***
Скрип двери, уверенные громкие шаги и свет, что вновь утекал из его личного ада. Два года пыток безумных сумасшедшим дьяволом, поднявшимся на землю. От его смеха, не того приторно-мягкого, каким Адин одаривал своего будущего зверька на встречах, а поистине холодящего душу, по всему телу проходит дрожь. Тьма, поглощающая последние отголоски спасительного света от магических фонарей, пожирала Альберу. Она сковывала надежды, когда-то ещё сверкающие яркими бриллиантами под углями из чувства предательства и жажды мести, заменяла воздух, так давно провонявшийся здесь запахом крови и секса, дарила и отнимала надёжное забытье, что уже не спасало даже кусочки разума, парящие на ветрах колких, словно леденящий зимний воздух, эмоций и горьких, как собственная кровь, желаний. Глаза, что даже в кромешной темени видели всё до мельчайших деталей, сейчас были покрыты пеленой боли. Усталый разум и бессильное тело держались на последнем издыхании, сохраняя своего хозяина живым. Тёмное марево дрёмы, что некогда была хоть и чутким, но полноценным сном сражавшегося принца, теперь была лишь лёгким перерывом между новыми порциями боли. Отголоски снов, превращающие его существование в ещё больший кошмар хранившимися в них воспоминаниями о нежных руках матери и весёлом голосе тёти, что Альберу теперь уже не почувствует и не услышит, заставляли его лишь сильнее желать избавления. Тщетные мечты умереть в кругу семьи уже не первый раз посещали его за место планов побега, что вечно срывались, словно даже боги хотели его мучений. Жажда жизни, присущая народу гонимых эльфов, покинула его уже, оставив выжженное пепелище. Тошнота и дрожь, месяцами теперь преследующие его, отгоняли спасающие полузабытье, возвращая в реальность с гноящимися ранами и болью простреливающей в костях. Ноющие ноги молили о смене положения, но Альберу не собирался его менять, не желая тормошить раны на спине, что сегодня оставил ублюдок. На его теле и так слишком много рубцов, ведь даже его крепкий организм эльфа-полукровки не был достаточно силён для этого. Единственным желанием было лишь провалиться в чёртов обморок, чтобы хоть на секунду забыть о бездушном камне, видевшем множество его пыток, тьме, разъедающей последние его здравые мысли, матрасе, пропитанном его кровью, и спёртом воздухе с запахом гнильцы. Спасительная тьма забытия накрыла своими объятьями незаметно.***
- Ваше Высочество, Вы луна и звёзды всего королевства Роан, так ведите себя подобающе, не гоже принцу столь много времени проводить за общением с рыцарями, уделяйте больше внимания наукам. На Ваших плечах в будущем будет забота обо всех людях этой страны, - гневался когда-то на него учитель, а потом он же кричал чуть ли не громче всех на площади Великих судей, что он, теперь уже просто отброс демонический, обманывал всех, претворялся наследником, что он накликал беду на их, уже не его, королевство.***
- О моя милая зверушка, - с нежной словно тысячи раскалённых лезвий, улыбкой и приторным, как мёртвая мана, голосом ублюдок, нелюдь ещё большая, чем он сам, вбивался в его тело, душа, давая надежду на смерть и тут же её забирая, - знаешь ли ты, насколько этот ублюдок хлопотный, как он бесит своей непокорностью, своими ухмылками? Как я хочу вот также, - мягкое, дьявольски обжигающее, до боли, прикосновение оставляет на затылке лишь фантомное, а может и не очень, ощущение крови, - сломать, изранить, подчинить, убить, оставив в живых его? - безумный, истинный в които веке, смех, что пробирал поначалу до дрожи в самых дальних уголках сознания, теперь лишь восхищает Альберу столь чистой ненавистью и столь же грязным сумасшествием. Великий и великолепный кронпринц Империи Могору на деле оказался полнейшим психом, находящим странное удовольствие в мучениях других, в избитых телах, искрошенных остатках душ, туманных взглядах и мольбах о смерти. Тогда ещё Альберу продолжал верить во что-то.***
