Отпустить нельзя признаться

Первым делом в машине Артем всегда включает радио. Валентин особо не возражает. Мчаться по сонным вечерним дорогам под КиШ или Наутилус и едва слышное бормочущее подпевание неожиданно уютно. Пусть у Артема ни слуха, ни голоса, зато любви к русскому року ― через край. Не иначе свойство характера такое. Если уж любить, так неистово, а если ненавидеть… Правда, настоящей ненависти между ними никогда не было. Он на провокации не велся, а Артем истинных чувств не показывал. Почти каждый вечер играючи уводя Юльку из-под его контроля. При встрече лишь скалясь зубасто на все предупреждения, да крепче обнимая ее за плечи. Неизменно обещая вернуть вовремя. И возвращал ведь, паршивец. Началось у них с Юлей все внезапно, так и закончилось. Легко сошлись — легко разбежались. Юля особо и не переживала, кажется. Новая взрослая студенческая жизнь обещала гораздо больше, чем местная гопота на вишневой бэхе. Артем, первое время пропадавший под их окнами, уже спустя пару недель исчез. Не дурак — сам все понял. Так бы оно и забылось, если бы не Юлька. — Пап, присмотри за Темой, хорошо? Он ногу умудрился сломать, а эти его друзья... Прекрасное начало разговора — сразу к сути. Валентин от неожиданности даже книжку отложил. Кто бы мог подумать, что именно это будет беспокоить ее перед отъездом на все лето к бабушке. — Присмотреть? И как ты себе это представляешь? — Блин, пап! Не знаю. Ну, сходи к нему разок, от тебя не убудет ведь! Он, конечно, тот еще придурок, но… — она вдруг замолкла, нахмурившись, но тут же нашлась, — Он наш придурок. Почему Юлю вообще волновало, что там с ее бывшим парнем, было непонятно. А спрашивать, когда Артем успел стать их общей ответственностью, было поздно. Пришлось расхлебывать. Жил Артем в глубине района. Нужный дом нашелся не сразу. Это потом уже Валентин выучил дорогу до него настолько, что и с закрытыми глазами бы... А тогда, изрядно покружив, он, наплевав на все, бросил машину в одном из тихих дворов и отправился на поиски пешком. В подъезд проскользнул, придержав дверь для матери с коляской. Двенадцать пролетов наверх пролетел в один миг. Сетка с апельсинами оттягивала руку, напоминая, зачем он здесь. Просто проведать — одного раза вполне достаточно для отчета Юле. И успокоения собственной совести. На его долгий звонок из-за двери донеслось раздраженное «Да иду я, иду!», и Валентин не смог сдержать едва заметной улыбки. Вот как он умудрился? Вроде работа в мастерской не располагала к подобным травмам, а все же… Артем, взъерошенный, чуть сонный, в серой футболке так и замер при виде него. Вдруг широко, радостно оскалившись: — Офигеть, взаправду вы! Ну, Юлька… — Юлия, — с нажимом, чтоб не забывался, — попросила тебя проведать. Я зайду? — Да-да, конечно. Сча чаю соображу, ВалентинЮрич. Суетящийся ошарашенный внезапным визитом Артем на костылях вызывал то ли умиление, то ли… Под сердцем предательски кольнуло, и Валентин поспешно сделал шаг в квартиру, захлопывая дверь. С концами отрезая всякий путь к отступлению. Так и повелось. Короткие посиделки пару раз в неделю переросли в некое подобие дружбы. И к моменту снятия гипса Артем уже прочно прописался в его жизни. Да так, что когда Валентина внезапно выдернули в командировку на неделю без связи, сам вызвался ухаживать за Чарой, к прогулкам с которой недавно присоединился. Уезжал Валентин с легким сердцем — та была в надежных руках. Артем оказался совсем не таким, каким виделся по отрывистому знакомству — внимательным, смешливым и заботливым. «Валентин Юрьевич Я ужин в холодильнике оставил. Или