За горизонтом

Крики чаек разрезали влажный, прозрачный воздух диссонансами, конфликтуя с мерным шумом волн, а стрекот дельфинов где-то вдалеке придавал этой какофонии особенный шарм. Эдварду то хотелось улыбнуться, вдохнув полные легкие наполненного морской солью воздуха, то перестрелять пернатых негодяев, мешающих слушать воображаемую тишину. Эти желания менялись столь же часто и ритмично, сколь вода наваливалась на камни и уходила обратно в морские глубины, и вскоре они смешались с однородной палитрой неясных чувств, давно заполняющих душу, добавив еще несколько едва различимых оттенков. Раньше Эдвард никогда не видел моря, лишь немного читал о нем. Альфонс тогда зачитывался рассказами о приключениях лихих покорителей волн, а он лишь неопределенно махал рукой на брата – красочные истории о бескрайних водных просторах не будоражили воображения ребенка. Вскоре обрывочные воспоминания, оставшиеся от маминых сказок на ночь, были вытеснены суровой реальностью, и все, что пробуждало интерес Эдварда, сводилось к одному. Алхимия. Точная наука, имеющая волшебные последствия. Даже зная, как происходят преобразования, Эд все равно где-то в глубине души поражался тому, что видел при любой трансмутации. Теперь же алхимия стала ему противна. Старший из братьев Элриков сидел на гладких, отполированных волнами камушках, вытянув ноги к морю, и равнодушно следил, как прозрачная вода, похожая на расплавленный зеленоватый александрит, покрывала его колени и, приятно охладив кожу, уходила обратно, в неведомые глубины. Небольшие вспененные гребешки пропадали за метр до того, как волна касалась Эда, и юноша даже слегка расстраивался, что не может почувствовать, как пенные пузырьки лопаются, покалывая и оставляя чуть вяжущее ощущение. Он то опускал глаза, разглядывая серо-черную и мраморно-красную гальку, то поднимал, пробегая взглядом вперед, к горизонту, пока ровная линия неба, тонущего в воде где-то далеко, не разрезала сознание. Очередная волна оказалась сильнее, чем были предыдущие, и Эдвард слегка вздрогнул, когда вода коснулась ранее сухого живота. Он поднял мокрые руки и, стряхнув хрустальные капли, подумал, как похожи эти жидкие бриллианты на кровь в свете заходящего солнца. Или как кровь похожа на последние лучи перед закатом. И плащ его, лежащий в стороне на нагретом за день валуне, был того же закатного цвета. Юноша поднял глаза к небу и с удивлением обнаружил, что полупрозрачные, словно вуаль, облака, обрамляющие светило - не красные. Нежно-персиковые. Или даже абрикосовые. А может, цвета еще какого-то неизвестного ему фрукта, которых здесь, в Ксинге, больше, чем он видел за всю свою жизнь. На ощупь облака казались ему бархатистыми, как кожица всех этих диковинных фруктов, и Эд почувствовал, что не прочь перекусить. Однако на губах был лишь горьковатый привкус морских брызг, и юноша мотнул головой, отгоняя наваждение. Во дворце Линга Яо, великого императора Ксинга, кроме сочных фруктов находились еще и множество чрезмерно услужливых людей, а так же несколько хороших знакомых, видеть которых Эд хотел меньше всего на свете. И зачем он повелся на уговоры Ала приехать на восемнадцатилетние Мей Чан? Да, конечно, они друзья. Да, конечно, их пригласил сам император погостить недельку-другую. Да, Уинри тоже давно хотела попутешествовать. Да, они с братом давно никуда вместе не ездили. И еще какое-то «да», и еще… «Но почему никто из них даже не подумал спросить меня, хочу ли я всего этого?» Эдвард попытался разозлиться на всех, кто только мог иметь хотя бы малейшее отношение к вопросу, но быстро бросил это занятие. Еще раз признавшись, что он сам себя не спросил, хочет