D. J. K.

Часть первая: D.       Держишься целых четыре недели без алкоголя и пять — без спидов. Ты не помнишь, бывало ли такое раньше, но логика подсказывает, что нет, точно не за последние шесть лет. Сегодня выходной. Опять хреново. Ненавидишь выходные.       Когда не перед кем делать вид, что всё заебись.       Квартира встречает смрадом заплесневелого болота. Плитка в ванной покрылась чем-то чёрным и склизким, ступни прилипают к полу на кухне, диван превратился в древнее чудовище, в затхлой пасти которого пропадают наволочки, подушки и светлые мысли. Хочется сполоснуть давно не мытое тело, но старые трубы изливаются только воняющей металлом и клубничной кровью грязно-жёлтой водой.       «Хочу исчезнуть» — пишешь на запотевшем зеркале и ловишь кусочки своего отражения. Ухмылка никуда не делась. Надо бы хорошенько приложиться обо что-то твёрдое.       Все фурии давно попрятались в холодных глубоких зеркалах…       У твоего откололся угол, но ты и не думаешь его менять. Какой смысл. Всё равно отражающийся там мудак не изменится. В детстве ты услышал, что тот, кто посмотрится в расколотое зеркало, умрёт.       Хорошо бы это оказалось правдой.       Ты *знаешь*, чем занять себя на выходных.       Тяжело плюхаешься в продавленное кресло с остатками какой-то засохшей дряни на подлокотниках, протягиваешь руку к столу и чувствуешь коленями едва ощутимую тяжесть, будто на них замер небольшой зверь в металлической шкуре. Вставляешь влажный палец в круглое отверстие телефонного диска.       Набираешь первую цифру.             Раз, два, три… Двадцать.       Разбуди тебя ночью пьяного, больного, мёртвого, всё равно сможешь их набрать. Даже потеря памяти не выбила из головы этот номер, ты наверняка звонил ей раньше, и не раз. Хочется снова услышать знакомый голос. Хоть на секундочку… Пусть её трахает другой, пусть она растит не-твоего ребёнка. Пожалуйста, хоть одно слово. В ответ одни только гудки. Ты считаешь… Считаешь… Считаешь…       Каждая последующая пауза будто дольше предыдущих, кажется, что на том конце провода кто-то дышит, и сердце замирает вместе с гудками. Но никто не отвечает. Начинаешь думать, что тот раз в Мартинезе был галлюцинацией. Занимаешься этим целый день. Через каждые пятнадцать гудков звонок прерывается, и ты начинаешь по новой. Логика: Она добавила твой номер в чёрный список. Эмпатия: И правильно сделала. Драма: Всё, что ты умеешь, это разрушать чужие жизни.       Ты хочешь выпить или ширнуться, но твой новый напарник из 57-го лично выбросил всё. Было стыдно, когда он пришёл к тебе домой. Как странно и фантасмагорично он смотрелся посреди этой бомжацкой халупы. Как краснели щёки под баками, когда он с отвращением и жалостью выудил из ящика стола старый носок, покрытый чем-то липким. Он забрал *все* твои запасы, ты подсказывал ему направление, скорчившись в кресле, как во время игры в «холодно-горячо». Тогда ты думал, что это будет легко. Легко. До первого выходного. Ты не заслуживаешь потраченных на тебя времени и заботы, поэтому пообещал ему, что больше никогда не возьмёшь в рот и капли дающей избавление от душевных мук жидкости. Обещания — единственное, что держит тебя на плаву. Пока ты их держишь — ты не превратился в полное говно. А Жану ты обещал больше не пытаться себя убить. Это сдержать ещё тяжелее. А Доре? Что ты обещал Доре? Напомнить? Что всегда будешь её беречь. Перед глазами всплывает её красивое тонкое лицо в золотистом ореоле. Она смотрит на тебя с немым укором. Ну что, сберёг? От всего ебаного мира, но не от себя. Помнишь, как доводил её до слёз? Как она плакала, отвернувшись к стене? Как вздрагивали её тонкие плечи, и с какой злостью она била по рукам, когда ты хотел прикоснуться? Обнять, успокоить, утешить. Она не хотела тебя. Ты вызывал у неё неприязнь. А ещё брезгливость. Как будто какой-то червяк. Так и есть. Это ведь из-за тебя она плакала. Почему ты такой мудак? Хочешь позвонить и извиниться, но не помнишь, за что. Не помнишь, почему ей было так плохо. Логика: А ещё она заблокировала твой номер. Концептуализация: Можно написать ей письмо. Логика: Но мы не знаем её нового адреса. Энциклопедия: Его можно узнать по номеру телефона.       