завтрак. Сами решите ;)» Он только и успел по въезду в город включить телефон, как экран мигнул сообщением. Под сердцем вновь предательски кольнуло — как давно никто просто так о нем не… А Тема взял и побеспокоился. На просьбу помочь на даче так и вовсе откликнулся с ярым энтузиазмом. Впрочем, париться по такой жаре в городе не хотелось никому. И теперь каждые выходные они проводили на природе к шумной радости Чары и общему удовольствию. В конце августа Юля сообщила о желании учиться в Питере, и отпустить ее оказалось легче, чем он ожидал. Как будто одно присутствие Артема рядом поддерживало, давало силы жить. Напоминало, что кроме службы и долга перед семьей есть кое-что еще. Что-то очень важное. Рев радио мигом выдергивает из воспоминаний. Заставляя долго, тяжело сморгнуть — помогает едва ли. Снег слепит, заметая лобовое стекло. Стеклоочистители не справляются, и скорость приходится сбросить до минимума. «Вот новый поворот, и мотор ревет. Что он нам несет…» — Пиздец метелище, — Артем окно приоткрывает, высовываясь наружу. — А прогноз ничего такого не обещал, между прочим. — Сколько раз говорил, не выражайся. Тот плечом дергает, глаза закатывает. На длинных ресницах тают снежинки, дорожками слез стекая по покрасневшим щекам — взгляда не отвести. Но если они сейчас с кем-то столкнутся… — Окно закрой, застудимся. Судя по навигатору, осталось немного. — Угу, если раньше не въеб… впилимся никуда. — Ты предлагаешь бросить машину здесь и идти пешком? До съезда всего ничего. Прорвемся. Артем хмурится, руки на груди скрещивает. Но молчит. Вновь в окно высовывается, будто может видеть сквозь клубящийся в свете фар снег. Вроде и помочь хочет, а только мерзнет без толку. Отвлекаться нельзя, нельзя пропустить... — Сворачивайте! По укатанной проселочной дороге меж высоченных елей скользить попроще. Часть снега оседает на острых верхушках, разлапистых ветках, и видимость, наконец, проясняется настолько, чтоб они без особых приключений въехали в поселок. — ВалентинЮрич, до дома только вплавь. Все нахрен замело. Артем, пока он паркуется, уже с разведки на участке возвращается — эту бы энергию да в мирные цели! — В машине лопата есть, прокопаем. — Ага. Валентин и глазом моргнуть не успевает — тот уже споро в багажник ныряет. Вызывая понимающую ухмылку: размяться после трех часов в машине хочется отчаянно. Сам он закуривает с наслаждением. Из-под полуприкрытых век наблюдая, как Артем медленно, но верно прокладывает путь до крыльца. В золотом свете фонарей снег переливается, слепит, взметаясь из-под лопаты искрящимися брызгами. И как их только угораздило, а? Но вот они здесь, на заснеженной даче, вместе. А ведь еще полгода назад Валентин даже не подозревал, не думал, что можно вот так просто взять и сойтись. Не в его годы, так точно. Но с Артемом было так легко как ни с кем уже очень давно. И эта легкость стоила всего. Даже споров до хрипоты, что на дачу по такой погоде он поедет за закрутками один. Так и не переспорил. Артем, чуть что в голову взбредало, стоял на своем насмерть. «Вы друг другу под стать — оба упертые как бараны» Тот разговор с тещей Валентин вспоминал часто. Любовь Васильевна понимала и видела больше, чем хотелось бы. Хорошо хоть Юля не подозревала. Одно дело — дружить с бывшим парнем своей дочери, и совсем другое… — ВалентинЮрич, принимайте работу! Артем, раскрасневшийся, в этой своей нелепой ушанке выглядит настолько по-домашнему, что он улыбается против воли: — Ну, что ж. Пойдем, поглядим. Напускная строгость Артема не пугает. Успел за полгода выучить все повадки Валентина. И теперь отлично