю — в госпиталь, обидчиков его — под трибунал и в дисбат. Но это еще не все. Развилась у Володи болезнь, весьма распространенная в армии, которую некоторые называли «казармофобия». Боялся не хочет возвращаться в часть. На коленях умолял начальника госпиталя оставить его. Когда тот не согласился, Володя съел буханку мерзкого армейского хлеба и полкило оленьего жира. Результат — заворот кишок и снова в госпиталь. Саблин был как раз рядом, когда бедняга давился, но ел хлеб. Этот образ крепко впился Саблину в память. Это воспоминание было одним из напоминаний, за, что Валерий сражался, что поднимало его в бой. Советский офицер, который будет не безразличным упырем в петлицах, а отцом и братом солдатам. Советская армия, в которой не будет места ублюдкам и выродкам, подобных тем, что измывались над Володей. Советские люди для которых ни только подобные поступки, но сам факт того, что подобные ужасные деяния над человеком могли сотворить другие люди будет немыслим. В той истории счастливого конца не было. После лечения заворота, Володю должны были отправить дослуживать в свою часть, но он сыграл на опережение - застрелился за ночь до отправки. Саблин бросил взгляд на лежавший в его кармане револьвер. На его лице на мгновение дернулось пара мускулов, то ли в горькой улыбке, то ли в гримасе страха. А тем временем он все продолжал идти, на встречу белому безмолвию. Выйдя наконец с полянки посреди хвойного леса, в этот самый лес. Деревья окружали Саблина, будто бы смотря на него, глядя прямо в душу. А что в душе? Внутри все немногое, что оставалось сжалось в несколько раз, породив пусть и не физическую, но моральную пустоту. Как вообще жизнь довела Саблина до этого? Разве можно было представить, что пройдя столько невзгод, победив Генриха Ягоду во время восстания идеалистов, разгромив Алдан, Якутию, Читу. Его республика падет перед в два раза меньшими силами Матковского, и тем более кто мог подумать, что захватив Саблина в плен, тот снизойдёт да такого «жестокого милосердия», вместо того чтобы просто расстрелять Саблина в какой-нибудь ближайшей тюрьме. Быть может, он боялся, что расстрельный приговор приведет к народным восстаниям? Поэтому он заменил приговор на более мягкий? В прочем подробности того, как Саблина в это изгнание отправили, он явно собирался скрыть от простого люда. Но было ли при таких обстоятельствах данное наказание более гуманным? Саблин уж точно так не считал, и дело не в том, что смерть от холода или голод казалась куда как более болезненной чем от выстрела в затылок. Нет. Надежда… вот главная проблема такой казни, рационально он понимал, что шансы выбраться из такой ситуации малы, крайне малы, почти равны нулю, но тем не менее внутри него до конца тлела надежда. Тлели те мизерные шансы на выживание. Говорят надежда умирает последней. Но в тот момент, когда в умирающем теле рассыплется в прах и она, будет больно, очень больно. Нет такой боли, что была бы сильнее агонии гибели надежды. Но это лишь катарсис, боль будет и до её потери. Она будет нарастать с каждой секундой, с каждым ударом реальности по вере в добро и жизнь. Но вот после… после утраты надежды не будет боли. Будет нечто похуже, пустота. Люди боятся пустоты как природа. Спроси человека: «что страшнее смерти?» и он ответит: – «ничего». Действительно, «ничего» намного страшнее. Именно поэтому говоря об ужасах жизни в бургундском государстве СС произносят фразу «под черным солнцем, нет надежды», подразумевая, что надежда в несчастных жителях черного государства раздавлена, изничтожена до такой степени, что сам факт её существования в каком-либо виде в вотчине Гиммлера, кажется невозможным. Простых людей повергает в шок даже простое представление о том, что где-то в мире есть земля, на которой нет места надежде. На которой сотни и тысячи людей, все, кто вообще живут в черном государстве не будучи причисленными к структуре шуцштаффель, по сути являются ходячими скелетами, безнадежными и бесчувственными. по всему человечному, что в них было, черная машина проехалась стальным катком, перемолов их человечность в кровавую требуху, которой ныне и наполнены их сосуды-тела. Эта субстанция бурлит и имитирует жизнь внутри них. Но когда они умирают, отличие этой требухи от реальной «жизненной эссенции», если такое слово конечно подходило для описание человечности, как чего-то осязаемого, а не метафизического, выходит наружу. Сложно отличить требуху, этот «человеческий фарш», от обычной плоти и крови, что оголяется, когда человеку наносят несовместимую с жизнью травму. На вид никаких отличий, но где-то в глубине души вы понимаете - это не смерть человека, это лишь