В столе среди хлама, скомканных листков и огрызков карандашей лежит овальный кулон. Когда-то она носила его на шее. Внутри две фотографии — на одной кокетливо улыбается молодая девушка. Пока ещё улыбается. Не пройдёт и пары лет, как её лицо исказится в гримасе боли, а руки вместо букетов будут сжимать хрупкие плечи, по румяным щекам потекут соленые ручьи, а в сердце проронит первые зёрна ненависть. На второй… Когда-то это было твоим лицом. Кто-то заштриховал его чёрной пастой и выскоблил две дыры на месте глаз. Увиденное отдаётся болью в мозгу. Кто из вас это сделал? Если она… Боже, каким ублюдком, должно быть, ты был. Достаёшь из тумбочки лист бумаги и чернила. Почему-то тебе кажется, что писать перьевой ручкой… Трагичнее. Соответствует твоему внутреннему настрою. «Дорогая Дора! — пишешь ты. — Прости меня. Я полный мудак, — ты старательно выводишь буквы, но с каждой строчкой они уезжают всё ниже и ниже. — Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак. Я полный мудак».       Двенадцать раз. За каждый год, что вы были вместе. Ставишь жирную точку и задеваешь баночку с чернилами локтем. Чувствуешь коленями влагу. Эти следы не отмыть. Доски пола жадно впитывают чёрную жижу, наслаждаясь внезапным поливом после тысячелетней засухи. Весь лист залит чернилами, виднеется только краешек надписи «Дорогая Д». Зажмуриваешь глаза и слышишь шум в ушах. Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься. Случайно или специально — не важно. Это — константа. Твоя единственная ебаная сверхспособность.       Не можешь выбросить в мусорку лист, на котором написано Её имя.       Тащишься на кухню, зажигаешь газовую конфорку и бросаешь лист в огонь. Он корчится и стонет, как живое существо, и вместе с ним плавится твоя искалеченная душа. Пока горит бумага, можно попялиться в тёмное окно, старательно игнорируя отражение в стекле. Тебе не нравится, как этот чувак смотрит. Как будто всё про тебя знает. Как будто в курсе каждой грязной мыслишки, мелькающей в проеденной червями голове. Логика: Это ты. Драма[Элементарно: провал]: Нет, это твой уродливый доппельгангер.       Если подумать, выглядишь именно так, как чувствуешь себя внутри. Жалким никчёмным бесполезным мерзким полуразложившимся трупом. Пахнет гарью. Со скрипом открываешь деревянную створку окна. Пепел твоей проёбанной любви разлетается по всей кухне. Наверное, так же будет выглядеть твоё тело после кремации. Пусть Жан спустит его в унитаз. Какая разница. Выключаешь газ и случайно касаешься металлического обода. Болевой порог: Ауч. Рефлекторно отдёргиваешь руку и суёшь под струю воды, потеснив локтем стопку жирных тарелок. Вода всё ещё жёлтая, кран недовольно фыркает, будто его давно не включали. Визуальный анализ: Почти неделю. Ага, точно. В прошлый раз ты помыл посуду к приходу лейтенанта Кицураги, но он даже не остался на чай, спеша убраться из этого клоповника. Эмпатия: Его можно понять. Он к такому не привык.       Боль почти ушла, а на запястье теперь красуется ярко-красный полукруг. Заматываешь руку мокрой марлей. Так тебе и надо. Болевой порог: Что-то как-то не очень.       Квартира обросла хламом, как ракушечник мхом. Повсюду валяется одежда, точно её сняли и разбросали по дому в порыве страсти, а не в приступе отвращения к себе, из дивана повылетали пружины, и одна особенно острая каждую ночь упирается в спину через кипу одеял — ты специально её не убираешь. Потому что заслужил. «Уснуть и не проснуться», — всплывает мысль каждую ночь, липкая и мерзкая. Но всё равно ведь каждый раз просыпаешься. Ты обещал Доре, что умрёшь за неё. Но почему-то не умер. Утром ожог уже не болит. Разматываешь марлю, переставая понимать, зачем вообще ее наматывал. Концептуализация: Какой красивый. Визуальный анализ: Похож на полукруг буквы D, не хватает перемычки. Символично. Концептуализация: Нужно повторить, чтобы она стала совершенной. Полицейская Волна: Но сейчас тебе пора в участок, если ты не хочешь опоздать. Теперь ты с нетерпением ждёшь выходных, даже коллеги замечают, что их Гарри «Пиздострадалец» Дюбуа как-то повеселел. Во время обеденного перерыва тянешься за хлебом, и рукав блейзера немного приподнимается, оголяя запястье. — Это что, ожог? — спрашивает Кицураги, и тебе на мгновение мерещится тень тревоги на его лице. — А? — поворачиваясь к нему, откусываешь побольше от ломтя, прячась за невнятностью слов из набитого рта. — Шлучайно полушилось. — Будьте аккуратнее. Логика: Нам удалось его обмануть. Внутренняя Империя: На *этот* раз. От стыда алеют щеки, давишься плохо прожёванным куском. Тебе только что удалось обмануть Кима, мать его, Кицураги? Драма: Я тут ни при чём, это *и правда* было случайно. Щёки всё равно предательски красные, кровь кипит, ты чувствуешь себя грязным от этой полуправды. Ты не стоишь того, чтобы за тебя беспокоились.       К субботе первый ожог уже успевает порозоветь. Ты им любуешься, как произведением искусства. Вот оно, искупление. Визуальный анализ: Если подумать, не таким уж и глубоким он был.       