май 1997.
всё начинается с весны — трогаются глыбы льда, превращаясь то ли в кристально чистую водицу, то ли в жижу на дороге; цветут и пахнут абрикосы, а вместе с абрикосами расцветает и любовь... на игоря данное правило не сработало, и когда выяснилось, что он подло и бездумно поддался мимолётной утехе, его собственная любовь, что вынашивалась годами, в один миг погасла быстрее спички на ветру. он не переживал — знал, что всё обязательно устаканится, анюта поймёт, он исповедуется и они снова "заживут хорошо". это было наивно, но по какой-то причине такие мысли обнадёживали его, совершенно не давая скучать. его жизнь шла обычным ходом — писались альбомы, кузя жужжал над ухом бас-гитарой, но всё постепенно менялось, раз даже рябинов вместо привычных кудрей начал прилизываться, как многослойная луковица. егору с улиц кивали деревья и настигающая жара, предвкушение лета и лучшей жизни — в нём жило чёткое понимание светлого будущего даже в такие затемнённые времена. он был из тех, кто мог сказать "оп!", не перепрыгнув, и это неосознанно начинало его губить, когда в уме вместе текстов начали появляться медовые локоны по плечи и вечно занятые фотоаппаратом руки.июнь 1997.
шли дни, писались песни, а аня всё не возвращалась. даже не звонила, словно действительно ушла вот так, даже не дав шанса на негласную исповедь. под рёбрами неприятно пекло летней жарищей, что ранее казалась ожидаемой и приятной, а игорь впадал в апатию, потому что образы в голове начали появляться чаще и терзать сильнее. в таких ситуациях решение было всегда определённым — он звал к себе костю и олега. — наворотил ты делов, игорь, — олег твердил это с такой нотой в голосе, будто всё уже определил, но старался не делать этим больно егору. — всё, что могу посоветовать — разговор. залог здоровых отношений, а как ты хотел? а игорь боялся. он вспоминал видеокамеру перед собой и робкий ответ на вопрос интервьюера. "хорошо живём". а действительно ли это было так? даже если это и было "хорошей" жизнью, то явно построенной на лжи, ведь сказал он про это спустя год после весьма плачевного события, развязывающего ниточку шаров прекрасной жизни и заставляющую их этим улететь от игоря навсегда. нет, "хорошей жизнью" это не назвать... вот только жаль, что понимание пришло так поздно. олег пожал плечами и тихо ушёл, оставив кузьму и егора наедине... но первый почему-то сидел так напряжённо и необычайно серьёзно, будто наваживался что-то заявить... в конце концов он признался: — федорыч, я... я еду в петербург на постоянку. не серчай. игорь уже не мог наблюдать его лицо перед собой, но ему стало ещё тоскливее, ведь даже собственный товарищ-лучший единомышленник сделал ему тёмную и так некрасиво об этом сообщил — и даже летняя пора вокруг стала терять краски...июль 1997.
летов сидел перед абсолютно чистым листом бумаги с немым вопросом. он даже сидя на одном месте не мог выдавить из себя ни строчки, а о спонтанном письме стоило бы вообще промолчать. ни во что светлое уже не верилось, и вместе с этим его настиг огромный творческий застой. он отбросил ручку в сторону с еле скрываемой злостью и поклялся себе сделать перерыв, видимо, жар внутри обернулся в выгорание. если он принял такое решение, это значило только одно — он будет больше пить и совсем не в творческих целях. обычно, когда люди начинают пить по-чёрному, им это несущественно, но помогает забыть насущные проблемы, и потому они начинали упиваться ещё больше, вот только проблем это совсем не решало. в случае егора алкоголь делал только хуже по той причине, что только под ним он становился частью вселенной, и от этого хотелось свернуться в калачик и реветь... тогда к нему и пришли первые видения, и всегда одни и те же: аня, протягивающая ему свою ласковую и извечно любимую, но жестоко променянную ладонь. как же хотелось назвать ее нюрой снова, извне... то, что это было ясно невозможным, приходилось принимать с огромными усилиями, и егор начинал уже не пить, а безостановочно бухать. жалкая и одновременно печальная картина, которой хотелось посочувствовать, забыв о причине таких обстоятельств, и совсем непонятно, кого было жаль больше. а видения безжалостно приходили и мучали его израненное сознание...август 1997.