До жути тихий перезвон ключей и осторожные шаги стражи, будто они подкрадывались к озлобленному зверю, собираясь убить его, не только вечно вырывали пленника, нет, раба, из тихой дрёмы воспоминаний приятных, но и раздражали даже своей резкостью в этом беззвучном царстве смерти. Раньше Альберу ещё пытался понять, по какой системе они приходят, когда отдают ему еду, навещает его ублюдок, решивший выпустить пар, но это было бесполезно. Он не знал бы даже примерно, сколько прошло с того момента, как его раскрыли, если бы этот дьявол не потешался бы над ним, рассказывая, как сдаёт позиции некогда его королевство уже второй год, если бы не злился бы так на какого-то ублюдка из Роана, выпуская пар на его теле. Тошнотворная вонь забила нос Альберу, стоило ему прийти в себя и начать ощущать окружающий мирок, видимо, раны на животе всё же загноились. Хотел бы он умереть, чтобы больше не было этого ужаса в его жизни, но никто не даст экзотической зверушке великого имперского ублюдка так просто испустить дух. Мелко подрагивая от усталости, обезвоживания и болезней, он аккуратно, насколько это вообще может ослабленный двухлетними пытками и недоеданием человек, поднялся, чтобы увидеть приглушённый свет, пробивающийся через открытую дверь, которую закрывал тёмный силуэт, и миску бульона, чёртовой единственной еды, что давали ему в этом подземелье. Ему уже было плевать на вкус, да он его, в принципе, и не чувствовал уже давно, а ведь когда-то, ещё зная, что такое честь и гордость, он по глупости отказывался от еды, чтобы показать ублюдку зубки. Повторять тот опыт, когда стражники наказывали его за непослушание троном, а дьявол лишь сидел, распивая вино и сумасшедше хихикая недалеко. Тошнота, с которой уже даже сильный организм тёмного эльфа-полукровки не справлялся, подкатывала к горлу, обещая свести на нет все усилия Альберу по сохранению хоть какого-то количества сил. Наверное, его воля так и не угасла до конца, раз он всё ещё продолжает цепляться за эту никчёмную жизнь.***
Тихое журчание струйки прекрасной жидкости, льющейся на пропитанный пол пыточной, завораживало и приковывало взгляд. Слишком тёмная, но всё ещё отливающая красным, кровь медленно лилась из ран, зияющих прекрасными, для этого психа, картинами, раскрывающихся раз за разом от крючков, маленьких железок с красными лентами, что тянулись от некогда практически заросших надрезов на груди к утончённым рукам ублюдка, что Альберу когда-то пожимал при встрече. Кровь, его кровь, привычная кровь, которой порой его же и поили вместо воды смеха ради, стекала по истерзанным ногам и с колен перетекала на пол зловещей, приевшейся комнаты. И взгляд, голодный взгляд насильника, что тщательно продумывает, как он сегодня воспользуется своей зверюшкой. Тихий стук выверенных шагов и следящие за всем ясные, пока ещё, глаза пленника, нет, раба и вещи, что были буто приклеены к мучителю. Громкий звон стали и лёгкий страх в глубине еле заметно дрожащих зрачков. Дочь дворника. Альберу уже был знаком с этой ужасающей вещью. Ублюдок реально был настолько болен головой, что видел нечто интересное в том, чтобы трахать его в этом орудии пыток. Холодный метал сменился на специально плохо, по-настоящему хуёво, обработанную сталь, которая сильнее разрывала гноящиеся раны на запястьях и лодыжках и задевала крючки на груди. Боль, колючая настолько, что сотни шипов роз не сравнятся с ней, пронзала каждую клеточку тела и разрывала на части разум. Ноющие от ударов ноги задевали железки, продолжая рвать его плоть, словно бумагу. Скоро и они загноятся, а потом будет щипать и колоть так, что захочется сердце себе вырвать, да только у него нет сил даже немного пошевелить руками, а ноги уже трясёт от усталости, а ведь ублюдок даже не приступил к своей страшно любимой части, вот уж точно уёбок. -О моя милая зверушка, да твоя дырочка уже пылает от вожделения, ты посмотри только на её открытость! Ах, почему же ты не можешь мне довериться также, как это делает твоё тело? - злобно-насмешливый голос ублюдка уже не раздражал, хотелось лишь чтобы это быстрее кончилось, всё равно уёбок это сделает, так пусть ускоряется, блять. Тихая, почти незаметная ярость клокотала на равне со страхом в глубине дрожащих зрачков. - Но знаешь, давай сначала поболтаем? Представляешь, эта графская шваль опять вытворила странное, да блядь, он даже привёл мусорного некроманта, - откинувшись на порочно-золотистый свой трон, раздражённо пророкотал ублюдок, а у Альберу сердце не на месте от догадок, - что вообще некто столь низкосортный делает в нашем мире, их всех истребили, но это, наверное, всё вина твоих сородичей, моя любимая зверушка, - поднимая краешки губ в заледенелой улыбке, мучитель лишь с интересом наблюдал за отрешённым взглядом, что всегда воспламенялся гневом, стоило заговорить о эльфах. Интересная догадка всплыла в воспалённом бесчинствами мозгу: "Хо, а она, случаем, не родственница какая-нибудь тебе? Было бы необычно, собери ты такую порочную родословную". Безразличное