знал, когда стоит притормозить, а когда втопить на полную. ― Достойно. Пара банок солений твои, заслужил. Вот как не поддразнить? Когда он чуть ли не подпрыгивает в нервном ожидании ответа. ― Да ну вас, ― хмурится, глазами стреляет, но послушно следует за Валентином в дом. Задерживаться дольше необходимого не стоит: не ровен час, дороги окончательно заметет. Да так, что в город они до самого нового года не вернутся. Пара шагов вглубь дома до люка в полу. И по ступенькам вниз во вспыхнувшую светом темноту ― навстречу закруткам. На подполе в новом доме настояла Любовь Васильевна. Ее талант к закруткам, воплощенный в ровных рядах банок солений, неизменно приходился к столу на любом празднике. Вот и в этом году, только приехав, она в ультимативной форме потребовала привезти с дачи соленых огурцов. С покупными, мол, оливье совсем не тот. Спорить с ней было бессмысленно ― они оба хотели как лучше. Тридцатого из Питера должна была приехать Юля. И как вскользь обмолвилась все та же Любовь Васильевна ― не одна. К его безмерному раздражению и бесконечному удивлению Артема. Возможно, спора из-за поездки удалось бы избежать. Только Валентин был слишком встревожен внезапными новостями, а Артем как-то сходу завелся, узнав о скором возвращении Юли. Будто боялся, что станет не нужен, когда она окажется рядом. Если бы он только знал. Если бы знал ― сам бы сразу сбежал. Валентин всегда был реалистом. А предположение, что вот это неровное, отчаянное ― взаимно, входило в категорию несбыточных чудес. Быть может, при других обстоятельствах… Нынешние располагали к одному ― поскорее погрузить нужное количество банок в багажник и возвращаться. План надежный и простой. Казалось бы, что может пойти не так? Разумеется, все. Это Валентин понимает, стоит только выехать из гаража. За какие-то минуты снег усиливается в разы и теперь клубится белыми вихрями, снизив видимость до нуля. По-хорошему стоит обождать, но дороги уже сейчас заметает, и колеса вязнут в мокром снегу. Дальше будет только хуже. Он не раз уже такое видел. А если поторопятся, то есть шанс проскочить. Артем на сидении рядом вновь скрещивает руки на груди, привалившись виском к стеклу. В белесую непроглядную тьму всматривается так, будто может различить что-то в белом снежном… ― Сто-о-ойте! Сквозь снежные вихри не то, что дороги, огромную поваленную ель не видно. Валентин успевает дать по тормозам за какие-то мгновения до столкновения. Машину чуть заносит, Артем за ручку двери хватается, отчаянно жмурясь. Вот и съездили за огурчиками, блядь. ― Артем, ― тот не отзывается, только дышит прерывисто, шумно. И Валентин легко его плечо ладонью накрывает, настойчиво потрясая, ― ты цел? Тот кивает заторможено. Промаргивается, осоловело поводя глазами, тут же вновь жмурясь. Потом, все потом. Сначала добраться в поселок, а там уже… Назад Валентин разворачивается споро. Метель усиливается, и хотя дорога тут всего одна ― особо не заплутаешь, но мелко подрагивающий Артем беспокоит до дрожи в собственных руках. К дому возвращаются оба неестественно бодрые. Валентин сразу же хватается за лопату ― путь до сарая с дровами еще надо прокопать. Тех, что в доме, на всю ночь не хватит. ― Артем, давай внутрь ― растопи печку и возвращайся. Надо дрова перетаскать, вдвоем быстрее управимся. ― Вас понял, тов-варищ полковник. Показалось или заикаться стал? Потом. Все потом. Сначала выживание, а потом уже переживания. Справляются действительно быстро. Гора дров подле печи растет и растет, пока, наконец, он не командует разгоряченному Артему в расстегнутой куртке дуть в дом. Простудится