месяц начался со звонка. игорь взял трубку, как обычно, с полным безразличием, а сегодня с особенным, ведь встал он достаточно поздно — в двенадцать утра. прохлада конца лета давала о себе знать и веяла не самым приятным ветерком, образуя в квартире сквозняк. эти стены он видеть уже не мог из-за навязавшихся воспоминаний, а потому вечером планировал наведаться к наташе чумаковой, с которой начал сближаться — не так ради интереса, как для заглушения боли: возможно, подловато, но сейчас необходимо. — слушаю. звонил ревякин. нечастый здесь гость, потому было странно, что он вообще догадался его набрать. — слушай, я чего тебе звоню... анюта за нашего гитариста замуж выходит, ты знаешь? внутри всё рухнуло, и наплевать на то, что то, что происходит, было ожидаемо. егор, отчаянно борясь с желанием бросить трубку, мертвенно ответил: — счастья. и всё же бросил, вглядываясь на своё отражение в зеркало. на него уже было страшно смотреть — лицо поплыло, борода перестала быть ухоженной и весь он будто свисал на костях, а не жил... вот тебе и последствия алкоголя вперемешку с душевными терзаниями. пока ветер продолжал дуть, егор уже знал, что этим вечером предложит наташе пожениться.сентябрь 1997.
они всё же расписались, и только потому, что игорю нужен был хоть кто-то рядом: одному долго не продержаться, а дело привычки у него было непреклонным... но ему совсем не хотелось про это думать, потому что даже без человека рядом он наконец смог забыться — ему приснилась аня... вечно цветущая, как майский абрикос. она протягивала к нему свои руки, смеялась и фотографировала в зелени деревьев, но не касалась из-за того, что была всего лишь иллюзией; но и про это думать игорь не желал, смеясь ей в ответ и пытаясь взять её за руку — у него почти получилось воплотить свою мечту хотя бы в сознании, но... — игорь, вставай. с днём рождения. всё оборвалось, а перед глазами встало скучающее лицо чумаковой. егор, даже не удосуживаясь сесть в постели, устало вздохнул — точно. день рождения. самый ненужный праздник, который он никогда не отмечал, но, тем не менее, все всё равно умудрялись его поздравлять. — я же просил, не нужно меня... — тогда напейся. всё просто. я тоже планирую. он молча поднял брови, но вскоре снова пришлось так поступить, какую бы боль он от этого не получал — зато теперь еще и спирт обжег его вены, растекаясь и перетекая в забвение. он лежал на кровати, закрыв глаза, пока над ним "колдовала" наташа и пыталась поцеловать его опьянёнными губами. он лениво и нехотя отвечал ей, остатками разума пытаясь думать совсем о другом, но что-то резко заставило его вскочить и нервно сесть: наверное, то самое нежелание. он почувствовал поглаживание на руке: — ну что?.. он рефлекторно обернулся на этот звук и вдруг увидел перед собой её — родную, любимую нюру вне сна. она серьёзно вглядывалась в его лицо и сосредоточенно сидела в ожидании ответа. егор тряхнул головой, и перед ним привычно материализовалась наташа с таким же внимательным и затуманенным взглядом. не отвечая, он шаткой походкой ушёл обуваться, не уведомляя её — его сожительница уже привыкла к таким его перепадам и даже не сопротивлялась. пока он шёл до леса, ещё с окна заметил, как посерело всё вокруг — нет, вовсе не из-за осени: как раз еще сохранялись остатки августовского настроения... это всё было только в его мутных и печальных глазах. даже лес, в котором он гулял наедине, показался бесцветным и чужим, ибо в его разуме родной могла стать только она — уже недостижимая фигура, мучающая его каждую свободную секунду существования. не выдержав такого потока, он сел под одной из сосен и обнял колени, словно надеялся на хоть какую-то поддержку хотя бы от себя самого, но её не поступало — только холод под собой и острая кора, впивающаяся в кожу сквозь наспех надетую куртку... ту самую, которую он когда-то давал нюре, чтобы та дошла домой в тепле. в груди нежданно запекло. игорь схватился за сердце и вдруг почувствовал, что курточка не сгибается в области кармана. он шмыгнул в него рукой и обомлел, когда увидел, что он держал дрожащими пальцами их совместную фотографию, запечатленную, когда они ещё были счастливыми. на бумагу пролилось ещё несколько капель, и был это вовсе не дождь.октябрь 1997.