Оказывается, сделать это не так просто. Конфорка гипнотизирует голубым газовым глазом. Логика: Минуты более чем достаточно. Стойкость: А что, если мы не хотим? Драма: Тебя никто не спрашивает.       Смахиваешь крошки со стола на пол. Удивительно, как при таком уровне беспорядка у тебя ещё не завелись тараканы. Логика: Они умерли от голода. Драма: Время пришло, мессир. Зажмуриваешь глаза и пытаешься воспроизвести в памяти лицо Доры в полукруге нимба. — Гарри, — слышишь ты далёкий мелодичный голос. — Гарри… — Прости меня, — говорить вслух с призраком прошлого привычно и кисло, как те лимонные карамельки, что вы ели вместе в парке в вашу последнюю весну. — Прости, что сломал тебе жизнь. — Нет, — звенят серебряные колокольчики. — Не прощу. Разве ты не помнишь, каким мудаком ты был? Разве не помнишь, *что* сделал со мной? Ты всё забыл. — Не помнишь, как мучил меня? — удивлённо спрашивает Дора. — Прости. — Я сделала от тебя аборт, — слова опускаются, как последний гвоздь в крышку гроба. Это больше не серебряные колокольчики, это множество траурных колоколов собора Матери Тишины, которые бьют набатом: «Сдохни, сдохни, сдохни!». Разве она не права в своём решении? Ты полное говно, и отец бы из тебя вышел хуёвый. Так что всё верно. Было бы попросту эгоистично позволить этому ребёнку родиться. — Девочка или мальчик? — хрипло спрашиваешь ты. — Девочки-близняшки. Совершенная боль. Законченная. Нужная.       Прикладываешь запястье к чёрному кругу, стараясь сделать поровнее. Засовываешь руку под струю воды. Одна тарелка из стопки выскальзывает и разбивается на три части. Равнодушно смотришь на неё и ногой отодвигаешь под стол. Жизнь похожа на эту тарелку, жаль, что с ней нельзя поступить так же. Не больно. Логика: Это адреналин. Придирчиво осматриваешь букву на руке. — Блять. Каждое твоё действие обречено обернуться провалом. Ножка буквы D уходит куда-то вбок. Даже это не можешь сделать нормально. Какой же ты никчёмный. Оборачиваешь руку влажным полотенцем. Сегодня гораздо меньше хочется себя убить, а значит, всё это не зря. Часть вторая: J. — Привет, Жан, как дела?       Сегодня разговорчивое настроение, ты отлично себя чувствуешь. Завершённая буква согревает осколком солнца под рубашкой. Можно посмотреть на неё когда угодно, стоит лишь задрать рукав. Боль и так всегда была рядом с тобой, *внутри тебя*, но теперь ты наконец её визуализировал. Это правильно. — Всё путём, Гарри, — спокойно кивает Жан, поднимая голову от бумаг. Глаза не серые — бесцветные, как у выгоревшей на солнце акварели. Логика: Ты отрываешь его от работы. Эмпатия: Ты его *заёбываешь*. — Рад, что ты больше не нервничаешь. Помнишь, каким он был в Мартинезе? Дёрганым и злым. Раздражительным. Ядовитым. Он боялся за тебя. Помнишь его руки на твоей спине, когда он вёл тебя к мотокарете? Стыд. Ты не стоишь того, чтобы так из-за тебя переживать. — Чел, я на таблетках, — Жан фыркает, губы изгибаются в горькой саркастичной ухмылке, от взгляда на неё на языке словно оседает сигаретный пепел. — Я нихуя не чувствую. — В смысле? — боже, Гарри, какой же ты тупой. — На каких таблетках? — Гос-споди, Гарри… — он прикрывает лицо рукой, пытаясь спрятаться от твоего идиотизма. От тебя. — На антидепрессантах. Почему? Логика: Не стоит. — Почему ты на антидепрессантах? — всё равно спрашиваешь. Ты никого не слушаешь, да, Гарри? Даже себя. — Потому что я старый мусор с червями в голове? Полицейская волна: «Мусор» на этот раз означает не «коп». Логика: Игра слов. — А… Почему? — ловишь на себе его взгляд, который можно интерпретировать как гневный. Но это лишь тень настоящей злости, её неоформившийся призрачный двойник под маской невероятной усталости. — Опять? — тяжёлый вздох, он откладывает ручку. Тусклые и усталые серые глаза смотрят прямо в твою гнилую душу, закапываясь под скальп, буравя череп и мозг. Эмпатия: Сегодня он опять плохо спал. — Поверить не могу, — Жан цокает языком. Знакомый звук. Неприятный. Как будто всё это уже было. — Ты снова это делаешь. — Снова делаю *что*? Внутренняя Империя: Хватит, Гарри, самое время замолчать. Но я хочу узнать, что с ним! Он же мой друг! Логика: Он *был* твоим другом. — Снова занимаешься эмоциональным насилием. — Он слишком устал, чтобы кричать, хотя очень хочется. Голос такой же пустой, как глаза. Это ты высосал из него весь цвет. Сожрал всё, что у него было хорошего. Логика: У него депрессия. Сумрак: Угадай, из-за кого. Моргаешь. В голове рефреном повторяются все слова, которые он говорил в Мартинезе, пытаясь выбить из тебя хоть какую-то реакцию, чтобы ты его… Узнал? «Ебаный ты в