Обычные подвиги

      Он навсегда покидал это место, уезжая жить в столицу.       В скором времени растает снег, умчатся талые воды, зазеленеет и покроется первыми, самыми для нас дорогими, цветами земля, потрескаются смолистые почки на тополях, раскроются ароматные клейкие зелёные листочки. Но это будет потом, весной, и, к сожалению, он уже не застанет эту картину.       Он несколько тоскливо окинул взглядом полуразрушенную комнату, медленно проводя пальцами по деревянному косяку двери, в том самом месте, где многократно в детстве цеплял занозы. В стенах зияли пустотой страшные прорехи, возникшие от взрыва кинутой когда-то на крышу гранаты, через которые гулял зимний сквозняк, под ногами лопалось старое стекло и полусгнившее дерево, над головой скрипели остатки каркаса крыши — буквально все говорило о гибели этого места. Половина пола была засыпана лёгким покрывалом снега, наверное, последнего в этом году, и, шагая, он оставлял отчётливые следы. Из-за снега же не было видно куда ступать, чтобы ненароком не провалиться в какую-нибудь щель и не пораниться об острые осколки стекла, но он шел быстро и уверенно, ибо до сих пор хранил в памяти воспоминания об этом месте, а в особенности об этом незамысловатом пути до окна, куда можно было попасть только обогнув стол, теперь сломанный, и переступив через широкую скамейку. Он помнит этот путь предельно отчётливо, помнит время, когда, кутаясь в немецкую шинель и ловя обледеневшими губами быстро тающие снежинки, пробирался до окна, так ясно, будто это было вчера.       С того времени прошло уже десять лет. В этом месяце, отпраздновав свое совершеннолетие, он собирался переехать в столицу вместе со своей сестрой, как неожиданно нахлынувшие воспоминания заставили вернуться к разрушенному, но такому родному дому, попрощаться.       Однако сделать это оказалось намного труднее, чем он представлял изначально. Горькие картинки прошлого начали мелькать перед глазами, возвращая его назад, в 1941 год.       Когда началась война и отец ушел на фронт, ему было всего шесть лет. Тогда деревню покидали все взрослые мужчины, точнее, им просто не оставляли выбора. Возникшие в их деревне, солдаты хотели забрать даже его старшего брата, Матвея, которому недавно исполнилось шестнадцать, но который выглядел старше своих лет, но только благодаря их матери военные не смогли сделать этого. Встав тогда на колени перед ними и умоляя их, она добилась жалости, и солдаты оставили Матвея. Из тех самых первых дней он помнит отчётливо лишь этот момент и, может, ещё один, когда он вместе со старшей сестрой, одиннадцатилетней Зоей, обнимали уходившего отца, рыдая ему в жёсткую рубашку, пока она колола им щеки.       Следующие два года они не покладая рук работали в поле. Матвей постоянно порывался пойти на фронт и вступить в какое-нибудь партизанское подразделение, но каждый раз, даже собрав вещи, никак не мог перешагнуть порог дома и оставить младшего брата, сестру и маму. Зоя начала учиться «врачебному учению» и взяла привычку по вечерам сбегать к знахарям, чтобы потом, как и отец, когда-то пойти на войну и спасать солдат. И лишь он, только начавший осознавать жизнь ребенок, даже думать не мог о чем-то подобном. Война ужасала его. Он не лез с расспросами к проходившим мимо их деревни солдатам, не горел желанием выслушивать героические истории, не мечтал совершать подвиги. Он просто хотел, чтобы война прекратилась. Он нервничал каждый раз, когда выходил в чистое поле пасти коров, подолгу не мог заснуть тяжёлыми ночами. Ему часто снились падающие с неба бомбы и крики своей семьи. Но, просыпаясь и сдавливая виски от резкого пробуждения, он неизменно встречался лишь с выкатившимся из-за горизонта солнцем и падающими с неба незаметными снежинками.       Но потом случилось то, чего он так боялся.       Одним вечером старшего брата и маму позвали на собрание около ратуши. Они вместе с сестрой заканчивали ужинать и, смеясь, отрезали себе по кусочку свернутого под скамьей сала. Потом скрестили мизинцы, обещая никому не рассказывать об этой пакости, и в это время домой вернулась мама с Матвеем. Веселье пропало вмиг, стоило лишь увидеть их бледные, осунувшиеся лица.       