обездвиживание ходячего трупа, всего лишь тела, из которого яростным прессом выдавили все что делало его человеком, но которое от чего-то после этой процедуры по инерции еще десяток лет ходило, имитируя те действия настоящих людей, на которые был способно. Съев на ходу где-то треть буханки Саблин наконец почувствовал, как голод отходит. Надо продолжать движение. С каким удивительным усилием порой человек держится за жизнь, даже зная, что все эти усилия в конечном итоге ни к чему не приведут, или даже усугубят ситуацию. Многие считали это иррациональным эгоизмом, однако быть может желание пожить еще, исходило из осознания того, что человек, ещё не сделал все, что мог и должен был сделать для других, для чужого счастья и благополучия. Ноги стремительно немели от холода, рукам в карминах хоть и было теплее, но и их потихоньку морозило. А, что будет если, точнее, когда Саблин окончательно выбьется из сил, оставшись замерзать на снегу? Каково это – умирать? Конечно ничего приятного. В прочем хуже то, что Валерий вообще начал об этом размышлять. Потихоньку начал принимать свою участь. Наверное, нужно идти медленнее, нужно экономить силы, лишь бы не падать на мерзлую землю, лишь бы не умирать. Снег хрустит под ногами все тише, или это слух понемногу исчезает. Все чувства уже понемногу теряются. Кажется, очевидным, что именно чувства позволяют воспринимать внешний мир. От чего-то всерьез люди задумываются об этом лишь теряя определенные чувства. Однако, кратковременная потеря запаха или вкуса во время простуды не пугает, лишь вызывает раздражение. Но вот ослабевание всех чувств сразу, вызывает панику, осознание неправильного, неполного восприятия мира, особенно в столь дискомфортной ситуации, вызывает ужас. В прочем со временем, и к нему привыкаешь. Безразличие поглощает тебя. Захватывает, пробираясь внутрь. Вдруг чувства возвращаются, силы приливают, открывается второе дыхание. Тлеющая искра надежды разгорается бурным пламенем. Кажется, что тебе по силам горы свернуть. Ноги бодро чеканят шаг. Даже неспешно идя, кажется, что ты бежишь. Еще пара шагов, и ты уже в какой-нибудь деревеньке. Спасен, пьешь теплый чай и вспоминаешь прогулку по тайге всего лишь как кратковременную неприятность, или кошмарный сон, что бесследно забудется через несколько часов. Саблин поймал себя на мысли, что не все те две недели, что он находился в плену у магаданских фашистов, ни разу ему не снились сны. Точнее снилась пустота. Лишь черное полотно, будто бы он и не спал, а просто закрыл глаза. Саблин видел в снах особый смысл. Они транслировали работу человеческого подсознания, той части мозга, что была отделена от остального сознания, которая большую часть находилась в тени сознания. Которая могла достучатся до нашего эфемерного внутреннего «я» лишь в эти недолгие моменты, когда основная часть мозга отдыхала. Означала ли эта пустота, какие-то изменения в подсознании? В любом случае вред-ли это было возможно узнать. Да и имело ли это значение в такой ситуации? Саблин оглянулся, концентрируясь не на своих мыслях, а на том, что его окружало. Со всех сторон был бескрайний лес, не было видно ни конца, ни края. Нельзя было найти взглядом ту поляну, с которой Саблин вышел. Однако смотря вперед, картина казалось, никак не поменялась, с того момента, как он бросил вперед взгляд лишь войдя в лес. Все те же однотипные ели, летающие тут и там вороны, вездесущий ослепительно белый снег. Удивительно похожая картина, будто бы и нет никакого леса, только колесо с натянутым на него полотном, имитирующим лесную чащу, и Саблин как белка бегущий в этом колесе, не осознавая бессмысленности этого действия. В прочем, вряд ли его движение менее бессмысленно даже в настоящем, конечном лесу, уж точно не в тех условиях в которых находился Саблин это имело смысл. Однако на улице было явно темнее, чем, когда он только начал идти. Сколько вообще прошло времени? Несколько часов? Для такой морозной погоды и такой легкой одежды Саблин на удивление долго держится. В прочем, все еще даже близко не достаточно, чтобы дойти да какого-нибудь поселения. Удивительно, насколько сильно ты начинаешь ценить время, когда его начинает резко не хватать. Порой, в те давние времена, когда люди умирали от старости чаще чем от эпидемий и войн, на склоне лет кому-то в голову приходило осознание, что он толком и не пожил. Вот тогда, начинался марафонский забег, от точки к точке, от цели к цели. С одной задачей сделать все, что только казалось тебе важным, пока твое время не кончится. «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.» вспомнился отрывок из старой книги. Но сейчас, все чаще и чаще для людей это