Touch you back

Хаус забрался в мягкое кресло с ногами, всем видом приглашая присоединиться рядом, чтобы начать осмотр. Уилсон вздохнул, подкатывая второе сиденье сбоку, и сразу забирая протянутую руку с подлокотника, методично ощупывая и оценивая ущерб. Однажды он обмолвился, что тоже кое-что умеет по части медицинского массажа. Прошло предостаточно времени, и Уилсон уже успокоился тем, что Хаус об упомянутом факте забыл. Но теперь Джеймс самовольно пошёл на рожон, и предложил помочь. Почти бездумно, увидев, как Хаусу больно ещё больше, чем обычно. Больно то ли дважды, то ли трижды. Сердечную боль считать? Со всеми случаются такие решения, о которых жалеешь сразу же, после того, как их принял. Уилсону думалось, что предложить помощь, получив в ответ пару подколок в фирменном стиле Хауса, теперь одно из них. При пальпации вытянутое лицо с серо-голубыми глазами чуть кривилось, может, это даже окупает старания Уилсона быть заботливым. Отёка нет. Пальцы осторожно разминают тревожащую область. Иногда заходя массирующими движениями издалека, заставляя руку Хауса сладко ныть. И заставляя самого Хауса задумываться: когда Уилсон заделался в массажисты? Чёрт, причём в настолько хорошие массажисты… Хаус даже не успел спросить, в своём обычном подтрунивающем тоне, когда эти руки стали такими опытными, или где та горячая испанка на сей раз — неужели теперь её заменяют разведённые доктора-онкологи средних лет..? Все язвительные мысли растворились, как только Уилсон повёл вдоль по предплечью сильнее, к месту ушиба. Это была тупая приятная боль, расслабляющая, и так правильно граничащая с удовольствием. Хаус замер, почти затаил дыхание, и его молчание начинало пугать впечатлительных онкологов. — Вот уж не знал, что тебя можно утихомирить так просто, — движения стали осторожнее ближе к запястью. — Ммм, ни в жизнь, просто у меня давно не было таких прелюдий, — отозвался Хаус, бодрясь. — Может, это повод устраивать их почаще.? Ответом послужил щипок поощутимее и хаусовское чуть театральное «ауч». Уилсону даже нравилось: он отдавался процессу, разгружая мозг простой механической работой. Ещё больше ему нравилось так влиять на Хауса под ним — чего уж там. Уилсон держал тёплую руку Грегори в своих, чуть прохладных, потихоньку разрабатывая пострадавший сустав. Большим пальцем он то и дело разгонял кровь по широкой ладони. А следуя одному из основных правил приятного массажа — не останавливаться долго на одном месте — Уилсон начал продвигаться своей не слишком медицинской лаской к пальцам. Может, он слегка увлёкся, ведь не сразу заметил как Хаус закрыл глаза. Это что-то новенькое из числа их взаимодействий. Даже за столько лет знакомства. Лицо расслабилось так, как будто он спал, разве что иногда он щурился по одному ему понятным причинам. Когда Уилсон уже хотел было оставить расслабленную ладонь, и снова перейти выше, его пальцы невесомо сжали. В просьбе? И Уилсон остался, когда его руку осторожно огладили. О. Почему-то сердце пропустило удар. Себе он объяснил это неожиданностью жеста. Чуть суховатая тыльная сторона ладони и мягкие податливые подушечки пальцев. Это поглаживание повторилось снова. Кто кому тут оказывает услугу? Уилсон глянул на лицо Хауса снова. Теперь на него открыто и изучающе смотрели в ответ. Разве что не было во взгляде напротив робкого вопроса «какого… тут происходит». — Ты хоть не соврал про ушиб? — вышло чуть хрипло. — Рука у меня и правда болит, — заверили его в ответ, — если это единственное, что тебя беспокоит. Нет — хотелось озвучить — не единственное. И Джеймс аккуратно положил несносную, как и её хозяин, руку, на подлокотник кресла. Но насовсем не выпустил, придерживал за самое запястье. — И как давно? — Брови Уилсона не желали опускаться, как приклеенные, а вот взгляд медленно блуждал по лежащему напротив. — Я же сказал — со вчерашнего вечера. -Не это, — его рука слегка сжалась на запястье под ней. Уилсон был уверен, что его поняли с первого раза. И он почти захлебнулся подступающими чувствами, когда к двум ладоням — одна на другой — прибавилась третья. Без сомнений несносный. И как всегда избегающий серьёзных разговоров, предпочитая действовать. Он научился читать Уилсона как никто другой. Было наивно полагать, что он этим не воспользуется. Не разгадает его маленькие слабости и эрогенные зоны. — Жаль, я не могу сфотографировать твою трогательную мордашку. Слова немного отрезвляют и заставляют вспомнить, что у Уилсона назначен пациент, которого зовут вовсе не Грегори Хаус. — Не я это начал, — рука посередине выскользнула из приятных объятий. — Что тоже жаль. *** В следующий раз на дню они встретились в кафетерии, под звон посуды и фоновый шум чужих разговоров. За обыденным переругиванием, принимающим нравоучительные обороты, Хаус не упустил возможность припомнить: — Кстати, тебя и твои сексуально умелые руки можно вызвать