ведь. И куртку-то все сбросить норовит ― мол, жарко, не могу, помираю. Валентин только головой качает: ― Я в больницу апельсины носить не буду, когда ты с воспалением легких сляжешь. ― Да ла-а-адно, ВалентинЮрич. Я вас знаю, ― Артем только задорно скалится в ответ, подмигивает, паршивец, ― Еще как будете! Видит или нет, понимает ли, что по больному бьет, Лебедеву неизвестно. Но внутри уже вскипает тихое, злое. Во взгляде отражается и в отрывистом: ― Предпочту не проверять. Артема его тон, похоже, пронимает. Он вдруг как-то весь подбирается, плечом дергает ― мол, понял-принял. И нечего тут, понимаешь ли, гонор полковничий показывать. И не такое видали. Заводится с пол-оборота, глазами сверкает, но умудряется смолчать ― даром, что все его чувства на лице написаны. Ну, вот как с ним таким сладить? Невозможно. Спор обрывается, толком не начавшись. Артем резко разворачивается, взметая снежные брызги вокруг себя, и уже на ходу, не оборачиваясь, обиженно бурчит что-то про ужин. Но Валентину не до драм на ровном месте. Да и не сказал он ничего такого. Но под ребрами все равно тянет, дергает беспокойно. И споро закончив с поленницей, Валентин спешит в дом. И так и замирает. Вжимаясь спиной в дверь. Рыжеватые всполохи огня окрашивают щеки Артема румянцем, вспыхивают золотыми искрами в волосах. Он весь подсвеченный изнутри неотрывно бездумно глядит в огонь. Отражает всем собой ― яркий, слепящий до боли. Настолько красивый, что взгляда не отвести. И Валентин смотрит, запоминая игру света в коротких светлых волосах, руки, что тянутся к оранжево-красным языкам пламени за стеклом. Жадно вбирает каждую секунду этой безмолвной, невыносимой красоты. Не сразу подмечая, что Артем… ― Я тут свитер ваш одолжил, это же ничего? Серый, грубой вязки с высоким щекочущим горло воротником, тот явно на пару размеров больше, чем надо, но это ничего. Так даже лучше. Преступно тонкие запястья выглядывают из-под поддернутых рукавов, вызывая лишь одно желание ― сжать. Пальцами огладить, прочувствовать заполошное биение жизни. Губами проследить, как голубые ручьи вен струятся вверх ― туда, где гулко, быстро бьется сердце. Рассмотреть повнимательнее. Что-то подсказывает, что веснушки золотой пылью покрывают плечи и, быть может, грудь. ― Может, баньку растопим, а? Раз уж мы тут до утра застряли. Артем улыбается широко, чуть жмурясь в свете пламени. Воистину ― бойтесь своих желаний. Они имеют свойство сбываться. Слова согласия срываются с губ сами собой: ― Почему бы и нет? Как раз прогреемся после ужина. ― Зае… Прекрасно. Артем вскакивает на ноги, начиная хаотичное, деловитое движение. И Валентину не остается ничего другого, как задать ему нужное направление. Где-то в шкафах притаился едва ли не годовой запас крупы, а в подполе осталась пара банок домашней тушенки ― соседский подарок за помощь, кажется, с забором... Да неважно. Куда важнее и интереснее наблюдать, как быстро и споро Артем разбирается с гречкой. Тонкие пальцы скользят, разрезая воду, перебирая крупу, и Валентин засматривается, зависнув с тушенкой в руках. Да и как не смотреть, не любоваться притихшим, восхитительно перевирающим какую-то песню Артемом? ― Займусь баней. Справишься тут один? ― Вообще без б, товарищ полковник! Улыбка широкая, зубастая ― кажется, только для него одного. Глупость несусветная. Но сердцу все равно. Сердце требует одного ― мягко со спины обнять, зарываясь носом в светлую макушку, долго щекотно скользнуть губами вдоль челюсти и прикусить трогательно порозовевшее ухо. А потом запустить ладони под колючий свитер, задирая и… Холод улицы