забег не на время, а на перегонки с временем, и цель здесь всего одна – жизнь. Вырвать свою жизнь из лап мадам в черной рясе раньше, чем предательски быстрое время не заберет жизнь туда, откуда нет обратного пути, туда где нет уже ничего. Вот и Саблин сейчас шел, надеясь на чудо, которого хоть и не будет, но которое давало ему надежду, в то время как сама надежда, давала ему жизнь. И вновь, окружение вырвало Саблина из мира его измышлений. Тот, споткнувшись о какое-то бревно, кубарем полетел в сугроб. Обжигающе-холодный снег за секунду будто бы впрыснул ему в вены дозу адреналина, с таким можно было бы сравнить тот всплеск энергии, что испытал Валерий. Однако в секунду он сошел на нет. Препятствие, возможно последнее на пути к спасению, которое надо было лишь преодолеть, и вот твоей жизни уже ничего не угрожает, превратилось в теплое одеяло, под которое хочется запрыгнуть и уснуть беззаботно приняв неизбежность трагической судьбы и не думая о том, что будет дальше. Провести свои последние секунды вспоминая о том хорошем, что было в его в жизни до злополучной поездки. Однако и эти секунды блаженства сменились другими чувствами. Отчаянным страхом. Саблин был в ужасе от того, что всего секунду назад, он чуть ли не с улыбкой воспринимал перспективу так глупо и бессмысленно, после всего, что было сделано умереть. Он поднялся из сугроба и как ни в чем не бывало, пошел дальше, теперь внимательнее смотря под ноги. Он постоянно оглядывался по сторонам, то и дело задерживая свой взгляд на том, или ином объекте. Чаще всего взгляд задерживался на очередной птице или зверьке. Поразительно, как они были приспособлены к жизни в этой неприветливой тайге. Намного лучше, чем Саблин. Вдруг тот представил появившегося посреди леса из ниоткуда волшебника, предложившего выбор: продолжить свой отчаянный путь в человеческом образе, или обернутся одним из этих сурков или снегирей, беззаботно проживая звериную жизнь. Встав у себя в мыслях перед такой делимой, Саблин без раздумья выбрал первый вариант, смерть ему была много милее звериной жизни. Однако вряд ли много людей разделяли его мнение. Сколько людей в такой ситуации остановили бы свой выбор на варианте превращения в зверя, и сколько людей уже сделали этот выбор, оскотинившись? А сколько людей решили стать настоящими зверьми даже не выбирая между этим и смертью, даже подумать страшно. Вдруг с очередной ели сошла снежная шапка. Не крупная, снег с нее лишь припорошил Саблину голову. Зато здорово напугал. Чертовы деревья, от чего-то они казались Валерию страшными, а их присутствие рядом вызывало дискомфорт. Деревья – гиганты, пугающие и завораживающие молчаливые наблюдатели. Очередной взгляд за деревья привел Саблина в оцепенение и ужас. Оттуда выглядывали пара желтых сверкающих глаза. Голодный и злой волк заприметил одинокого путника. Их взгляды встретились. Валерий выхватил из кармана револьвер, но направлять на волка не стал, страх толкает людей на глупости, и волков наверняка тоже. Хищник обнажил клыки, и рыча начал приближается. Саблин также начал сокращать расстояние. Короткая дистанция выгодна им обоим. Волк сможет используя преимущество в скорости реакции запрыгнуть на Саблина так быстро, что тот не успеет среагировать. У самого-же Валерия было всего две попытки, чтобы убить хищника, не хотелось бы промахнутся из-за большого расстояния. Находясь друг от друга не более чем в трех метрах, оба остановились. На несколько секунд и тот, и другой замерли. Волк, ожидая, что оппонент первым нанесет удар и ошибется, сверлил человека взглядом. Саблин же, казалось просто надеялся, что конфронтации удастся избежать, что не придется убивать животное, что не придётся тратить драгоценный патрон. В воздухе повисло напряжение, никто не хотел делать первый ход, оба затаились в ожидании. Саблин вытянул левую руку к волку, сжав в правой револьвер до побеленния костяшек. - Я тебе не враг, – максимально дружелюбно тянул Саблин, надеясь, что хищник поймет посыл его слов по интонации. Зверь в ответ снова зарычал. После чего замолк. Лес снова погрузился в молчание. Наконец... Момент истины! Вытянув спину, волк напрыгнул на Саблина. Прогремел выстрел… Бездыханное, окровавленное, слегка дергающиеся в остаточных судорожных конвульсиях тело хищника лежало на поваленном им Саблине. Тот сдвинул в сторону труп хищника и еще полминуты лежал на снегу пытаясь осознать произошедшее. Наконец он бросил взгляд на красное пятно пропитавшегося кровью снега под телом волка. Поднявшись на ноги Саблин отряхнулся от снега и поднял свой взгляд к небу, залитому таким-же красно-розовым цветом заката. В его револьвере оставался еще один патрон…