tout le monde mérite l'amour

      И не было в мире ничего обиднее и несправедливее, чем одиночество. Сидя на старой коряге упавшего дерева где-то на окраине поместья бабочки, где журчит одинокий ручеек с сиси-одоси, и растут разные травы, необходимые для лечения, Зеницу однозначно чувствовал, что ему одиноко.       И разделять такое горькое одиночество было привычно со слезами на глазах. И вроде не хотелось чужого внимания, не хотелось признавать, что оно было нужно, но всем солёная влага на его щеках стала привычна настолько, что интерес к этому уже никто не проявлял — привычно, но и справедливо отчасти. Никто никогда не обязан был потакать его эмоциональности, а так хотелось бы. Никто не обязан был сдерживать раздражения от его громкого голоса, открытых переживаний и страхов, и он это вполне себе понимает.       И сейчас было почему-то просто обидно за самого себя, возможно, даже немного стыдно, но больше, конечно, давила обида.       Слезы были редкими и накатывались по приходу режущих мыслей, приносящих дискомфорт, но взгляд, устремленный на ручей, был ясен и даже спокоен.       Он слышит шаги, которые останавливаются за его спиной. Девушка (а в этом уверен, потому что звук её души он помнит отлично) однозначно сверлит его взглядом. — Ты очень трагично тут сидишь, — подмечает она, посмеявшись с драматичности этой картины. — Спасибо, — он шмыгает носом и отвечает как бы нехотя, но в голосе прослеживаются нотки стремительно развивающегося в душе удовлетворения. — Стараюсь.       Его трагичное и горькое одиночество только что разрушили, но это даже хорошо, и губы его украшаются особой улыбкой, которую он не спешит показать пришедшей — возможно попытки сдерживать поток положительных эмоций заставляет его губы дрожать в уголках.       Она присаживается рядом, и коряга от дополнительного веса становиться чуть ближе к земле, качнувшись — сломается (не дай бог!) и оба могут случайно скользнуть в маленький ручей, но это будет даже забавно. — Зачем я пришла? — спрашивает она у него.       Он сводит брови к переносице, вздыхает, наконец смотря ей в лицо. Ему начинает казаться, что явились только ради каких-то витиеватых издëвок, до которых ещё нужно будет додуматься. — Зачем ты пришла? — За тобой, — незамедлительно отвечает девушка.       Агацума заметно тушуется, не способный спрятать благодарной улыбки, кладёт голову ей на плечо, словно это всегда было правильным. Девушка поднимает руку и зарывается пальцами в золотых прядях. Вовсе не говорили, только ощущали, дополняя молчание прикосновениями.       Агацума понимал, что стремится утолить необходимость в прикосновениях и пользовался полученной возможностью сполна, стараясь с каждой секундой прижаться к девушке плотнее.       Она всего лишь гладит его по голове, а он уже готов забыть как дышать. Зеницу смиренно вслушивается в её сердцебиение, то и дело, подобно коту, ластится. — Я тоже иногда прихожу сюда, когда мне грустно, — невзначай произносит девушка, бездумно наблюдая за травой, трусливо колышущейся на ветру. — Тишина помогает собраться с мыслями       Впрочем, она была права в его случае лишь наполовину. Тишина и в правду давала мыслям звучать громче и яснее, но точно не давала делать какие-то утешительные выводы — наоборот. — Ты куда приятнее тишины, — с благоговейным трепетом произносит юноша. Его спокойный и размеренный тон звучит серьезно, даже зрело, осмысленно. — Спасибо, что пришла к такому жалкому человеку, как я. Твоя доброта и терпение, должно быть, дарованы тебе самими богами. Нет, не думаю, что это так: ты сама и есть богиня, спустившаяся к жалким людишкам, и я самый везучий из этих жалких людишек, ибо попал под твою благодать. И как после этого я вообще смею жаловаться на свою судьбу?       Стук сиси-одоси прерывает образовавшуюся между двумя тишину. — Знаешь, — начинает девушка с тихим смешком. — Ты так часто говоришь, что ничего не умеешь, что и переубедить тебя сложно, но послушай себя: языком ты стелишь похлеще всех великих сказителей нашего века! — Пусть так, — он звучит обиженно и возмущëнно, не желая принимать это за своеобразный комплимент. — Отшучиваясь от моих слов, ты просто проявляешь неуважение к моему мнению. Но тебе, знаешь ли, я многое готов простить.       Пускай на душе всё ещё слегка гнусно, но уже не тоскливо и ему думается, что пока девушка будет по-доброму смеяться, поглаживая его по голове, он абсолютно счастлив.