мгновенно выстужает пылающее внутри безумие. Пачка сигарет находится во внутреннем кармане наполовину пустая. Артем его рано или поздно, то ли до сердечного приступа, то ли до любовной чахотки, доведет. Точнее он сам себя. Потому что это невыносимо. Быть рядом и ни словом, ни взглядом не выдать собственных чувств. Смотреть, но не трогать. Четко осознавая, что рано или поздно все закончится. Ну, зачем, к чему Артему дружба с нудным, сухим стариком? Что такого он может дать, чего не даст кто угодно другой? Внимание? Поддержку? Принятие? Ведь взрослому парню отчаянно не хватает именного этого, разумеется. Дым горчит разочарованием, и Валентин быстро тушит прогоревшую сигарету о снег. Природа, что ли, так действует, что все на лирику тянет? Как бы то ни было, а обещания надо выполнять. Особенно если за них полагается вкусный, горячий ужин. К его возвращению дом наполняется теплым запахом еды. Артем уже нарезает соленые огурцы, выкладывая их рядом с консервированными помидорами на тарелку. Одним своим присутствием даруя почти забытое ощущение уюта. ― ВалентинЮрич, проверьте как там гречка с тушенкой, пожалуйста. А у самого во взгляде что-то такое теплое, мягкое, даже уязвимое мелькает. Валентин чуть хмурится, но Артем уже отворачивается, прячется в непробиваемую броню невозмутимости. Глубоко под ребрами сладко тянет ― слишком легко представить трогательно открытого, но решительного Артема, отвечающего на его признание жарким кусачим поцелуем. Готового идти до конца, каким бы тот ни был. Душный, пряный запах мяса забивает нос, отвлекая, и он коротко рапортует: ― Тушится. ― Вот и зае… Круто, в смысле. Валентин только хмыкает одобрительно. Может же, когда хочет. Это и многое другое. Почти все, на самом деле. Еще бы прислушивался почаще, что ему говорят… Да что там. Главное, чтоб не влипал некуда, а с остальным они обязательно разберутся. Вместе. Почти как сейчас: пока Артем торопливо споласкивает посуду, он успевает накрыть на стол. Казалось бы, еще на той неделе все было ровно наоборот. Но суть не меняется ― они разделяют таинство домашних дел на двоих. Так когда же совместные ужины пару раз в неделю стали обыденностью? Когда байки о мастерской и споры обо всем на свете вытеснили молчаливое одиночество поздних возвращений? Когда вслушиваться в смешливые, язвительные интонации, видеть лукавый прищур голубых глаз стало жизненно необходимо? Когда это теплое, нежное, страшное чувство захватило с головой? Оглушило хуже любой внезапно вспыхнувшей страсти, прорастая абсолютно незаметно, но так глубоко, что теперь уже и не… ― ВалентинЮрич. Да блин, ― теплая ладонь тяжело ложится на плечо, выдергивая из мыслей. Валентин оборачивается, приподнимая брови вопросительно: ― Прости, задумался. Ты что-то сказал, Артем? ― Угу. Что ужин готов. Давайте садиться. ― Конечно. Разговор не клеится. Артем то и дело поглядывает беспокойно, хмурясь все сильнее, но молчит. Пытается, было, заговорить о погоде, но Валентину не до того. Осознать, что всего этого ― близости, тепла и уюта, может не стать в один миг, невозможно. А привязывать к себе Артема… Да и как привяжешь? С его-то свободолюбием и упертостью ― только пережми где и все. Поминай, как звали. Но как же хочется длить и длить даже этот вечер в глуши! Как же хочется просто накрыть его ладонь своей и… ― Пора бы баню проверить, как считаешь? ― Так точно, товарищ полковник. В шкафу отыскивается пара больших махровых полотенец мягких даже на вид. Самое то для измученных долгой дорогой тел. В бане ждет пара уже подсохших, но вполне пристойных веников ― раз уж париться