он что-то делать или нет, юноша поднял голову к махровым небесам и прикрыл глаза, пряча от сознания большую часть пейзажа. Облака маленькой стайкой собрались вокруг уходящего солнца, будто прощаясь с ним, а в остальном небо было чистым, как слезы младенца. Эдвард давно уже заметил, что облачка редко когда появлялись над морем, позволяя сине-фиолетовым краскам атмосферы смешиваться в замысловатых узорах. Юноше нравилось представлять, что все это – какие-то загадочные руны, значения которых не может понять никто лишь потому, что не замечают их, а он, Эдвард Элрик, сумеет разгадать тайну и поведать ее миру… Все это слишком походило на детские мечты о воскрешении матери, но Эд упорно гнал от себя эти мысли. Ведь вслед за осознанием того, что руны в небесах – лишь плод его воображения, приходили размытые рассуждения в одном и том же, разрывающим в кровь замки его сердца, ключе. Почему он видит именно руны? Потому что знает, что может скрываться за ними, и умеет их отгадывать. Ведь вся алхимия, по сути своей – знаки, символы, руны. Вот он и ищет знакомые линии в робкой надежде вновь приблизиться к чарующему миру понятной магии веществ, которую потерял. Очередная морская волна окатила юношу, чуть приподняв и нежно опустив обратно на гальку. Эд присогнул немеющие от неподвижности колени и услышал едва различимый скрип. А может, это чайка так пронзительно крикнула где-то далеко, над морским простором. «Соль же разъедает металлы, хоть и медленно, но все же. Уинри меня убьет» Ему представилось искаженное гневом лицо любимой, ее высокий, возмущенный голос, уже порядком надоевшие обоим, но ностальгически-приятные причитания: «Эд, опять ты сломал автоброню! Сколько раз я просила тебя быть аккуратнее!..» Эдварда передернуло. Он посмотрел на левую ногу-протез, недавно отполированную и ярко блестевшую в последних лучах солнца, и медленно перевел взгляд на правую руку, с удивлением обнаружив, что автоброни там больше нет. Длинные пальцы, обтянутые загорелой кожей, с чуть огрубевшими подушечками после долгого листания страниц старинных книг, медленно шевелились, отчего на тыльной стороне кисти то поднимались, то опускались ровные волны-кости, под которыми по рельефным венам бежала горячая кровь, питая живые мышцы. Как завороженный Эдвард смотрел на эту руку, такую восхитительную и такую чужую, что хотелось оторвать ее и забросить подальше в море на съедение рыбам. Несомненно, в этой руке было множество плюсов. Например то, что Уинри на нее не ругалась и она даже нравилась девушке. Часто так получалось, что механик подсаживалась к Эду с правой стороны, и он обнимал ее правой рукой, и гладил правой рукой ее плечо, и чувствовал, как шелк ее волос протекает через пальцы все той же правой руки… Чужой руки. Будто кто-то другой, а не Эд, обнимает в такие моменты Уинри, кто-то другой жарко целует ее, кому-то другому она признается ночами в любви. Он уже ненавидел Уинри, эту предательницу, изменщицу, дарящую себя недостойному любовнику. Переведя взгляд на прозрачную воду, Эдвард смутно увидел лицо этого любовника и со злостью ударил кулаком по камням на дне. Ему захотелось упасть на спину, раскинуть руки и вечность смотреть на темнеющее небо, пока кто-нибудь не придет и не спросит – что случилось. А он пафосно ответит: - Ничего. Просто я чувствую, что… умер. Да, он ответит именно так, и случайный собеседник пораженно начнет расспрашивать в чем дело, а он, печально взирая в космические дали зарождающихся на небе созвездий, тоном умудренного опытом старца поведает о своей заблудшей душе… Эдвард знал, что такого не будет – на гальке лежать неудобно, лишь какой-то кривой