***
Казалось, что лежавший на груди Альфреда Брагинский вот-вот зальется крокодильими слезами, потому как его лицо исказилось от глубочайшей печали. — Прости, что я так быстро… Ну… кончил… — смущенно пробормотал Джонс, ощущая себя виноватым. Легкая улыбка Ивана означала лишь одно — он сейчас готов простить Альфреду все, что угодно. В пределах разумного, естественно. Так было не всегда, конечно. Их отношения, начавшиеся взаимной ненавистью в подростковом возрасте, а в юношеском — переросшие в любовь после странного перепихона на чуть подвыпившие головы, что последовал после драки в кровь, были слишком долгими. Но все так быстро оборвалось в их жизнях и обернулось полным несчастьем и крахом. Иван совершенно случайно встретил своего соулмейта в лице строгого молодого европейца, переехавшего в Нью-Йорк по работе. Тот мгновенно окружил Брагинского любовью и заботой, а Иван под давлением общества не посмел отказать. Ивану Холл де Вард был очень дорог, но как он мог отдать свое сердце, когда то уже давно принадлежало другому человеку. Еще более жестоко жизнь поступила с ними через буквально пару дней, когда Альфред наткнулся на своего соулмейта, выйдя на работу преподавателем в местном университете. Его соулмейтом оказался с виду приятный японец, отцом которого, к несчастью, был знаменитый якудзе и весьма влиятельный в городе человек. Джонс тут же оказался под пристальным надзором и стал выходить на связь с Брагинским гораздо реже, но тот все понимал. Жизнь рассоединила Ивана и Альфреда навсегда. У них больше не было ни единого шанса прожить истинно счастливую жизнь с тем, кого они действительно любили. И только редкие встречи в самых скрытых от чужих глаз мотелях или даже переулках давали им хоть какое-то стремление жить в этом кошмарном мире, где запрещалось любить вопреки соулмейтам. Оба расставались со слезами… Нет, вернее, оба рыдали взахлеб после того, как расставались. Не могли они показывать свою слабость, иначе их встреча не закончилась бы никогда. Где «никогда» было соизмеримо пару часам, пока за Джонсом не придут японские наемники, и все не прекратится; пока не прольется кровь. И сейчас Альфред глядел на Брагинского, в глазах которого читалось это извечное «За что нам все это?», и в груди у него все клокотало от ненависти. К себе в том числе. — Ал, что такое? — запаниковал Иван, когда Джонс внезапно поднялся и отвернулся от него. — Прости меня… Прости меня за то, что я такой слабак, — в его голосе стала проскальзывать нарастающая истерика. — Ал… Да ну что ты! Ал! — Брагинский прижался к его спине. — Ты пытаешься защитить меня. Я знаю это! Кику же не совсем нормальный, как и вся его семейка… Ал, прошу, — теперь и голос Брагинского стал предательски срываться. — Я просто… Мне так гадко думать, что Холл дотрагивается до тебя… Ведь это должен быть я… А в моменты, когда Кику пытается ластится, я всеми силами пытаюсь отделить свой разум от тела, — Иван всеми фибрами души чувствовал, как Джонс злился. — Мне отвратительна мысль, что прижимаешься ко мне по ночам не ты… Если бы я только был сильнее… Я бы вытащил нас из этой задницы… Я бы… Я бы… Иван прижался к нему сильнее и больше не говорил ни слова, потому как плечи Альфреда мелко затряслись. Нет, Брагинский не мог впасть в отчаяние тоже. В этот раз именно он был тем, кому необходимо стать опорой другому. — Я знаю, милый, знаю… — прошептал Иван в ответ. — Я так тебя люблю. Дыхание Джонса немного выровнялось — он постепенно успокаивался. — Холл… Он неплохой человек, и он дорог мне. Я уверен, что Кику тоже очень хороший, пускай, и не совсем адекватный. Мы скованы с ними одной цепью, и этого не изменить… Но я не могу не любить тебя, Ал. — Я тоже… тебя люблю, — послышалось Брагинскому в ответ, и Джонс развернулся у нему, поймав чужие губы в поцелуй. — Но если бы… Если бы все изменилось, и люди могли свободно любить не тех, с кем их насильно связала проклятущая судьба… — Возможно, такое время наступит… — Иван стал успокаивающе поглаживать лицо Альфреда. — Я очень хотел бы этого, ты знаешь… — опустил он свои глаза. — Но пока этого не произошло, и я готов терпеть все муки мира, если у нас будут вот такие, пускай и короткие, встречи. — Это так несправедливо… — шептал ему в губы Альфред, сделав совершенно обиженное лицо, как у ребенка. — Я знаю, любимый, знаю… В мире слишком много несправедливостей. И мы стали их частью. Такие качели у них были каждую встречу. Один бился в истерике, а второй — держался всеми силами, чтобы не дать обоим сойти с ума. И при этом провести остаток вечера не в слезах, а в отчаянной любви.***
— Мне пора, — виновато сказал Альфред, уже стоя на пороге двери. — Да, я знаю, — ответил ему Брагинский. Они держались за руки, и хватка была слишком крепкой. Они глядели друг другу в глаза, с горечью предвкушая предстоящую разлуку. — Что бы ни случилось, я буду любить тебя всегда. Пересиливая себя, Джонс с трудом выпустил чужие пальцы и мигом шмыгнул за дверь. Задержись он на секунду дольше, то не смог бы выйти уже никогда. — И я тебя, — устало прислонил лоб к двери Иван, почувствовав, как по щекам покатились первые слезы. До следующего свидания.