рот мудак». «Чокнутый ублюдок». «Сраный отбитый псих». Логика[Средне: провал]: Так не разговаривают с друзьями. Эмпатия: Ему было *очень* больно. А что сказал ты? «Ким клёвее». «Что-то не припомню такого». «А мы *точно* с одного участка?» — Прости, — отступаешь от стола, повинно склоняя голову, растрёпанные волосы падают вниз, закрывая краснеющее лицо. — Прости, Жан, я такой мудак… — Мать твою, Гарри, — шипит Жан. — Как же ты заебал! Именно *это* я и имею в виду под *насилием*. Когда ты несёшь самоуничтожительную херню, пытаясь пробить на эмоции. Но теперь ты обосрался, старайся сколько влезет, можешь даже упасть на колени и начать бить себя по еблу, как в прошлый раз. Я не поведусь, мне *похуй*. Драма: [Упасть на колени и начать бить себя по еблу]. Сила воли[Средне: успех]: [Не делать этого]. Отходишь ещё на шаг назад. И ещё. Поднимаешь обе руки вверх, сдаваясь. Но Жану это уже не поможет. Напарник кивает, устало прикрывая глаза. — Спасибо, — сухо, как наждачкой по мокрым костям. Возвращается к работе. Вся его поза говорит «не приближайся ко мне».       Идёшь в туалет и несколько раз умываешься ледяной ржавой водой. Пахнет кровью и солью. Холодные противные капли затекают в рукава, но ты этого даже не замечаешь. Ты сломал его, чувак. *Ты* сделал его таким. Ему больно из-за тебя. Но ты знаешь, как всё исправить Осталось дождаться субботы.       Пока разогревается горелка, воспроизводишь в голове его лицо. Устроившись поудобнее на колченогой табуретке, представляешь, как он смотрит на тебя с укором своими тусклыми серыми глазами и говорит (хотя логика подсказывает, что он никогда такого не говорил): — Гарри, ты сделал меня ментальным инвалидом. — Гарри, из-за тебя я чувствую только боль. — Ты сломал меня, грязными руками затолкал мои внутренности обратно, а *затем* снова сломал. — Ты был моим лучшим другом. — Ты конченый ублюдок, не хочу тебя знать. — Почему ты такой мудак? — Из-за тебя моя жизнь превратилась в дерьмо. — Раньше я играл на гитаре, а теперь даже не хочу брать её в руки, потому что меня *тошнит* от самого себя. — Я сделался таким же никчёмным уебаном, как и ты, и *ты* в этом виноват. — Я любил тебя. Болевой порог кричит и умоляет прекратить, но ты только зажмуриваешь глаза, продолжая пытку. Жану было больнее. Воняет горелым мясом, газом и облегчением. Уродливая вздувшаяся кожа бугрится, вычерчивая первую линию. Почти облизываешься, представляя, как остальные расцветут на тебе клеймами твоих ошибок. Давай, сделай это сейчас. Иначе потом не решишься. Прикладываешь руку ещё дважды, каждый раз скуля от боли и отвращения к себе. Горят волосы на руке, и это неожиданно больно. Очень. Именно так, как надо.       Тушишь обожжённую плоть под тугой струёй, это одновременно приносит облегчение и новую боль. Тупо смотришь на пеньки обугленных волос вокруг места, где выжжено новое клеймо. Логика: Скорее всего, они больше не вырастут. Хочется влить в себя бутылку чего-нибудь покрепче. Но ты обещал. Уже не помнишь, кому. На кухне пахнет горелой курицей. Логика: Это снова ты. Сумрак[Средне: провал]: Скоро тебя вытащат из духовки и съедят.       Отрываешь от пульсирующей плоти мокрое полотенце. Махровая ткань пропиталась солёной сукровицей. Крови нет. Чисто. Но в этот раз глубже. Тонкий полупрозрачный пузырь едва прикрывает нежно-розовую кожу. Обгоревшая окаёмка похожа на шкварку. Хочется оторвать и попробовать на вкус. Визуальный анализ: Это не похоже на J. Концептуализация: Похоже на кровавое месиво, оставшееся после взрыва, когда погибших считают вёдрами. Одно ведро — один человек. Драма: Жан тоже не похож на себя прежнего. Скорее всего, именно так он ощущает себя внутри. Засыпаешь с улыбкой на лице. Часть третья: K.       Уже в который раз отгрызаешь корочку на ожоге, и ему приходится затягиваться снова. Так ты, наверное, делал и с Жаном.       Сегодня день-без-полевых-работ. Со скуки тыкаешь подушечку большого пальца булавкой. Это кажется даже… Приятным. Увлечённо нанизываешь на иголку тонкий слой кожи, а потом откусываешь её. Концептуализация: Ты мог бы выцарапать что-нибудь на ладони. Это так захватывающе, что ты не сразу замечаешь, что кое-кто за тобой наблюдает. — Чем вы заняты, детектив? — по интонации лейтенанта Кицураги почти ничего нельзя прочитать. Восприятие: Он немного подался вперёд. Логика: У него зрение плохое. Неосознанно вжимаешь голову в плечи, словно боясь, что делаешь что-то плохое, прячась от наказания, но поднимаешь взгляд и почёсываешь нос, продолжая вертеть булавку между пальцев. — Отлыниваю от работы, — дёргаешь вверх уголком губ. — Ясно. Ловишь