Не смотри

Сны были хуже всего. Любые — о том ли непоправимом, что произошло, о том ли, что было прежде этого, в другой, целой, настоящей жизни. Вот и сегодня привиделась старая садовая беседка, полуутопшая в земле скамья и привычное, мгновенное: тёплый золотисто-красный сумрак ладоней, закрывших ему глаза. От самых запястий и до второй фаланги в них горячо билась кровь, и шутливая хватка была живой, пронизанной мягким трепетом, отзывавшимся в краях его собственных ушей и почему-то на губах. Кончики её пальцев были ледяными, и этот подкравшийся сквозь память о блаженстве холод обжигал переносицу, не давал провалиться в обманчивое спокойствие. Это... помогало и было ужасно, потому что до смерти хотелось увидеть её лицо, и где-то на грани (не)бытия и тяжёлого сна Иоганн знал: вот сейчас она уберёт руки, и он обернётся, как раньше. Обязательно. Неизбежно, так же, как и пробуждение, как всегдашнее осознание: сон. Пытка, медленно превращающаяся в обыденность все последние месяцы и необъяснимо обострившаяся с началом изучения записей. — Не надо, — язык и собственные руки, держащие книгу, в которой не было ни единого слова, казались чужими, но каким-то образом прозвучало слово, и тело тоже откликнулось: бухнулось на колени это тяжёлое и пустое (точно книга?), пальцы оплелись вокруг запястий, поймали знакомый пульс, проследили на левом подживший порез (ударилась недавно о край стола, он помнил, нет, подождите...) — Почему? — в голосе не было удивления, только серьёзный вопрос. Как будто это не слепой страх перед новым приступом боли вёл его сейчас, а просто они обсуждали какое-то... дело. — Ты знаешь, что это правда, — она говорила задумчиво, руки не отняла, только двинула кистью, мазнула пальцами. Здесь, в этом сумраке, она могла его слышать, будто не была просто очерченной солнцем памятью, видением, жестоким в своей беспечности. От этого дух захватывало. Что-то изменилось. Чувствуя, как рушится вокруг приторное ясное утро, и от этого всё ярче, словно огонёк в наступающих сумерках, разгорается во всём его существе странно ясное знание её присутствия, Иоганн сильнее сжал запястья, цепляясь за ритм пульса и голос. — Это больно, — той, памятной, дивному отражению счастья, он никогда не мог сказать этого при каждой новой не-бывшей, повторяющейся встрече. — Так ведь боль — первый признак жизни, — ответила она, другая, невидимая за спиной, незримая, не утекающая во сне сквозь тёплые ладони и холодные пальцы. «Ты-то всё ещё жив». *** Отсветы свечей казались вдруг слишком слабыми: вместо того, чтобы осветить комнату, они обратили каждое из зеркал в мерцающий темный провал, раздвинув пространство. “Странные оптические эффекты". Когда он это произнёс много позже, рассказывая о той, самой первой встрече, Рен наградил его абсолютно невыразительным взглядом "Ну ты и идиот" "Ну почему сразу идиот, просто умереть мог," — безмятежно возразил Йо. По большому счёту, он никогда не был мистиком — следствие семейных привычек. И это, новое, было способом из книг, на который он возложил такие большие надежды, должно было быть алгоритмом. Рабочим методом. Так Иоганн решил и оттого нисколько не колебался, используя этот способ, когда пожелал себе... помощника для битв, как следовало из записей (все они казались достаточно последовательными сами по себе, но языки часто менялись. Кое-где тот, первый, кажется, вовсе переходил на знакомый ему одному шифр) Помимо управляемых мертвецов были... различные духи, если он правильно понимал. Он выбрал этот, отличный от первого, метод — попробовать. «Не говори ничего, он конченный дурак». Это действительно отличалось. В чём подлинное различие он понял, только выйдя из круга и осознав, что не в состоянии даже отвести взгляд от мечущихся в зеркале теней, а не то что поправить почему-то окончательно потускневшую свечу. Много, много позже Иоганн узнал: иногда духи просто сильнее, и попытка подчинить такого будет стоить шаману жизни. Он верил, что его жизнь ему принадлежала не до конца — и что не кто-то безжалостный распоряжался ею, просто всё это и всегда было лишь средством вернуть Элизу, которая не должна была умирать после всех их сражений за жизнь. Каждый прожитый день казался взятым взаймы, Иоганн просто не имел права на окончательное поражение, и потому даже спустя годы, оно представлялось чем-то исключительно за гранью возможного. И оттого в ту ночь первый и единственный раз его охватил липкий страх за себя от полной невозможности сделать хоть что-то: двинуться, вздохнуть, закрыть глаза. От мерцания свечей кружилась голова, глазные яблоки словно стали сухими. Он не помнил, сколько времени это продлилось, и никогда не знал точно, ни сразу потом, ни пытаясь вспомнить. Это могли быть минуты или целые часы. А затем марево, будто бы медленно сдавливающее голову и грудь обручами, выжигающее глаза, слизнула темнота. Темнота была холодная, рваная и жёсткая на лице. Он очень хорошо помнил буквально каждую кость, всякую из них он готовил и укладывал тщательно, так что руки сводило от осторожного напряжения и эти, закрывшие лицо, узнал через несколько мгновений. Технически этого не могло быть, в пределах его собственных умений то есть, — он рассказал об этом позже, потому что действительно понял, а в тот момент просто не подумал. "Ну значит, это был не ты". В том состоянии он просто не мог поднять её с места в центре комнаты, позади, где она покоилась в кругу, матово и тепло отзываясь свету каждой линией в отличие от зеркал. .Должно быть, для того,чтобы добраться сюда через линию, у костей, движимых другой, откуда-то извне, волей, ушло какое-то время. Ей было трудно. Он почувствовал, как дрогнули обнажённые, без плоти и мышц фаланги, жёсткие, сухие ладони, в которых молчал ритм. Но пальцы двинулись, охватывая голову и будто снимая невидимую, сжимающуюся полосу металла, отгораживая от затянутого тоненькой плёнкой амальгамы провала в никуда. Свет за границей знакомой хватки метнулся, рванулся вверх с неясным усилием, и на несколько мгновений Иоганн увидел знакомый золотисто-красный сумрак летнего дня из-под тёплых рук. ...И рухнуло, сгинуло, раскололось. Иоганн потерял сознание. Очнувшись тем утром, он нашёл её рядом с собой — да ещё зеркало, только одно из многих, то самое, пошло парой трещин. "Ты знаешь, мёртвые бывают просто упрямы" Живые тоже. Это вдохновляло: не всё измеряется подсчётами.