камень вопьется в позвоночную ложбинку, и ему придется терпеть все это в ожидании того самого собеседника. А собеседник не придет, а если и придет, то никогда не спросит нужного ему вопроса. Ведь так бывает лишь в глупых романтических драмах, которые в поезде со скуки читала Уинри. Но ему нравилось представлять себе этот момент, мучить себя многократным повторением избитых фраз, соль с которых все глубже проедала измученную за последние годы душу. Рука нащупала в воде странный камень – его рука, не та, чужая. Гладкий, плоский, он был размером почти с ладонь Эда и по форме отдаленно напоминал сердечко. «Уинри любит такие безделушки. Подправлю немного, чтобы ровным стал, и подарю ей…» Внезапно мысль споткнулась, как годовалый ребенок, еще плохо чувствующий почву под ногами, и сорвалась со спрятанного за колючими кустами обрыва на острые, словно иглы, скалы. Он не может подправить этот камень. Больше не может. Ничего не может. Горечь морской воды на губах разбавила ядовитая соленая капля. Как ни старайся ты обойти стену, но если она стоит на пути, то рано или поздно в нее упрешься. Эдвард чувствовал, что наконец стукнулся о нее лбом, и, не в силах больше уходить, стал биться о нее раз за разом, раз за разом, пытаясь болью заглушить отчаяние. Он ненавидел себя. Люто ненавидел. Но ничего не мог поделать. Ему представлялось счастливое лицо Ала, улыбающегося, с наслаждением уплетающего яблочный пирог и не устающего хвалить Уинри перед тем, как откусить еще кусочек. Он видел брата, смеющегося под проливным дождем и радующегося каждой упавшей на тело капле как ребенок. Брата, опускающего голову на бархатистый подлокотник дивана и с наслаждением шепчущего «Я устал…». Слышал его тихое сопение ночью, чувствовал исходящее тепло, когда обнимал… «Братик, я же обещал вернуть тебе тело» «Спасибо, Эд» Это “спасибо” ласкало душу лепестками роз, целовало нежными губами Уинри, и кололо, кололо, кололо кислотным, прожигающим ядом. Нет, он не корил себя за то, что сделал, ни секунды не сомневался в том, что решение его было правильным. Никакая алхимия не может стоять в одном ряду с его братом, и Эдвард ни мгновение не думал о том, что мог совершить ошибку. Просто с годами та маленькая пустота, образовавшаяся в душе после последнего его преобразования, разрасталась и становилась все больше и больше… Чего-то в жизни ему не хватало, чего-то привычного, волшебно-простого, и Эдвард ненавидел себя за то, что из-за этого “чего-то” он не мог спокойно радоваться тому, что имел. «Наверно, Альфонс потому и настоял на этом путешествии, а Уинри даже не спорила, несмотря на то, что за моей ногой тут непросто ухаживать. Они не могли не видеть того, как я чахну, думали развеять меня, заботились… А чем я плачу? Тем, что ухожу вечерами и сижу на этих дурацких камнях, не желая никого видеть!» Вместо гнева душу неожиданно заполнила апатия, и Эдвард отбросил в воду сжимаемый в руке камень. Тот коротко булькнул и ушел ко дну, оставив на воде робкие круги, вскоре поглощенные очередной волной. - Смотри, дельфины! Эд вздрогнул и приподнял голову, но быстро понял, что это просто где-то там, за большой каменной грядой, на смотровой площадке его брат вновь о чем-то беседует с Мей Чан. Заливистый смех принцессы лучше всяких слов говорил о том, что Альфонс сейчас прекрасно себя чувствует. Эдвард слегка улыбнулся, но тут же вновь печально опустил глаза. - Какой же ты все-таки эгоист, Эдвард Элрик, - сокрушенно прошептал юноша, уже не надеясь, что чистосердечное признание хоть каплю облегчит его груз. - Ты сказал эгоист, Стальной, или это ветер слова перевирает? Легкая тень накрыла Эдварда, но тот