его странный взгляд. Эмпатия: Ни малейшего понятия. Прикалываешь булавку к плечу диско-блейзера, чтобы не просрать. — Ким, может, потусим сегодня вечером? Тебе одиноко. Тебе нужна компания. Тебя заебало говорить с самим собой. Спрашиваешь, не зная, чего ожидаешь: может, вы зависнете в баре под грампластинки или пойдёте к нему играть в настолки? Ты готов хоть вечность поддаваться, лишь бы с тобой играли. О том, чтобы позвать его к себе, не может быть и речи. Жан поднимает голову и смотрит. «Давай, сломай ещё одного напарника», — словно говорят его глаза. Всё это длится буквально секунду. — Детектив, — сухо отвечает Ким, — сейчас середина рабочей недели. От его прохладной интонации ощущения такие же, как если бы ты попал под колючую проволоку. А ты что хотел? Никто не захочет тусить с *тобой*. Ты говно, а не человек. Вместо того, чтобы расплакаться, снова тыкаешь себя булавкой, уже ощутимее. Никому ты нахуй не нужен. А тебе ведь показалось, что ты ему *понравился*. Драма: Не лгите себе, мессир. Идёшь домой пешком, цепляя шершавые серые стены. Счёсываешь кожу, чувствуя приятное покалывание в костяшках. Так тебе и надо. Глаза жжёт от слёз, ты давишься рыданиями, провожая взглядом удаляющуюся узкую спину. Ни-ко-му. Ни-ког-да. Зачем ты вообще родился на свет? Не могла, что ли, твоя мамаша тоже сделать аборт? Всем бы было лучше. Всем бы было лучше без тебя. Хочется упасть в лужу и умереть прямо в ней. Электрохимия: Хей, чувак, я знаю, как сделать нам хорошо. Сила воли[Слабо: провал]: А что, если мы этого не сделаем? Красные реки чего-то, напоминающего кровь, растекающиеся по полу твоей кухни — последнее, что ты запомнил.       Во сне тебе кажется, что под ухом воет сирена. Или это дребезжит телефон? Логика[Слабо: успех]: Это с работы.       Но ты не можешь заставить себя сдвинуться с места. Просыпаешься уже днём с ощущением, как будто по тебе проехался асфальтоукладчик. Во рту — ты уверен — нассали дохлые кошки, левая нога затекла, а правую почувствовать не получается, потное неподъёмное тело абсолютно точно принадлежит кому-то другому. Визуальный анализ: Поздравляю, ты уснул дома на диване, а не на лавочке или в подъезде. Стареешь.       С усилием трёшь глаза, задеваешь рукой нечто, раньше бывшее одеялом, и ощущаешь лёгкую пульсирующую боль на левой руке. С трудом приподнимаешь голову, чтобы понять, что с конечностью. Что было вчера? Драма: Охуенно круто мы придумали, да? Если не помнишь, вроде как и не стыдно. Спустя четверть часа ты вытаскиваешь себя из постели и тащишься в ванную. Засовываешь голову под кран и держишь, пока вода не начинает затекать в труселя. Она всё ещё рыжая и пахнет кровью, но этот запах всё равно лучше вони пропитого тела. Вытираешь лицо полотенцем и наконец смотришь на руку. Концептуализация: Она Совершенна! Восприятие: Она такая ровная! Болевой порог: Не так сильно, как в прошлые разы. Логика: Это сделано не с помощью конфорки. Ты расследуешь это дело, как настоящий детектив. Логика: Гарри, ты *и есть* детектив. Идёшь на кухню и видишь засохшую красную лужу на полу. Держась за дверной косяк, присаживаешься на корточки и скребёшь её пальцем. Пробуешь на вкус. Восприятие: Красный командор. На полу валяются ещё четыре пустые банки. На столе покорёженные остатки пятой. Что произошло? Логика: Ты влил в себя 5 банок по 0,495 Красного командора. Энциклопедия: Их теперь выпускают не только в стекле. Логика: Это хорошо, иначе бы тут всё было в осколках. Восприятие: Далее ты вырезал из банки букву К, видимо, нагрел на газу и приложил к руке, предварительно сбрив на ней волосы, чтобы не получилось *как в прошлый раз*. Болевой порог: Кончики пальцев правой руки неприятно саднит. Концептуализация: Скажите, шикарно вышло? С третьего раза получилось что надо. Внутренняя Империя: На третий раз тебе повезёт. Ладно, ребятки, я вас услышал, а что произошло *на самом деле*? Драма: Уверен, что хочешь это услышать? Стойкость: А я вот в этом не уверен. Я готов. Стойкость: Ебать ты тупой. Логика: Ладно, слушай. Вчера Ким холодно разговаривал с тобой и не согласился *потусить*, ты следил за ним до самого его дома, как ебанутый сталкер, но он даже не повернулся, и ты решил, что портишь ему жизнь, и что ты больше *не диско*, раз ему не интересен, купил в подвальчике на углу пять банок Красного командора и решил нажраться ему назло. Когда вливал в себя третью банку, то вспомнил, что обещал ему не пить, и решил наказать себя за это. И не только за это. Ты решил, что, уговорив его перевестись в 41-й, сломал ему жизнь, это ведь отдел кровавых убийств, и теперь *из-за тебя* он в опасности. Ты вырезал (не с первой попытки) букву и сделал себе новую татуировку. Символично[2]. Почему так болит душа? Логика: Это голова. Тебе надо в душ.       