As I Lay Dying

Он был в своей последней жизни, и эту он потеряет так же, как и первые две. На службе Дриму, на службе единственному человеку, которого он когда-либо любил, и единственному человеку, который когда-либо притворялся, что ему наплевать на него. Панз не был дураком. С той секунды, как он понял, что его чувства были чем-то вроде любви, он знал, что они никогда не будут взаимными. И это было прекрасно, ему не нужно было, чтобы они были такими. Он знал, что его роль состояла в том, чтобы быть верным слугой Дрима, быть его полезным инструментом. И это тоже было прекрасно, по крайней мере, Дрим держал его рядом. По крайней мере, он заботился об этом достаточно, чтобы сделать это. Зрение Панза начало затуманиваться, когда его кровь просочилась в землю вокруг него, окрашивая траву в малиновый цвет. Он подумал о человеке, который поместил его сюда, ну, на самом деле, о них обоих. Как один вонзил клинок ему в грудь, а другой, ради которого он прыгнул на клинок. Как бы глупо это ни было, он хотел, чтобы последние образы, которые у него были в этой жизни, были о Дриме, когда он сражался с человеком, который несколькими мгновениями ранее ударил его. Сапнап. Он столкнулся с ними вместе с несколькими другими членами сервера, и все они были там, чтобы попытаться наконец положить конец Дриму, лишить его последней жизни. Панз не собирался этого допускать. Когда клинок Сапнапа изогнулся дугой вниз, навстречу Дриму, у Панза не было времени сделать ничего, кроме как броситься всем телом на клинок. Может быть, это было глупо, может быть, ему следовало позволить Сапнапу убить Дрима, но тогда Панз снова остался бы один. Может быть, увидев глубину его преданности, Дрим даже оживит его. А если он этого не сделает? Чем вечность, проведенная в одиночестве в загробной жизни, отличалась от того, чем было его существование раньше? Если Панз когда-либо и испытывал какие-либо сожаления в своей жизни, то это было не одно из них. Он старался не испытывать угрызений совести из-за того, что сделал на службе у Дрима, даже после того, как увидел удрученное лицо Томми, когда тот показал себя предателем. Он был наемником, а не бессердечным. Панз понимал ужас, который Дрим вселил в подростка, но ничто не могло изменить того факта, что Панз был верен Дриму. Всегда преданный слуга своего хозяина, единственный человек, который ценил его компанию, предлагал ему общение помимо того, за что было заплачено. Когда Панз наблюдал за зрелищем боя своим пятнистым зрением, он не мог не вспомнить разговор, который у него был с Сапнапом, как бы давно это ни было. Прямо перед тем, как он потерял свою первую жизнь из-за другого человека, человека, который считал себя «другом» Панза. Что за шутка. Друг остался бы рядом, друг не забыл бы о нем. И это то, что они все сделали, не так ли? Забыли о нем? — Почему, Панз! Почему ты встал на его сторону? — Абсолютный купорос, которым Сапнап плюнул в него. — После всего, что он сделал? Ты все еще помогаешь ему? Почему? Разве ты не видишь, что он делает? Насколько это неправильно? Панз крепче сжал свой топор, пытаясь удержаться от излишних эмоций. Это никогда не было хорошей идеей перед боем, это такое опрометчивое решение, из-за которого тебя убивают. — Он тебе не друг, Панз! Ему на тебя наплевать! Ему нет дела ни до кого из нас! Однажды я назвал его своим лучшим другом, и посмотри, как он со мной обращался? Как он обращался с Джорджем? Он просто использует тебя, разве ты не видишь этого? — Отчаяние ясно читалось в его тоне, все его лицо было искажено им. — Конечно, я вижу это, Сапнап! Но это, черт возьми, не имеет значения, не так ли? Ты критикуешь меня за то, что я встал на сторону Дрима, говоришь мне, что он просто использует меня, но, по крайней мере, ему не все равно! По крайней мере, он был там! Ты никак не можешь понять! У тебя есть друзья, у тебя есть женихи, которые заботятся о тебе! Все, что у меня есть, — это он. — Панз почувствовал, что теряет контроль над ситуацией, он слишком взвинчен, слишком много раскрывает о себе. — Я тоже был твоим другом, Панз. — Тогда где ты был, Сапнап? Где ты был, когда я был один? — Слова тяжело повисли в воздухе вокруг них. Признание того, что Панз так долго оставлял невысказанным, пронзило его грудь гораздо больнее, чем