лицо, отражающее лишь невыносимую нагрузку и нестерпимую усталость, холодные глаза с незаметно дрожащими зрачками и весёлый смех сумасшедшего. Мэри, этот ублюдочный точно говорил о приёмной племяннице его тёти, Альберу был в этом уверен, ведь только она и была некромантом в этом страшном мире. -Наболтался? - сиплый от криков голос раздался в пыточной. Непривычное звучание слов резало уши Адину, поэтому он с лёгкой руки стеганул по кровавому заду некогда кронпринца. Не мог он не напомнить этому куску мусора, что он ничего не стоит. Он лишь мошка в его руках, точно такая же, как сотни тысяч других. Слегка раздражённый столь опрометчивым поступком раба своего, ублюдок спокойным изящным шагом направился к безвольному телу, что распластано было перед его взором. Открытый, раскромсанный столь аккуратно, что сравнить можно было с искусством древним, так смотрел на безвольного пленника сумасшедший ублюдок. В его глазах полыхала невиданная жажда крови, которой, пока, одарить он мог только одно существо. Обманчиво мягко проходясь тонкими пальцами в своих раздражающе-белых перчатках по зажившим шрамам и оставленным недавно ранам, залезая кончиками под кожу так, чтобы Альберу вырывался от боли, чтобы глаза застилало солёной водой, что выливаясь начинала щипать надрезы между скулами и висками. Он ведь специально резал там, чтобы щипало нещадно, чтобы мучить его, даже не касаясь, ведь даже спать больно будет. Ублюдок. Нечто склизкое и тёплое потёрлось о расширенный вход тёмного эльфа. Началось. Резкий болючий толчок и руки, из раза в раз исследующие исполосованный плетью и ножами живот. Порой Альберу боялся, что ублюдок надавит слишком сильно, и все его внутренние органы расплывутся по полу пропахшейся болью, кровью и сексом камеры. Более жалкой смерти не придумать, но и существование его было уже давно убого настолько, что крупиц некогда царственной гордости его хватало лишь на то, чтобы не закричать во всю силу давно уже похеренных лёгких от разрывающей на части боли, что благодаря имперскому ублюдку разрывала его задний проход, выламывала суставы рук и доводила до онемения ноги. Иступляющее отчаянье пробиралось на подкорку мозга с каждым толчком внутри. Хлёсткие пощёчины, обжигающие иссохшиеся щёки некогда принца, сменялись мягкими поглаживаниями, распускавшими мурашки по всему телу раба. Отвратительные, словно измазанные чужими оборванными жизнями, ладони приникали к его лицу. Оставляли фантомные ядовитые раны. Страх, подобно разъярённому волку, вгрызавшийся в остатки нервов Альберу, скулил на затворках сознания. Сейчас он был слишком похож на животное, сломленное, но не убитое. Каким бы ни был безумным этот имперский ублюдок, Он всё ещё не сделал ничего, чтобы могло убить его, а эмоции подавлять куда проще, чем кажется. Глубокие цирконовые глаза заполнились сиянием упорства.***
Чтобы открыться посреди кромешной тьмы вновь. Из-за забрызганной кровью и блевотиной двери послышались голоса. Непривычные и такие мягкие, они были похожи на те, которыми исполнялись церковные песнопения во время богослужений. Так казалось еле-еле сохраняющему крохи сознания пленнику, что пытался не сойти с ума от боли и жары, разлившихся железом по телу. Ублюдок вчера постарался на славу. Шрам, ставший очередной возвышенностью на карте его истерзанного тела, всё ещё не затянулся как следует, оставляя инфекциям на съедение внутренности Альберу. Живот, ещё пару часов (или дней?) назад бывший относительно целым, лишь немного осыпаясь коркой засохшей крови с ран и слезающей кожи, был зверски, с таким животным наслаждением на ублюдском лице растерзан самым тупым ножом, чтобы позже стать ещё одним входом для хуя этого уёбка. От одного только воспоминания об этом у полукровки саднят раны, а кишечник просится наружу, яростным вихрем проходясь по чувствительным нервам. Альберу хочется позорно скулить, но сил хватает лишь на тихий, безмолвный плач. Он устал. Устал сопротивляться. Устал выживать. Устал терпеть боль. Устал от этой чёртовой жизни. Его тело не выдержит и пары дней, а единственное в чём он уверен - это то, что смерть будет болезненней всего, что он уже пережил. На лбу вновь выступает холодный пот, заливая мокрые от слёз глаза, что уже не хотят открываться. Последнее, что он слышит - голоса. Один так безмерно похож на тётин, что ему хочется посмотреть на неё, хотя бы галлюцинацию, но сил нет, в отдалении слышатся чьи-то слова, но мрак полностью овладевает его сознанием.