Еле тёплая вода окончательно отрезвляет. Трёшь тело куском хозяйственного мыла, пока кожа не начинает скрипеть. Буква D на запястье уже бледно-розовая и совсем не чувствуется. Визуальный анализ: Через месяц от неё не останется и следа. Это… правильно. Доры ведь больше нет. Навряд ли вы когда-нибудь снова увидитесь. Вы уже сказали друг другу всё, что можно. Вода попадает на уродливое нечто, должное быть буквой J. Больно. Логика: Это потому что ты содрал корочку. К пульсирует, но не так сильно. Приятный красноватый след. Она совершенна. Логика: J и К останутся с тобой надолго. Если не навсегда. Удовлетворённо вздыхаешь, смывая под струями смрад пара-алкогольной феерии и душевного распада. Ну ведь реально мудак. Нажрался, не сдержал обещания. Восприятие: Какой-то звук. Логика: Это в дверь звонят. Драма: Расплата, мессир. Натягиваешь футболку и треники прямо на мокрое тело, полотенце воняет даже хуже, чем тело запойного алкаша. Сумрак: Это всадники Апокалипсиса. Логика: Это кто-то с работы. На которую ты сегодня не пошёл. Бля. Тугие волны стыда захлёстывают с головой. Представляешь осуждающие печальные лица своих коллег. Жан, конечно, не удивился, Ким смотрит с немым укором, и под взглядом его тёмно-карих глаз становится дурно. Ощущаешь себя слизняком, вонючим, мерзким, склизким, не достойным и кончика его сапога. Логика: Надо открыть дверь. Сумрак: Пока они её не выломали. Дрожащими руками ты отодвигаешь щеколду и снимаешь цепочку, даже не заглядывая в глазок. Восприятие: Это не всадники Апокалипсиса. Сумрак: А жаль. Лейтенант Кицураги глубоко вдыхает, оперевшись локтем об стену. Видимо, он стоял так довольно долго. — Что у вас произошло? — ровным голосом спрашивает он. — Мы звонили утром, но никто не подошёл. — Я… я… — мямлишь ты. Сила воли: Да скажи уже правду. — Я напился и проспал, — отвечаешь ты, повинно опуская голову. Пусть делает с тобой всё, что хочет. — Детектив, — качает он головой, — Какой же вы… безответственный. — Ким, — ты моргаешь, стараясь не заплакать. Лучше бы он назвал тебя мудаком, старой больной крысой, земляным червяком, ублюдком, дегенератом… Но Ким всего лишь печально смотрит на тебя сквозь стёкла очков. Ты его разочаровал. Ты просто мусор. Грязь на подошве его ботинок. Лучше бы он накричал. Лучше бы… Лучше бы он тебя н е н а в и д е л. — Прости меня, Ким. — Рыдания вырываются из груди, и ты падаешь на пол, утыкаясь лицом в колени лейтенанта. Пусть он пнёт тебя этим сапогом, отпинает до потери пульса, выскажет всё, что думает. — Детектив, немедленно прекратите! — его голос неожиданно властный и грубый, руки впиваются в твои плечи, и он с силой, которую не заподозришь в хрупком теле, тянет тебя наверх. Кое-как встаёшь и сквозь пелену слёз смотришь ему в глаза. О да, это то, что тебе нужно. Расплата близко… Лейтенант скользит взглядом по твоему красному лицу вниз, видит промокшую одежду, босые ноги и останавливается на твоих руках. Он резко хватает твоё правое предплечье и рассматривает с обеих сторон. Что-то в его лице пугает до дрожи в коленях. Его ноздри едва уловимо трепещут. Эмпатия: Он зол. Сумрак: Он в ярости. Логика[Средне: неудача]: Почему? Сумрак: Ему не нравятся твои татуировки. Эмпатия: Он *знает*, что это такое. Драма: Тут я бессилен, мессир, нам его не обмануть. А стоит ли? В конце концов, что тут такого? Это же не суицид. Энциклопедия: Большинство людей негативно относятся к суициду и намёкам на него, скорее всего, это связано с чувством вины и страхом смерти, но я могу ошибаться, уточни у Логики. А что насчёт ожогов? Энциклопедия: У меня нет информации. Эмпатия: Но Ким злится. — Зачем вы это сделали? — голос холодный, гораздо холоднее, чем вчера или когда-либо ещё. — Сделал что? — Ожоги. — От его голоса волосы дыбом встают на загривке. — Это татуировки, — пожимаешь плечами ты. Ким переключает внимание на твою вторую руку, где выжжена совершенная К. В его взгляде что-то меняется. Злость сменяется на… Сожаление? — Что это значит? — неожиданно мягко спрашивает он, нежно прикасаясь к твоему запястью. На нём перчатки с обрезанными пальцами, и ты чувствуешь прохладу его кожи. Непрошенная дрожь скользит от холодных пальцев прямо к позвоночнику и куда-то глубже. Драма: Соври. — Это ведь буква, так? — подсказывает он. — Буква D. — Эээ, ну, D — Dum spiro, spero? — А это? — Он едва касается уродливой J. — Je suis désolé. Он дёргает уголком губ и качает головой. Берёт твою левую руку