меч, которым Сапнап собирался пронзить его насквозь. Хотя в то время он никак не мог этого знать. Когда Панз снова заговорил, его голос дрожал от ярости, негодования и сотни других подавленных, уродливых эмоций, которые он наконец позволил себе почувствовать в полную силу. — Конечно, я знаю, что он использует меня! Я отдал Дриму все, что у меня есть, и я никогда ничего не получу взамен, и это прекрасно! Я счастлив просто быть рядом с ним. Но ты, Сапнап… — негодование жгло, как кислота, в его горле. — …у тебя была его дружба, его искренняя дружба, и ты ее отбросил! Ты предал его. Взгляд, который Сапнап бросил на него, был нечитаемым. — И все, что у меня есть, все, что у меня когда-либо будет… — Его негодование уступило место чему-то гораздо более болезненному, чувству печали и лежащей в его основе зависти. — …несмотря на то, что ты такой же верный, как я, несмотря на то, что остаешься рядом с ним, единственный, кто рядом с ним, — это. Так что спроси меня еще раз, Сапнап, как я могу оставаться рядом с ним, потому что я скажу тебе ответ, и он очень прост. Одиночество. После этого Панз сделал то, чего никогда не должен делать хороший наемник, а именно позволил своему негодованию и зависти поглотить себя. Негодование из-за того, что Сапнап считал само собой разумеющимся, чего Панз так отчаянно хотел, но никогда бы не получил. Это вызывало у него тошноту. Может быть, если бы он не был так ослеплен этим, ослеплен своей верностью Дриму, может быть, тогда он не потерял бы свою первую жизнь. Но он сделал это. Может быть, любовь действительно сделала из него дурака. Впрочем, какое ему было дело? Он больше не был одинок, и он был готов умирать снова и снова за эту привилегию. Однако это был не просто Сапнап, прозвучала его следующая мысль одновременно со звоном клинков, который почти вернул его в настоящее. Это были все в Яйцекладке тоже, и те, кто не позаботился о том, чтобы освободить его от влияния Яйца. Его так называемые друзья, которые никогда не обращались к нему после того, как его услуги больше не требовались. Где они были, когда он провел эти долгие месяцы в одиночестве в башне, которую называл домом? Когда Яйцо проникло в его разум, кровавые лозы обещали то, чего он желал больше всего на свете. Показывая ему существование, где он не был одинок, где люди снова жили с ним, существование, где кто-то заботился о нем достаточно, чтобы заметить, когда он ушел. Конечно, ничто из того, что обещало Яйцо, не было правдой. Это был факт, и никого это не волновало. Никто не заметил его отсутствия, когда Яйцо медленно завладело его разумом, и никто не позаботился о том, чтобы попытаться спасти его. Хотя какое-то время было забавно притворяться, когда его зрение было окрашено в красный цвет. Служение яйцу не стоило того, что служение человеку или монстру, как люди думали о нем сейчас. Даже находясь в тюрьме, Панз знал, что Дрим ждал его, что он снова понадобится ему, как только он выйдет на свободу. Так что, конечно, Панзу было легко уступить первому и единственному человеку, который когда-либо предлагал ему сбежать от бесконечного одиночества, к которому он привык. Где были все остальные, кроме него, кроме Дрима? Нигде. Их нигде не было. За все это время никто не пришел за ним, и никто даже не заметил, что он пропал. Иногда эта мысль доводила его до истерики со страдальческим смехом, который эхом отдавался в стенах одинокой башни, которую он называл домом. Черт возьми, Ханна, Паффи и Бэд украли это у него и превратили в жилой комплекс. Как можно думать о человеке с таким пренебрежением, что у него отняли его собственный дом, на самом деле памятник его одиночеству? Неужели Сапнап думал, что Панз принял решение следовать за Дримом легкомысленно? Их разговор преследовал его гораздо больше, чем он когда-либо хотел. Неужели он думал, что не знает, кто такой и кем был Дрим? Конечно, он знал, конечно! Независимо от того, сколько раз он пытался обсудить это с самим собой, пытался найти какую-то моральную причину, по которой он должен покинуть Дрима, предать его всерьез, одна мысль всегда звучала громче всех остальных. Дрим, может быть, и делает хреновые вещи, но он единственный человек на всем этом чертовом сервере, который достаточно заботится о том, чтобы оставаться