даже не глянул на пришедшего. Этот голос приелся уже достаточно, чтобы он мог узнать его среди множества других. В тот момент Эду безумно захотелось, чтобы железная дорога через пустыню была окончена хотя бы на полгода раньше, и тогда бы главный инициатор этого дела не оказался бы сейчас в Ксинге и не стоял бы сейчас над ним с самодовольной ухмылочкой, надеясь вновь чем-то его подколоть. - Не Стальной же, - едва слышно вздохнул юноша. - Знали бы Вы, что я сейчас думаю, полковник… - Во-первых – генерал-полковник, - тут же поправил его давний знакомый, и, не услышав в голосе Роя Мустанга желания поиздеваться, Эдвард чуть обрадовался, но и одновременно расстроился – даже Мустанг и тот изменился, и это вновь напоминало о различиях между прошлым и настоящим. - Простите, я по старой привычке. - Тогда и я по старой привычке буду звать тебя Стальным, идет? Равноценный обмен, твой любимый. Эдвард поднял голову и устремил взгляд на военного. Мустанг стоял, по привычке придерживая рукой расстегнутую шинель, и сверху вниз смотрел на юношу, улыбаясь кончиками губ. За что Эд более всего не любил начальника, так это за то, что по его виду нельзя было однозначно сказать – искренне он улыбается или снова смеется где-то в глубине души. Подтянутая фигура генерал-полковника четко выделялась на фоне закатного солнца, и красно-желтый ореол горел вокруг Огненного алхимика, отражаясь от блестящих медалей. Эдвард порою думал, что чем выше у Мустанга чин, тем меньше у окружающих шансов увидеть его без формы, орденов и строгого блеска в глазах. - Что-то случилось? – не дождавшись ответа, Рой сам начал разговор. - Нет. Хотя вру, есть кое-что. Мне мешают думать, - ядовито отозвался Эд, надеясь тем самым заставить военного уйти и оставить его в покое. - Я бы поосторожнее общался со старшими, Стальной. Уважение – главный ключ к успеху, запомни. - А с каких это пор Вы в философы записались? С тех самых, что прическу поменяли? Шли бы лучше и со своей Ризой гуляли, пока никто не видит. Эдвард сам не ожидал от себя такой резкости. Обычно он взрывался лишь после пары взаимных колкостей, и то, если полковник позволял себе задеть его а живое, а здесь безо всякой причины сам нарывался на конфликт. «Может, он меня сейчас поджарит как утенка, зато мучиться больше не буду» - мрачно подумал юноша. Однако вместо не менее колючего ответа Эд услышал смех. Чистый, искренний смех Роя. Потрепав юношу крепкой рукой за загорелое плечо, Огненный с улыбкой произнес: - Если бы ты не уходил каждый вечер сюда и не поводил время в одиночестве, то знал бы, что я уже сделал Ризе предложение, и это ни для кого не секрет. Чуть растерявшись, Эдвард уставился на спокойное лицо военного и коротко спросил: - А она? - Согласилась, - глаза Роя потеплели. - А… Ну, это, поздравляю. Эдвард никогда бы не подумал, что его сможет так порадовать просто счастливый взгляд Мустанга, этого надоедливого начальника, бабника и бездельника с дерзкими, далеко идущими планами. Он привык не воспринимать полковника всерьез, и даже после свержения гомункулов относился к достижениям Мустанга лишь с юмором. Только теперь он понял, что за эти годы Рой достиг неимоверно многого: поднялся с низов до высших чинов, спас страну от гибели, наладил отношения с соседской империей, готовился принять руководство страной от стареющего Груммана и, наконец, обрел счастье с любимой девушкой. Это и правда достойно уважения, хоть и недостатков у будущего фюрера немало. Но кто обходится без недостатков? Сравнив себя с Роем, Эдвард подумал, чего же достиг он за те годы, что прошли после возвращения тела Ала, и почувствовал, как что-то внутри него