игорь задумчиво покуривал на балконе печально известный самокрут в одних только штанах, ибо минуту назад ему пришлось исполнить супружеский долг, и именно так и никак иначе; это казалось ему конкретно долгом. его даже не радовало то, что он впервые за месяцы выдавил из себя депрессивный текст — он лишь стоял и курил, с безразличием прокручивая в голове недавнишние сценки. никакого удовольствия игорь не испытал, а лишь равнодушно лежал, и происходило это даже не из-за того, что его тело стало дряблым и ему ненужным, он даже и не обратил внимания на телесную оболочку... ему всё ещё снилась вне ночи она и его глупый, безрассудный поступок, из-за которого удовольствие в сексуальном плане хотя бы морально ему уже не получить. на балкон вышла наташа и как-то неловко тронула его плечо: — чё ты тут? иди спать, — коротко и понятно. егор, совсем не обращая внимания на её слова, докурил противно воняющую самокрутку и бросил её в банку-пепельницу, неосознанно тихо и как-то жалобно попросив: — нюр, подай-ка воды... — нюра? — наташа растерялась от упоминания чужого имени, но егор и на это не обратил ни малейшего внимания, лишь устало вздохнув и возвратившись к себе в постель, ожидая в тепле одеяла найти хотя бы немного аниного. сверху на него легла наташина рука, но он осторожно отложил её, думая о том, была ли случайной его оговорка... естественно, что нет.ноябрь 1997.
утро очередного губительного дня встретило игоря запиской неровным почерком на столе — наташа не выдержала и уехала к родителям, оставив ему пожелание пить поменьше... и снова он один. тем не менее, наконец он смог бы побыть сам с собой и попробовать закрыть кое-какой гештальт, заглянув самому главному страху и мучению прямо в лицо, а именно в альбом с фотографиями, которые когда-то позиционировались как семейные. он всегда лежал на одном конкретном месте — тумба в столе, доступа к которой не было даже у наташи, да и сам егор заглядывал в нее с пор мая крайне редко, ибо боялся не выдержать всего хлынувшего... видимо, пришло то самое время, когда ему нужно будет открыть альбом и взглянуть на прошлую счастливую жизнь, отголосками причиняющую боль сейчас. он так и сделал. подмечая каждую деталь, каждую травинку на фотографиях, сделанные нюрою, он двигался дальше и дальше, вплоть до последней страницы, на которой покоились фотокарточки самой анюты и сжимали призрачную петлю на его шее. её лицо его добило и заставило открыть двойное дно тумбы, вместе с этим разблокировав доступ к тому, что запросто одним принятием смогло бы его убить. *** так, как было плохо игорю этим днём во всех планах, кажется, не было ещё никогда. он лежал на полу с огромной тошнотой, с температурой, которая варьировалась до ужасно низкой вплоть до жара, вынуждающего его изливаться потом, а всё его тело билось в неумолимом треморе, расширяя зрачки... а перед ним была всё так же аня и снова протягивала свои утончённые руки, от которых уже было дурно, которые хотелось и не хотелось забывать. он тянулся к ней в ответ, но смог увидеть лишь темноту перед ярким реанимационным светом.декабрь 1997.
на омск медленно, но уверенно наступал новый год: люди садились за стол, ели всевозможные новогодние салаты и разбивали бокалы и рюмки с огромной радостью, и всё же нашёлся человек, которому это было уже давно ни к чему и который с удовольствием разбил бы только голову о стену, чтобы больше никогда не просыпаться. летов на днях вернулся с больницы, от запаха которой хотелось рвать без остановки после сильнейшей передозировки. наташа, по счастливой случайности вернувшаяся в этот же вечер, застала его в бреду на полу и с огромной истерикой вызвала скорую, но этого игорь запомнить, конечно же, не смог из-за сильного потрясения... и нюриного лица напротив себя. абсолютно ничего не менялось в лучшую сторону и только становилось хуже, а в зеркало игорь уже смотреть не мог: не хотел разочаровываться от своего неотёсанного, словно мертвяцкого вида, и меняться даже не хотелось. это всё было так ужасно и противно, что иногда в такие эпизоды игорь изъявлял даже тихое желание ходить под себя, лишь бы, блять, сдохнуть уже наконец и загадить себя окончательно, но понимая, что это апогей настоящего пиздеца, он продолжал жить и следовать хоть каким-то этическим правилам. а потом его настигло желание позвонить ане, дабы просто услышать её голос. в канун нового года он на негнущихся ногах стоял у тумбы в прихожей, стараясь удержать телефонную трубку и набирая давно заученный номер. он не надеялся поговорить, а лишь желал услышать в последний раз перед тем, как негласно её отпустить, продолжая, конечно же, втихую горевать и убиваться. наконец его пальцы провернули последнюю цифру на диске, и с той стороны послышались протяжные гудки. с каждым звуком егор начинал убиваться всё больше, отчаянно боясь, что анюта не ответит, но... — алло? сердце пропустило один удар. он отчаянно молчал, вслушиваясь в немного наивный и родной голос. — кто звонит? алло?.. игорь не выдержал и не положил — отпустил трубку на телефон, сжимая трясущимися пальцами волосы и медленно стекая вниз по стене за собой, как слёзы по его щекам. он услышал.