рядом, даже если это просто потому, что я ему полезен. Итак, действительно, что я могу сделать? Он заботится или, по крайней мере, притворяется, что заботится, а это больше, чем кто-либо другой. Всегда становилось легче выполнять приказы Дрима, когда он вспоминал об этом. Если бы он покинул Дрима, что бы у него тогда было, нет, кто бы у него тогда был? Никто. Никто не остался бы. Панз так болезненно осознавал это, как и Дрим. У него вошло в привычку использовать его, чтобы снова и снова убеждаться в лояльности Панза, а Панзу было все равно. То, что Дрим предложил Панзу в обмен на его услуги, было намного больше, чем кто-либо другой на сервере когда-либо был готов дать. Дружеское общение. Резкий звон стали о сталь, когда сражались Дрим и Сапнап, вытолкнул его из воспоминаний в другое. В этот момент он был совершенно уверен, что потеря крови лишила его способности ясно мыслить. Должно быть, так оно и было, иначе почему бы его мысли вернулись к моменту, произошедшему несколько месяцев назад, сразу после того, как он принял оплату от Томми за борьбу с Дримом. Если когда-нибудь и было время предать своего хозяина, то именно тогда. Было бы ложью сказать, что он хотя бы мельком не задумывался об этом, но у Дрима был способ удивить его, сохранить ему верность. Пока они обсуждали свои планы, обсуждали истинное назначение тюрьмы, Дрим почти нежно провел тыльной стороной ладони по щеке Панза. Логически Панз знал, что это была продуманная тактика манипулирования, но, о, он действительно не возражал, чтобы им манипулировали подобным образом. Это был первый след человеческого прикосновения, который он почувствовал за последние месяцы, и это подтвердило Панзу, что он сделает все для Дрима, чтобы получить больше этого. Его глаза расширились от шока при этом жесте, и только его огромное самообладание удерживало его от того, чтобы слишком сильно наклониться к прикосновению другого человека, хотя Дрим, несомненно, знал, что он этого хочет. — Ты всегда будешь верен мне, не так ли, Панз? Дрим почти промурлыкал это с собственническим блеском в глазах. Это заставило сердце Панза перестать биться в груди. И это действительно было так, не так ли? Он всегда будет верен ему, всегда будет любить его. Дрим позаботился об этом. Панза вырвал из воспоминаний звук его собственного неглубокого дыхания. Он знал, что это будут последние глотки воздуха, покидающие его легкие. Панз был рад, что может в последний раз полюбоваться Дримом издалека, прежде чем его вырвут из этого мира и безжалостно швырнут в пустоту того, что будет дальше. Однако Панз ни о чем не жалел, он никогда не испытывал никаких угрызений совести из-за того, что пожертвовал всеми тремя своими жизнями ради человека, которого любил. Панз даже испытывал болезненное удовлетворение от осознания того, что он умер бы и умер за любовь. Когда бой закончился, он понятия не имел, каков будет исход. Сапнап, Дрим, это вряд ли имело значение, поскольку зрение Панза было настолько нечетким, что он едва мог разглядеть что-либо, кроме улыбающегося лица, которое приближалось к нему. Я рад, что его лицо будет последним, что я увижу, покидая этот мир, отстраненно подумал он. Это прекрасно, что он никогда не любил меня, быть рядом с ним было достаточно. Дрим присел перед ним на корточки, его ботинки хрустели по грязи и траве там, где лежал Панз, последние следы жизни начали покидать его глаза. Может быть, он пришел поблагодарить меня за то, что я для него сделал, может быть, он пришел, чтобы вернуть меня с возрожденной книгой, когда я умру. Его мысли граничили с чрезвычайно обнадеживающими, мыслями, которые Панз никогда не позволял себе тешить, пока был жив. Но, эй, ты ведь дойдешь до конца только один раз, верно? Его обнадеживающая фантазия была полностью разрушена, когда Дрим презрительно посмотрел на него сверху вниз, в его глазах не было ничего, кроме презрения. — Жаль, Панз, мне не нужны сломанные инструменты. Его слова ранили глубже, чем любое лезвие, которым когда-либо резали Панза, и все же у него все еще оставалась надежда, что Дрим вернет его к жизни, как только он уйдет. Последнее, что Панз видел в этой жизни, было жестоко улыбающееся лицо Дрима, и он даже не мог заставить себя волноваться. По крайней мере, он умер не в одиночестве.