так по полной. Никаких полумер. Ни в чем. В этом они с Артемом отчаянно похожи. И если б только в этом. На худощавом подтянутом теле белесые следы шрамов выглядят пугающе яркими. Валентин глаза на миг прикрывает, чувствуя, как под кожей вспыхивает злость. И на Артема, и на того, кто вообще посмел… ― Что, никак налюбоваться не можете? Горькая усмешка кривит его рот, и Валентин коротко качает головой. Да, похожи они куда больше, чем кажется на первый взгляд. ― Чего не спрашиваете, откуда они? Откровенно нарывается, будто боясь осуждения. Мальчишка. Нежность плавит внутренности, и пальцы сами собой мажут по его ребрам справа. Шрам выпуклый, рваный ― руки бы оторвал тем, кто так шьет. Да в полевом госпитале лучше бы заштопали, а тут… Рваные края осторожно очерчивает, забываясь, чувствуя, как напрягается чужое тело под нежным прикосновением. Артем, кажется, перестает дышать. Только глазами этими своими невозможными хлопает. Словно прислушиваясь к чему-то ему одному ведомому. И как-то весь мигом расслабляется под чуткими, ощупывающими касаниями. ― Ты бы хотел рассказать? ― Может… ― голос подводит, проседает, Артем прокашливается, глядит сердито ― мол, довольны, довели, ― когда-нибудь. И как бы ни было страшно, отказаться от него Валентин не сможет никогда. Отпустить, да. Но не забыть. Пар оседает капельками воды на коже, взгляд туманит. Чужая нагота смазывается, проглядывая сквозь горячий воздух то крепкой округлостью ягодиц, то белесой длиной ног ― гладких, сбрызнутых золотым пушком. То черным орлиным крылом татуировки меж острых лопаток. Артем под веником шипит, вздрагивает, порыкивая матерно, но довольно сквозь зубы. Растекаясь по лавке абсолютно бескостно. Ладонью взмахивает, прося пощады, медленно, с трудом садясь. Грудь ходуном ходит, и он долго, вдумчиво растирает раскрасневшееся лицо ладонями. Валентин успевает ковшик с теплой водой набрать и поднести ― пусть умоется, выдохнет спокойно. Артем на ноги вдруг резво вскакивает, оскальзываясь на влажных досках. Одно неосторожное движение ― и лежать ему мордой в пол. Вот только Валентин ловит, удерживает. Чувствуя, как он весь напрягается, деревенеет, почти испуганно замирая в руках. Будто лис в капкан угодивший. Готовый отгрызть себе что угодно, лишь бы выбраться из смертельной ловушки. В груди болезненно тянет, и Валентин осторожно отстраняется. ― Полегче. Или решил вторую ногу сломать? Артем хмурится, головой энергично трясет, вдруг хитро прищурившись: ― А то. Ради ваших апельсинов можно и пострадать. Я таких вкусных, как вы тогда притащили, в жизни не ел. Валентин лишь коротко хмыкает в ответ. Угораздило же. Но любовь эту сумасшедшую, обреченную ни на что не променяет. Артема не променяет никогда и ни на кого. Потому что он, какой бы ни был, а свой. Его. ― Отставить страдания. Будут тебе апельсины и так. ― Обещаете? ― Гарантирую. Артем широким довольным оскалом сияет - будто звезду с неба пообещали, а не… Как от него такого отказаться? Как запретить себе любить? Невозможно, немыслимо. В груди горячо заполошно бьется сердце, почти замирая, когда Валентин обрушивает на себя ведро теплой воды, разом вымывая тревожащее. Вот и все. Только вытереться и одеться осталось и можно возвращаться. И между делом сообщить, что им придется разделить постель. Спальня по соседству с печкой одна. Дом, конечно, прогрелся за эти часы, но за ночь успеет остыть настолько, что поодиночке они окоченеют. ― Ночуем сегодня вместе. Артем уже рот раскрывает, чтоб заспорить. Кажется, даже краснеет от возмущения ― хотя куда сильнее после бани-то. Валентин головой