Крепко обняв и прижав к своей груди, их мать разрыдалась. — За что нам такое несчастье? За что? Матвей, не сдерживая себя, начал браниться, на что их мать завыла ещё громче, заглушая слова брата. Тело ее задрожало, из-за чего он с сестрой затряслись вместе с ней. — Что нам теперь делать? Как нам быть? — всхлипывала она. — Как что?! — разъярился неожиданно старший брат, с силой пинай печь. — Спасаться надо! Прятаться. Вот! — Матвей с силой выдернул из объятий своего младшего брата и сунул ему в руки лопату. — Под печкой яму прокопаем, давно же хотели там подвал вырыть. Закроем вход мешками и скамьей — нас никто в жизни не найдет. — Найдут! — не согласилась с ним мама, широко распахнув глаза, в которых плескалось отчаяние и обречённость, и перевела взгляд на лопату. — Найдут и убьют вас! — А что ты предлагаешь делать? Сдаться? Участь тогда наша хуже смерти будет, уж поверь мне. Слыхала про лагеря? И если попадём туда… Да никогда!       Тогда мама ничего больше не предложила. И, взяв лопаты и попросив помощи у соседей, целой толпой они всю ночь копали этот подвал. Зоя в это время судорожно собирала в тряпочки скудные пожитки и теплые вещи. Под утро к ним присоединился их сосед, старик Гриша, и неожиданно предложил спрятать детей в доме одних, а их матери перебраться к нему домой, якобы она — его дочь. — Как же так? — не поняла тогда она. — Зачем так делать? — Затем, чтобы, услышав, что дом этот пустой, потому что хозяева его на фронт уехали, и увидев, что в доме ничего нет, эти фашисты в доме не остались. Кто захочет-то жить в голоде и пустоте? Вот так-то.       Тем же вечером в деревню нагрянул немецкий отряд, а он вместе с Матвеем и Зоей надёжно спрятались.       Хотя прошлой ночью он не смыкал глаз, выкапывая яму, усталость совершенно не чувствовалась. Лишь чудовищное напряжение. Казалось, будто он даже не дышал. С улицы доносились женские крики, смех и разговоры на незнакомом языке. Он чувствовал, как по щекам катились соленые слезы, а тело неконтролируемо дрожало. Чтобы успокоить его, Матвей прижал их вместе с Зоей к своей груди.       В дом зашли немцы. Судя по звукам, они нашли спрятанное под скамьей сало, сорвали скатерть со стола и начали просматривать все укромные уголки. Через час фашисты покинули дом. Их не нашли.       Немцы не ушли на следующий день, как и на третий. Он плохо помнил те дни, которые он проводил в темноте. Помнит лишь, что, когда Матвей несколько раз выбирался наружу, они с сестрой разминали уставшие конечности, но тесное пространство начинало давить со всех сторон, больше даже в психологическом плане. Каждую ночь они не могли уснуть от раздирающих душу криков женщин, от еле слышных рыданий детей, которых забирали из каждого дома и размещали в открытом фургоне, который после куда-то уезжал. Дети убегали, но фашисты не знали жалости. Он помнит страшный оскал старшего брата, когда тот закрывал ему уши и прижимал к груди, чтобы он не услышал раздаваемых выстрелов. Только это не помогло.       На четвертый день они съели последний кусок хлеба и впали в отчаяние. Матвей долго смотрел тяжёлым взглядом на тупой нож, что лежал на его ладони, перед тем как подняться и сообщить, что уходит за едой. Зоя и он боялись, но ничего не могли сделать, чтобы помочь старшему брату, и от этого становилось ещё больнее. Однако, совершенно неожиданно, не прошло и пяти минут, как Матвей вернулся. Глаза его блестели, губы дрожали, а в руках он сжимал какой-то пыльный мешок. — Это картошка и хлеб. Тут даже есть фляга с водой, — прошептал он со слезами на глазах, раскрывая мешок. — Он лежал под окном…       Прошло несколько дней с того раза, как Матвей нашел мешок, и теперь каждое утро под окном появлялась еда. Ни старший брат, ни он, ни Зоя не знали, откуда еда появляется и кто её приносит, но взяли в привычку молиться перед едой за благополучия оного. Пока одним вечером с улицы не донеслись испуганные крики фашистов, а затем прогремел взрыв.       Земляные стены подвала задрожали, грозя обвалиться. Матвей толкнул брата и сестру на землю, закрывая их своим телом. На них посыпались пыль и грязь. Приглушённо, в одежду, застонала Зоя, когда несколько камней попали ей за шиворот. Но они не смели двинуться и пролежали так до утра.       После, выяснив, что произошло, Матвей мрачно рассказал им, что кто-то из местных попытался устроить диверсию, но немцы быстро засекли их и успели кинуть гранату в сторону, как все думали, пустующего дома. Граната взорвалась, снеся полдома и разбив окна.       Учитывая, что, хоть это и был конец зимы, холода стояли страшные, ему, Матвею и Зое пришлось несладко.       