и подносит почти к глазам. — Это явно К. — К… Купри Кинема — лучшая мотокарета? — пытаешься выкрутиться ты. Логика: Он понимает, что ты выдумал это *только что*. Эмпатия: Но он восхищён твоей изобретательностью. — А что тут такого? — Завороженно наблюдаешь, как Ким обводит кончиком пальца ярко-розовый рубец. — Красиво. И уже почти не больно. — Они ведь останутся навсегда. — Как и шрамы на сердце, просто их не видно, — согласно киваешь ты. — Зачем вы это сделали? — снова спрашивает, и от его тихого голоса тело покрывается мурашками. — Я должен помнить, кто я есть. И что я сделал, — сумрачно отвечаешь ты. Ты всё ещё не искупил вину за проёб работы. — И что вы сделали? — интересуется Ким. — Я… разрушил жизни дорогих мне людей. — Детектив, давайте не будем стоять на проходе. Ты только сейчас замечаешь, что всё это время дверь была открыта. Идёшь за ним на собственную кухню, понимая, что сейчас… Сейчас он увидит. И тогда тебе конец. Он ничего не говорит про пустые банки и вино на полу. Ничего про осколки тарелки и заплесневелую посуду в раковине. И от этого вдвойне хуёвее. Насколько бы было лучше, если бы он орал. — Итак, — он указывает тебе на табуретку, а сам остаётся стоять, сложив руки на груди. Его оранжевая куртка расстёгнута, ты видишь бледную тонкую шею в вырезе футболки и сглатываешь внезапно подступившую слюну. — Чьи, по-вашему, жизни вы разрушили, детектив? — Всех, — тихо отвечаешь ты. — Всех, кто имел несчастье находиться рядом. — Давайте поконкретнее. — Доры, Жана, твою, — глотаешь всхлип. — С чего вы взяли, что дело в вас? И моя жизнь вовсе не разрушена. — Всегда дело во мне, всегда, — скатываешься в невнятное бормотание и снова порываешься упасть на колени и обнять его ногу, но Ким жёстко держит тебя за плечо. — И она разрушена, просто ты ещё сам этого не понял. Я разрушаю всё, к чему прикасаюсь. Я самый ужасный напарник в мире, меня надо было убить ещё в детстве, пока я не успел никому навредить. Визуальный анализ: Его глаза немного расширены. Логика: Он пытается осмыслить происходящее. Эмпатия: Он охуевает. — Ким, я хочу, чтобы ты сделал мне больно, — умоляюще произносишь ты, вставая с табуретки и хватаясь за его плечи. Гладкая ткань куртки ласкает твои ладони. — Зачем? — Хочу почувствовать боль. — Вам нравится боль? — что-то мелькает в его тёмных глазах. — Нет. Но она мне нужна. Так… Я чувствую себя не таким… Ужасным. — Ага, — кивает он, задумчиво разглядывая тебя с ног до головы. — Можешь меня наказать? — сбивчиво просишь ты, с мольбой заглядывая в его ничего не выражающие глаза. — Ким прошу сделай мне больно накажи меня за всё что я сделал, пожалуйста я больше не могу, я убью себя… — За что? — За всё. За то, что я такой мудак. Что я никчёмный бесполезный человечишка. Что я не сдержал обещания и напился вчера, хотя обещал тебе, помнишь? Мне вообще нельзя доверять. А сегодня не вышел на работу, подвёл тебя в который раз… Я вообще больше не хочу быть детективом. Я вообще больше не хочу быть. Последнюю фразу прерывает всхлип. Ты плачешь. Снова.       Лейтенант Кицураги очень долго молчит. Наверное, в его голове происходит какой-то мыслительный процесс. Наконец, он поднимает взгляд на тебя. Всё это время по твоим щекам текли слёзы, покрытая красными пятнами рожа наверняка сейчас ещё более отвратительная, чем обычно. — Ладно, — произносит он. — Ладно? — переспрашиваешь, не веря своему счастью. — Я вижу, вам нужна помощь. Я могу вам её дать. В груди разливается радостное предвкушение и совсем немного страх. Сейчас… Сейчас он сделать с тобой что-нибудь ужасное, и это, возможно, искупит хотя бы часть вины. — Как вас наказать? — спокойно спрашивает он. Ты видишь, как медленно опускается и поднимается его грудная клетка. — Привяжи меня к… К батарее и… Избей ремнём, — зажмуриваешься, не желая видеть отвращение в тёмных глазах напротив. — Лучше пряжкой. Чтоб остались следы. Синяки. Как же стыдно и больно. Но ты всё это з а с л у ж и л. Эмпатия: Ты его пугаешь. Внутренняя Империя: Но он сделает тебе больно. — Давайте лучше на диван. Вы идёте в комнату, и ты падаешь в распахнутую пасть одеяльного монстра. Поворачиваешься на бок. — Я не буду сопротивляться, — говоришь ты, наблюдая за Кимом. Он оглядывает твой бомжацкий уют, но не замечает особых отличий с прошлым разом. — Обещаете? — спрашивает лейтенант, и его низкий голос заставляет тебя сжаться от предвкушения сладкой расплаты. — Обещаю, — киваешь ты. — В этот раз точно. Я сделаю всё, что скажешь. — Хорошо, — быстро кивает он. — Я сейчас вернусь. Ты готовишься к удару, надеясь на освобождающую боль со вкусом горького