дергает предупреждающе. ― Либо так, либо никак. Не обсуждается. Я не повезу в город твое замерзшее по глупости тело. ― Еще скажите, что одеяло теплое тоже одно. Для полноты драмы, блядь. ― Нет, одеял пара, не переживай. ― Да я и не п-переживаю, с хрена ли? ― чуть не руками размахивает ― ему только волю дай, спор на новый круг пойдет. Валентин не оставляет и шанса, посылая наверх за вторым одеялом. Пока сбегает ― остынет. А сам забрасывает еще палений в почти прогоревшую печку. И снова выходит на крыльцо перекурить. Ругаться нет ни сил, ни настроения. Перед глазами до сих пор щедро обсыпанные золотой пылью веснушек плечи, розовые соски, шрам на ребрах и выпирающие тазовые косточки. Едва заметная дорожка волос к паху и… Слишком легко представить его, раскинувшегося на сбившихся простынях, подрагивающего от жажды прикосновений, лихорадочно блестящего глазами и ― ― Зажигалки не найдется? Я свою в машине прое… пролюбил. Реальный Артем носом в ворот свитера зарывается, глядя исподлобья пристально и виновато. Пальцами цепляет пальцы ― тепло, мимолетно, до боли привычно. И закуривает, долго, жадно затягиваясь. Жмурясь от удовольствия. Мучительно хочется втянуть его в поцелуй ― дикий, цыганский. Ловя ртом дым и щедро делясь им. Поразить чертановскую, взращенную по падикам гопоту изысканностью манер. Вспомнить безумство молодости. Сущая глупость! Сегодняшний день и так останется с ним навсегда. А большего и… Большее мелькает, слепит полоской обнаженной кожи на пояснице - Артем тянется куда-то вверх, на полки налегает - того и гляди обрушит. Да что он там углядел вообще? Валентин переступает порог спальни, хмурясь. И едва не замирает, столкнувшись взглядом с внимательным прищуром голубых глаз. ― Подождите, а вы где? Фоткали, что ли? Артем не оставляет шанса промолчать, крепко сжимая затертую временем фотографию. Хмурится привычно, глазами стреляет, вызывая усталую нежность. ― Я в противогазе. ― А почему вы один? Аж подбирается весь, напав на след интересной истории из его юности. Ну-ну, все тебе расскажи. Валентина тянет улыбаться. ― Не сошлись с сержантом во взглядах на классическую музыку. ― Ого, а чего так? Расскажете? ― В другой раз. Разочарование столь явственно, что приходится подсластить его, пообещав по возвращению показать весь армейский альбом. Не отвяжется ведь. А так, вон, уже даже в выданный старый спортивный костюм переоделся. Темно-синий, достаточно мягкий, чтобы спать было комфортно. В мобильник, было, залипает, пока Валентин неспешно переодевается, чувствуя, как усталость постепенно сковывает движения. Краем глаза замечая, как Артем вдруг голову вскидывает, прикипев взглядом к его обнаженной спине. Смаргивает долго, осоловело и вдруг краснеет удушливо, стоит повернуться к нему вопросительно. ― Так, ничего. Не обращайте внимания, ВалентинЮрич, ― под одеяло споро забирается, накрываясь чуть ли не с головой. ― И вообще с-спокойной ночи. Внутри вспыхивает и гаснет недоумение пополам с надеждой ― а если все-таки взаимно? Если… Кровать слегка прогибается под их общим весом. И Валентин почти задыхается от внезапно накатившей интимности происходящего. Никакой самый разнузданный секс не сравнится с ощущением близости любимого человека рядом. Сонными, ленными поцелуями по утру и перед сном. Разделенным под общим одеялом теплом. Следом от головы на соседней подушке. И тихими крадущимися шагами посреди ночи. Холодными ступнями, прижимающимися к ногам. Родным запахом, окутывающим с головой. И если бы только уткнуться в золотую макушку, сонно вздыхая. Если б только обнять со спины, подтягивая