становиться все меньше и меньше, сжимаясь в крохотный комочек. - Ничего… ничего нового. - О чем ты, Стальной? - О том. О том, что жизнь остановилась, что ничего нового в ней не происходит. Мустанг удивленно посмотрел на Элрика, мрачно кидающего маленькие камушки в воду и слушающего их мерное бултыхание, а затем перевел взгляд на горизонт. - Мне так не кажется, - произнес он. – И тебе точно казаться не должно. Ты наконец выполнил свое обещание, данное брату, снял с души этот камень, мешающий жить, и теперь можешь реализовать себя, идти дальше, стремиться к чему-то. - К чему, например? - К чему угодно. Вон, посмотри на Альфонса. Он нашел себе дело по душе и… - Альфонс – другое дело, - грубо перебил Роя Эд. – Он занимается тем, чем мы занимались всю жизнь, ему это интересно, он может себе это позволить, а я… Юноша оборвал себя на полуслове и, с силой кинув крупный камень, уставился на качающиеся на волнах круги, не желая ничего больше видеть вокруг. Рой сочувственно оглядел обнимающего колени Эдварда, скрывавшего глаза за качаемой ветром золотистой челкой, и с легкой улыбкой покачал головой. - Ты еще такой ребенок, Эдвард. - А ты повзрослел. - Да… давно было пора. Мустанг обвел взглядом бескрайнюю морскую гладь, где вдалеке от берега виднелись блестящие спины дельфинов, и подумал о том, как тяжело было ребенку нести бремя взрослых. Он часто спрашивал себя, смог бы он так – ради Маэса, Ризы или еще кого-нибудь, но так и не мог дать себе честного ответа. А этот мальчик сумел. Но сколько он заплатил за это, сколько частиц своей нежной, робкой, детской души отдал? - Эд, - ласково, но настойчиво позвал военный. - Что? – без энтузиазма отозвался Элрик. - Посмотри вокруг. Скажи – что ты видишь? Эдвард поднял глаза и коротко глянул на Мустанга. - Солнце. Заходящее солнце. И темноту вокруг. - А я вижу восход. И бескрайнее море. Рой вытянул руку, и Эдвард, проследив взглядом, увидел на сине-фиолетовом шелке неба огромную, ярко желтую луну, поднимающуюся из-за гор к зарождающимся звездам. Она была огромной, как садящееся солнце, нет – большей. Большим шаром с печальным ликом, окрашенным белым золотом, входящим в свои владения над бескрайнем морем, что несло ласковые воды вдаль, к неведомым берегам. - Говорят, после заката всегда наступает рассвет. Я думал, чтобы увидеть его, надо пережить ночь. Наверно, я был не прав. Рой неотрывно следил за медленно поднимающейся луной, за качающейся на волнах дорожкой, ведущей в далекую неизвестность, и Эдвард, переводящий взгляд с моря на генерала, подумал, что он прав. Не стоит ждать рассвета. - Но что тогда делать? - О чем ты? - Что делать, если рассвет не придет, если его даже не стоит ждать? Рой качнул головой. - Не видишь одного рассвета – найди другой. - Легко тебе говорить. Мустанг последний раз глянул на луну и перевел взгляд на Эда. - Тебе просто нечем заняться. - Ничего подобного. У нас с Алом много дел… - Которые тебе уже надоели, ведь сам ты алхимию больше использовать не можешь. Вкус соли на губах уже давно перекрывал горьковатый привкус морской воды, и Эдвард лишь сильнее сжал губы. «Проницательный, гад» Лучше бы кто-нибудь другой указал ему на эту истину, а не всезнающий Мустанг. Альфонс, Уинри, кто угодно – он бы сделал это деликатнее, и Эд смог бы отрицать. Он не имел права сказать брату, что их общее дело больше не приносит ему удовольствия, что алхимия теперь приносит ему лишь боль от воспоминаний и потерянных возможностях. Он проглотил бы эту истину, как рыба заглатывает наживку, и, покорившись судьбе, и дальше бы занимался их общим делом. А теперь, когда Мустанг, догадавшись о правде, так легко бросил ее ему