миндаля. Чем больнее, тем лучше. Ты хочешь, чтобы он тебя простил. Лейтенант Кицураги возвращается с чем-то непонятным в руках и опускается на колени перед диваном. — Вы обещали не сопротивляться, — напоминает он и касается твоей руки влажной тканью. Вздрагиваешь, не в силах произнести ни слова, свернувшись в комок и поджав под себя коленки. Он обрабатывает последние два ожога и аккуратно накладывает повязки. Его глаза прямо напротив твоих. Он берёт твою руку и легко целует запястье. Стойкость[Сложно: провал]: Аааааааааааааааа. — Гарри, — мягко, как кошачья лапа, — пожалуйста, перестаньте во всём себя винить. Перестаньте так себя насиловать. Вы этого не заслуживаете. Воешь, перекатываясь на живот, и закрываешь голову руками, будто тебя правда сейчас избивают пряжкой ремня. — Вы обещали не сопротивляться, — его руки касаются твоих влажных спутанных волос. — Гарри, прошу вас, попробуйте меня выслушать. Он заставляет тебя сесть лицом к себе, чувствуешь его колено своим. — Ваши чувства и потребности справедливы и заслуживают того, чтобы быть услышанными. — Нет, — умоляешь ты, — прошу тебя, Ким, нет, не говори так, я самый жалкий никчёмный убогий и ни на что не… Он мягко прикрывает твой рот рукой. Ты касаешься языком его солёной кожи. — Вы помогаете *буквально* всем, всем, кроме себя, и на это просто невыносимо смотреть. Ты больше не можешь дышать. Тебя всего трясёт, плечи вздрагивают в судороге, а из глаз с удвоенной силой льётся поток слёз. Кажется, ты сейчас задохнёшься, весь мир перевернулся с ног на голову, Ким сидит рядом и говорит всё это, этого просто не может быть, он тебя с кем-то перепутал, ты вовсе не такой, как он себе думает, ты гадкий, грязный, отвратительный… — Вы заслуживаете, чтобы о вас заботились так же, как вы заботитесь о других людях, — твёрдо говорит он, второй рукой вытирая твои слёзы, и они впитываются в его перчатку. Обхватываешь его руку, отрываешь её от своего рта и целуешь каждый палец. — Ким, я не… я не заслуживаю, тебе вовсе не нужно… Я… я хочу убить себя. Мне так больно, когда ты говоришь это. Я… я не стою… — Вы стоите намного большего, чем считаете. И я не дам вам убить себя. Глаза в глаза. Рука в руке. — Пожалуйста, пообещайте мне кое-что. Я понимаю, что это трудно будет исполнить. Но я буду рядом. Я помогу вам. — Я готов… всё, что угодно. Всё, что попросишь. — Постарайтесь хоть немного… полюбить себя. Вы самый… эмпатичный, искренний, добрый, смелый, заботливый, сочувствующий и… Его голос неожиданно срывается. — Послушай, Гарри. Ты… Я не знаю никого лучше тебя, слышишь? Я не дам тебе умереть, я буду рядом сколько потребуется, мы выберемся, я тебя вытащу, только нужно, чтобы ты тоже этого хотел. Утыкаешься лбом в его плечо и вздрагиваешь от рыданий. Ким разворачивает тебя к себе и крепко обнимает. Его щека касается твоей. Слышишь его ровное дыхание. Что есть силы обнимаешь в ответ. Вы очень долго так сидите, пока поток твоих слёз, наконец, не прекращается, и затихающие всхлипы не перерастают в икоту. Ким отстраняется и протягивает тебе кружку с водой. Жадно пьёшь, ударяясь нижними зубами о стеклянный край. — У вас есть другое постельное белье? — деловито спрашивает он, поднимаясь на ноги. С усилием встаёшь, опираясь на его руку. Вы вместе снимаете с дивана тряпьё, и он больше не выглядит поглощающим светлые мысли монстром, скорее, жалким покорёженным неудачником, с которого сняли его устрашающий костюм. Ким видит пружину, пробившую обшивку прямо посередине. — Вы… Ты спишь на… Этом? — Я уже не чувствую, — пожимаешь плечами. Он вздыхает. — Переоденься. — Зачем? — Мы уходим. — А куда?.. — Ко мне. — Зачем? — Гарри, разве не очевидно, что это место… непригодно для жилья? Атмосфера, запахи, стены… Всё давит… И на меня тоже. — Я не… — Гарри, пожалуйста, — еле слышно вздыхает Ким. — Давай договоримся. Ты не будешь так говорить. И думать. Ты заслуживаешь всего. Обводишь прощальным взглядом свою многострадальную квартиру, присев на секундочку на краешек стула в прихожей. Сумрак: Разве ты не в курсе, что любое место, к которому ты прикоснёшься, скоро превратится в ЭТО? Логика: На этот раз кое-кто не позволит этому случиться. — Гарри, я знаю, это тяжело, — Ким сжимает твою руку. — Мы сделаем это вместе, я помогу. Ты больше не будешь один. Он нежно касается сухими губами твоего лба. Затем глаз. Губ. И снова лба. Прохладные пальцы на твоей щеке отвлекают от ада на земле, от мыслей, ты просто чувствуешь, как боль, сжирающая изнутри, отступает. Пусть ненадолго, на время, но этого хватает, чтобы вздохнуть и на долю секунды поверить, что стоит попробовать.