поближе, укрывая собой. Если бы огладить невесомо от груди до живота слитным движением. И ласкать медленно, осторожно. Показать, как бывает, когда по любви. А все остальное… Темнота с чужим-родным запахом чуть сдвигается, став ближе. Обжигает и без того горячее тело. Выдыхает вдруг долго, шумно. И снова переворачивается, вызывая недовольное ворчание. Артем вертится, под руку ввинчивается всем собой, не оставляя и миллиметра между их телами. Да что такое-то а… Крепкое, худое тело прижимается ближе. Чужие губы мажут по шее с хриплым вздохом. А бедра… Глаза распахиваются сами собой. Артем разгоряченный, спящий, едва не скулящий, крепко обнимает его ногу бедрами. Притирается неосознанно. Ответный выдох застревает где-то в груди, грозя разорвать ее. Простое совпадение, но как же от него... И если бы только просыпаться так каждое утро. Разделяя эти крошечные моменты безумия на двоих. Но это невозможно. ― Артем, эй, Артем. Пора просыпаться, слышишь? Ладонь ложится на плечо, легко потрясая. Уж лучше так, чем если он проснется и начнет извиняться. Этого Валентин точно не переживет. ― Мгх, ч-чего… Сонливость слетает с него мигом. Вот только жмурился недовольно, зевал, как уже чуть ли не на другой конец кровати отпрыгивает. Испуганно сверкая заспанными глазами. ― Осторожнее. На пол не свались. ― В-ВалентинЮрич… Это не то, что вы… Я не… Вы не подумайте! Краснеет стремительно, виновато. Хотя, казалось бы, что такого ― с каждым может случиться. Предположим, не в одной постели с отцом бывшей девушки, но все же. Валентин лишь головой качает: ― Даже не думал. Вот как с ним по серьезному, когда он такой? Вроде и взрослый парень, а глянешь ― ну чистое недоразумение, порой. Но все еще любимое. И это не изменит, кажется, уже ничто. ― ВалентинЮрич, я… Да блядь! ― Хмурится раздраженно. И вдруг оказывается рядом. Так близко, что… губы Артема теплые, потрескавшиеся, настойчиво накрывают его собственные. В другой ситуации Валентин бы оценил такой напор, но сейчас замирает, ощущая, как Артем отшатывается с диким взглядом. Назад шарахается, запутавшись в одеяле, и ― кубарем летит с кровати. ― Артем! Да стой же, неугомонный! Так и выполз бы ведь в одеяле в коридор, а там и до машины припустил ― ему только дай волю, такого себе напридумывает, что диву дашься, как в голову пришло. Так что Валентин просто стекает с постели, опускаясь рядом. Заключая подрагивающего, вибрирующего от нервов Артема в крепкие объятия. Просто не давая с места двинуться. Высвободить его из одеяльного доспеха ― задача посложнее. Разве что лаской выманивать. Что ж. Валентин и это умеет. ― Ты гораздо смелее меня. Сделал то, о чем я думал последние пару месяцев. ― Но почему, если вы хотели… ― замолкает, хмурится. Губы сжимает. Что-то себе решая. Мальчишка. Ну какой же он еще… ― Не мог потерять нашу дружбу. Пойми, Артем, ― тот весь подбирается, словно готовясь к атаке. Валентин чуть хмурится, зная, что легко не будет, ― Я ведь ничего не могу тебе дать. ― Угу, самую малость ― свою любовь, да? Зло, едко. В самую суть метит. И попадает. ― Да. ― Ну, тогда и мне вам нечего предложить, уж извините. Ну, кроме того, что есть, ― скалится широко, озорно глазами сверкает. И напряжение, терзавшее Валентина все эти месяцы вдруг отпускает. Стекая вместе с одеялом с чужих плеч. Артем свободно, легко обнимает его, вжимаясь лицом в плечо. Носом о шею трется ― не то со всхлипом, не то со смешком. ― Этого и так слишком много. ― А как по мне в самый раз для новой счастливой жизни. Валентин бы поспорил чисто из принципа, но в этот раз он абсолютно, безоговорочно согласен.