Все следующие дни Матвей, просыпаясь раньше всех, быстро выскакивал наружу, перегибался через сломанное окно и забирал еду. Кутаясь все вместе в одеяло, они дышали друг другу на руки, постоянно подтыкали тряпками появляющиеся щели. Но Матвей, которому приходилось хоть ненадолго, но выскакивать на улицу, с каждым днём чувствовал себя все хуже и хуже. В один день, когда мороз особенно лютовал, Матвей задержался. А после, дрожа всем телом и улыбаясь синими губами, как-то сломлено, но чрезвычайно гордо впихнул в руки своему младшему брату помимо мешка ещё какую-то вещь и прохрипел: — Шинель. Немецкая. Теплая. Прозевали, фашисты…       А потом, навалившись на его плечи, потерял сознание.       Вместо Матвея теперь ходил он. Кутаясь в немецкую шинель и ловя обледеневшими губами быстро тающие снежинки, он осторожно пробирался к окну, стараясь не наступать на осколки, быстро перегибался через подоконник и затаскивал внутрь мешок с едой. Зоя всеми силами помогала Матвею, пытаясь травами и водой сбить резко подскочившую температуру, но, если старший брат и приходил в себя, то лишь на некоторое время, успевая лишь немного поесть. Сестра со слезами на глазах объяснила ему, что им нужен спирт и антибиотики, но он никак не мог достать этого. Им оставалось лишь молиться в надежде, что немцы скоро покинут их деревню и им помогут.       Фашисты наконец ушли. В то утро было подозрительно тихо. Он как обычно осторожно подошёл к окну, уже выучив этот незамысловатый путь, но неожиданно не нашел мешка с едой. Насторожившись, он закутался в шинель, решив немного подождать. И через несколько минут заметил на горизонте силуэт своей матери, которая ковыляла, облокотившись на плечо старика Гриши, потихоньку приближаясь к их разрушенному дому. «Наконец-то этот ад закончился», — промелькнуло в его голове.       Но для брата было слишком поздно.       Матвей умер на следующий день. Его похоронили рядом с домом, закутав тело в немецкую шинель. После похорон его неважно выглядящая мама неожиданно слегла, поднялась сильная температура. Они с Зоей были в отчаянии и снова были бессильны. Они, наконец, узнали, как именно под их окном появлялся мешок с едой. Оказалось, что их мама добилась расположения одного немецкого офицера и, пользуясь своим положением, крала из немецких запасов, а после, возвращаясь под утро домой, незаметно оставляла еду под окном, лишь молясь о том, чтобы ее дети додумались найти этот мешок. В последний день ее поймали с хлебом в руках и жестоко выпороли, бросив потом в снег. Потеряв сознание, она пролежала так до самого утра, а очнулась, когда немцев в деревне уже не было. Ей помог подняться старик Гриша, первым делом она направилась к своим детям, не обращая внимания на свое состояние. Она успела попрощаться с Матвеем, перед тем, как тот умер. — Жаль, что я умру так… — слегка улыбаясь и смотря пустым взглядом на свою семью, сказал Матвей. — Я так и не стал героем, так и не защищал свою Родину. И кончить вот так… Страшно. Но я рад, что вы живы.       Эти слова так четко вдруг раздались у него в голове, что он вздрогнул, оборачиваясь. Но в проходе разрушенного десять лет назад дома стоял не Матвей, а Зоя. И сейчас был не 1941 год.       Сестра молча подошла к нему, крепко сжала его руку и устремила взгляд туда же, куда смотрел он. Из окна, через подоконник которого когда-то он перегибался, чтобы достать мешок с едой, открывался вид на три могилы: Матвея, мамы, что прожила лишь на неделю дольше своего старшего сына, и пустая могила, предназначавшаяся их отцу, без вести пропавшему на войне.       Слез не было. Они молча смотрели на могилы, вспоминая все хорошее о своей семье, и думали о том, как сильно война ломает жизнь. А в особенности обычным, мирным людям, не воевавшим на фронте, просто желавшим выжить и защитить свою семью.       После окончания войны многие люди падали на колени и, плача, благодарили солдат, что те не щадили свои жизни, сражаясь с фашистами, что не сдавались, защищая свою Родину, людей. Но не менее велики подвиги обычных людей, не участвовавших в боевых действиях, но своими поступками спасающих жизни других. Об этом никто и никогда не узнает. Но для Зои и для него их старший брат Матвей, мама, спасшие их ценой своих жизней, их поступки — все это всегда будет выше совершенных громких подвигов. Для них они — настоящие Герои, и память о них всегда будет храниться в их сердцах.       Бросив последний взгляд, Зоя и он попрощались со своим домом и навсегда покинули это место.       А за окном их дома от порыва ветра склонилась к могилам ветка растущего рядом тополя со смоляными, упругими почками.