в лицо, почему-то стало очень тяжело убеждать себя в обратном, лгать. Посмотрев в теплые, но строгие глаза генерала Эд понял, что лгать было бы просто бесполезно. - А что мне еще делать? – огрызнулся он. – Это наше общее дело, и мы с Алом доведем его до конца. Рой внимательно посмотрел на юношу, дерзко глядящего ему в глаза, и спокойно произнес: - А ты не думал, что ваши с Альфонсом пути могут разойтись? - О чем ты? - То, что вы братья, не означает, что до конца жизни вы будете вместе. У него своя жизнь, которая связана с алхимией, рентандзюцу, Ксингом. Не хочу сказать, что тебе в ней не место, но… твоя жизнь другая, не правда ли? Эдвард смотрел на генерала уже без гнева, пораженно – сам он никогда не думал о том, как он будет жить в будущем, и мысль, что дело жизни брата может не стать делом его жизни, сразила его. - Потому тебя и одолевает депрессия: ты просто не знаешь, куда деться. - Будто ты знаешь. - Предполагаю, - Рой привычным движением оправил волосы назад. – Ты все еще являешься майором армии Аместриса, звания тебя никто не лишал. И, между прочим, находишься под моим началом. - Спасибо, что напомнил – я же забыл подать в отставку, - нахмурился бывший алхимик. - Не спеши. Я как раз хотел предложить тебе стать моим адъютантом. Подполковник Хоукай, конечно, справляется превосходно, но чем выше я взбираюсь, тем больше надежных людей мне требуется. А ты уже не тот вспыльчивый ребенок и мог бы сделать неплохую карьеру в армии. Тем более я тебя знаю, и смогу пристроить так, чтобы развивались твои лучшие качества. - Ты хочешь… назначить меня своим помощником? Эдвард не помнил, чтобы Мустанг когда-нибудь разговаривал с ним с большей открытостью и простотой. Он только что назвал Эдварда надежным другом – ведь иных людей он никогда не пускал в свой круг. - Да. Тем более что Ризу мне бы хотелось отправить в скором времени в отпуск. - Видимо, декретный? – с улыбкой спросил Эд. Рой лишь пожал плечом и отдал честь: - Буду ждать твоего ответа, Стальной. Галька зашуршала под подошвами армейских сапог, и Элрик заметил сидящую вдалеке на камнях невесту генерала, видимо, давно поджидающую Роя. «Этот негодяй удрал со свидания, чтобы пригласить меня на работу? Или специально попросил ее подождать?» Почему-то Эдварду захотелось улыбнуться. Он поднял голову и попытался найти в небе знакомые созвездия, но сияние двух светил – заходящего и восходящего – мешали видеть на темном небе крошечные точки-звезды. Он сидел на берегу до того момента, как солнце полностью закатилось за горизонт, а сине-черное небо было озарено лишь сиянием серебрящейся луны, и глядел на спокойное море, плавно качающее на своих волнах чаек. Он подумал, что и сам похож на чайку – так же качается в бескрайнем океане возможностей, но никуда не плывет. А надо просто оттолкнуться руками и искать что-то новое среди знакомых вещей. Алхимия медленно терялась в туманной завесе, как родной, но уже неинтересный берег за кормой корабля. Эдвард нырнул в теплые воды, пробуждаясь от многолетнего сна, и, выходя из воды, случайно заметил вынесенный на берег камень, похожий на сердечко. Подобрал его и положил в карман алого плаща, который был ему уже маловат. Стальная нога чуть скрипела – слишком долго находилась в соленой воде, но Эд даже немного обрадовался – будет повод отвести Уинри от толпы и побыть с ней наедине, подарить этот пустяковый камень и сказать несколько важных фраз. Взять ее лицо в теплые ладони и улыбнуться радостному блеску в ее чистых, как небо, глазах. И наутро ответить генерал-полковнику, что он начинает новую жизнь. Но с одним условием: пусть начальник как прежде зовет его «Стальной».