на дом? — Тебе это дорого обойдётся. Как минимум, на этот раз, ты сам оплатишь ужин. — О нет, действительно, довольно высокая цена… — Он сделал вид, что крепко задумался и следующие слова дались ему с трудом, — На этот раз я справлюсь. Однако, как только подошла их очередь платить, Хаус привычно свинтил, оставив Уилсона платить за них обоих. Ладно, может одним ужином этим вечером он не отделается. *** Вино уже было на своём месте — часть в бокалах, часть употреблена внутрь. — Сегодня она особенно старалась вывести меня из себя… — И ей ведь почти удалось, признай. — С поправкой на то, что я всамделешне довёл её в ответ — да. Хаус подлил им ещё. Если они хотят завтра быть, в том числе на рабочем месте, а не просто жалко пребывать как получится, то это должен быть один из последних заходов на алкоголь. Тем временем, стрелка часов указывала на десять — время детское. Но совсем скоро Уилсон засобирается домой, если ничего не предпринять. — Ты… можешь повторить те потрясающие вещи, которые творил сегодня в больнице? — Я уже думал ты не попросишь, — губы изгибаются в хитрой ухмылке, и Хаус не признается, но ему нравится этот взгляд из-под ресниц. В отместку, Уилсон не признается, вслух уж точно, но ему нравится касаться. То ли за время практики у него усилилась чувствительность, то ли она была такой всегда. Просто одним днём до тебя доходит, что именно тебя накрывает сильнее остального. И иногда это доходит до других. Уилсон так же просто, как до этого, берёт руку Хауса. Разве что чуть более предвкушающе. Теперь он гладит, изредка увеличивая давление, по рисунку кожи, вдоль возвышения большого пальца и в ладонных складках. Ногтями ведёт по подушечкам. Он знает, что это должно быть хорошо. Он замедляется в движениях между пальцами, давая себе передышку. Взгляд на Хауса был лишним. Потому что внутри кто-то словно чиркает кремнем зажигалки, и становится горячо, как будто там же есть бензин. Нет. Нет-нет. Хаус ждал. И теперь Уилсон сжимает его пальцы. Когда руку вновь накрывает вторая рука. Что ещё хуже — к этим легким прикосновениям и этому взгляду, добавляется смазанное ощущение щетины на костяшках. И касание губ. Уилсон запрокидывает голову и ему отчаянно нужен вдох, застрявший где-то между приоткрытым ртом и лёгкими. Хаус знал. Так что на этом он останавливаться не собирался. Он переплетает их пальцы, и это действует на Уилсона новой огненной вспышкой. Звуки, нарушающие тишину комнаты, всё больше похожи на стон. Особенно, когда мужчины снова встречаются взглядами, и Хаус проводит между изящных пальцев своего коллеги языком. Уилсон сам не замечает как ёрзает на диване. Он мало что замечает вообще, сконцентрировавшись на одной точке своего тела и на присутствии Хауса, на его невозможных действиях. — Чёртт… — протяжное и единственное, что Уилсон в силах из себя выдавить. — Именно он, — соглашаются, на пробу, теперь, прикусывая кончик пальца. Тело берёт особенно сильной дрожью. Рука Хауса, соединенная касанием с рукой Джеймса, ползёт куда-то, и Джеймсу нужно почувствовать давление на ширинке своих брюк, чтобы понять, куда это их привело. Хаус ведёт носом по подставленной шее вниз. Уилсон охает, пока вторая рука Хауса справляется с брюками, но не торопится с бельём. На тонкую ткань ложатся переплетённые руки, инициативой той, что удерживает одна другую, притираясь. В комнате, на заправленном диване, Уилсон весь напряжён и, забывшись, вторит имя Хауса. Потому что хочется. Потому что Хаус приникает свободной рукой к пульсирующему влажному от смазки члену. — Надеюсь, это будет даже получше, чем просто ужин, — с этими словами Хаус смыкает губы на головке, впуская глубже широким мазком языка. Уилсон упирается взглядом, не желая пропустить, подталкивающее к краю зрелище. Он извёлся и бессильно дрожит, подмахивая бёдрами. Больше всего его тянет кончить от того, что ему отсасывает именно Хаус… Обычно излучающий холод, колючий и колкий. Он и сейчас такой, просто меньше. Просто он держит Уилсона за руку и даже гладит, пока тот со стоном кончает. Уилсон осознаёт себя на диване несколькими мгновениями позже. Ему не приснилось, не привиделось и он не сошёл с ума. Это было такое точное попадание в его слабости, которые были выдающееся диагностированы и препарированы прямо на месте. Ему радоваться или плакать? Он, как может, приводит себя в порядок, не забывая тоже посматривать на Хауса. — Рука уже не болит, хах? — Наконец спрашивает, озвучивая вновь составившиеся в предложения слова, -ты только что отдрочил мне ею. — Просто я привык жить, временами, с куда большей болью. — Что-то такое я и ожидал услышать. Так что снова заткнись и просто иди сюда. Уилсон целует его. И понимает, что всё же кончил Хаусу в рот. И что он очень хочет поберечь запяcтье своего коллеги, и помочь ему в одном деле… Это правда было лучше, чем просто ужин. А дальше будет ещё лучше.