Единственный

Капли дождя стекали по ее лицу, одежде, рукам, вцепившимся в чугунные прутья ограды. Капли вырисовывали причудливые узоры на ее нежных щеках, и впитывались в легкий шелк платья. Небо нависало над ней раскисшим кисельным облаком, небо сливалось с морем в туманной розовой дымке, и казалось, что нет ни моря, ни неба, только прозрачная вуаль дождя окутывала мир влажной пеленой, неспешно стирая грани и размывая цвета. Она не замечала дождя. Она не видела ничего вокруг. Только в бездонной глубине ее зрачков, словно дальний отсвет зари застыло ощущение чуда, впервые посетившего сердце. Он… Неторопливый чеканный шаг. Жесткая военная выправка. Простая треуголка, оттеняющая безупречный горделивый профиль. Чуть нахмуренные черные брови, прямые как стрелы, и своенравные, словно крылья… Она крепче прижалась к ограде, стараясь внимательнее разглядеть каждую деталь – блеск золоченных пуговиц на черном мундире, белоснежный шейный платок, сосредоточенный и надменный взгляд серых глаз, упрямо сжатые губы… Она смотрела. Смотрела, как сильные запястья почти полностью утопают в пышных форменных манжетах… было видно лишь красивые гибкие пальцы, так восхитительно-небрежно сомкнутые на эфесе шпаги. Смотрела, как плещется на ветру черная шелковая лента, туго охватывающая темные волосы. И каждая минута была счастьем, растворенным в прохладных каплях дождя. Каждое мгновение было откровением, что незримым сиянием озаряло порт, гордые очертания флагманского корабля, пришвартованного у причала, блестящие мокрые скалы, и бархатный шум прибоя. Она смотрела. Смотрела, забывая о времени, промокшем платье и тревожном стуке своего сердца. Она не замечала выбившихся из прически и потемневших от воды прядок, упавших ей на лоб, прилипших к щекам тонкими змейками. И в ее широко распахнутых темных глазах словно в зеркале отражалась залитая дождем пристань, и широкоплечая фигура в черном мундире на фоне мутно-розового неба. - Господи, мисс, да вот вы где! Как есть, в одном платьице под дождем! Дородная женщина в чепце и шали, накинутой на плечи, торопливо бежала к ней по улице, мощенной булыжником, беспомощно всплескивая руками. - Да что же это? Промокнете, заболеете, не дай бог! И в порту, да разве ж можно? Здесь люд всякий шастает! Что ваш отец-то скажет?! – и служанка крепко ухватила ее за руку. - Идемте, мисс, идемте скорее домой! Увлекаемая прочь, она в последний раз обернулась к причалу, почти жалобно глядя на него. И он, словно почувствовав спиной этот отчаянный взгляд, а может, услышав причитания служанки, обернулся. Краткий миг замешательства ясно отразился на его не по возрасту суровом лице, а затем он не без труда узнал в этом растрепанном и промокшем насквозь создании губернаторскую дочь, которую видел лишь однажды, два года назад. Сухо, по-военному, но все же учтиво кивнул ей с высоты своего роста. И сразу же отвернулся. А она уныло побрела вслед за служанкой вверх по улочкам Порт-Ройала, не умея еще разобраться в своих чувствах, таких новых и таких удивительных. Вся жизнь, полная приключений была еще впереди и весь мир, такой сияющий и прекрасный, каким он бывает только в тринадцать лет, лежал у ее ног. …А в это время Уилл Тернер уже два года числился в подмастерьях у мистера Брауна, еще не успевшего окончательно спиться, и прилежно запоминал все тонкости профессии кузнеца, да иногда бегал тайком к губернаторскому дому, чтобы хоть издали поглядеть на мисс Элизабет преданным щенячьим взглядом. Капитан Джек Воробей уже четыре года как лишился своей «Жемчужины» и теперь скитался по морям, снедаемый одной только надеждой на ее возвращение, да еще страстным желанием использовать свою единственную пулю по назначению, то есть пустить ее в лоб бывшему шкиперу, а теперь капитану Барбоссе. Лейтенант Джеймс Норрингтон исправно нес службу на благо Британии, прилагая все силы к тому, чтобы каждый, кто носит пиратское клеймо, получил, наконец, по заслугам и разжился пеньковым галстуком. …Судьба, словно бы забавляясь, неторопливо и уверенно сплетала жизни этих троих мужчин, сплетала их в тугой неразделимый узел, насквозь пропитанный ненавистью и соперничеством вперемешку с дружелюбием, иногда презрением, а иногда и ревностью. Но и судьба не могла знать, кому из них было суждено стать для Элизабет Суонн… Единственным. *** Семь лет спустя так же шел дождь, и небо нависало над ней раскисшим кисельным облаком, небо сливалось с морем в туманной розовой дымке, и казалось, что нет ни моря, ни неба, только прозрачная вуаль дождя окутывала мир влажной пеленой, неспешно стирая грани и размывая цвета… В гавани стояли на рейде три английских фрегата, и лодки, заполненные солдатами в красных мундирах, спешно приставали к берегу. Правосудие пришло в Порт-Ройал. Для Элизабет Суонн день ее свадьбы обернулся крахом всей ее прежней жизни, в которой она, единственная дочь губернатора самого известного английского порта на Карибах, являлась особой неприкосновенной для закона. Теперь, благодаря ее заступничеству за самого одиозного пирата из всех, когда-либо бороздивших воды Карибского моря, ей грозила смертная казнь через повешение – участь, от которой она так неосмотрительно уберегла Джека Воробья. Но сейчас, глядя на своего жениха Уильяма Тернера, закованного в кандалы, и выслушивая свой собственный приговор, она могла думать лишь об одном – что бывшему коммодору ямайской эскадры Джеймсу Норрингтону удалось счастливо избежать этой позорной участи, и что его отъезд, как и ее нынешнее положение, был поистине предрешен судьбой… *** …она безжалостно стегала лошадь хлыстом, во весь опор пролетая по грязным портовым улицам, и прохожие чудом уворачивались из-под копыт, и с разинутыми ртами смотрели вслед дочери губернатора, сидящей в седле по-мужски, да так, что пышное платье облаком струилось над крупом чистокровной вороной кобылы. Завидев гавань, она резко натянула поводья, подняв лошадь на дыбы. Да, все было именно так, как сказал отец, и сердце ее упало. «Молния» стояла у причала, готовая к отплытию, и последние матросы ловко забирались на борт с бочонками пресной воды на плечах, а у трапа, наблюдая за погрузкой, стоял Норрингтон. В темно-синем камлотовом камзоле – и она вздрогнула, так непривычно было видеть его не в мундире… Элизабет бросила поводья и спрыгнув на землю, побежала по причалу. - Джеймс! – она чудом не подвернула ногу, угодив каблуком в щель между плохо подогнанными досками. – Джеймс, постойте! Он обернулся, смерив удивленным взглядом ее растрепанные волосы и помятое платье. - Мисс Суонн? - Вы уезжаете? – она едва переводила дыхание. – Уезжаете, и даже не сказали мне? Ради бога, почему? - Я оставляю службу, мисс Суонн, – жестко ответил он. - Теперь у меня нет никаких дел на Ямайке. - Но… но разве вы… - она замерла на миг. – Это из-за меня? - Элизабет. Я совершенно не виню вас ни в чем, – он почти досадливо покачал головой. - Будьте счастливы. Она молча смотрела на него, помертвев от безысходности. Больше – никогда… сейчас он уедет, и она больше никогда не увидит его. Все это время, вопреки здравому смыслу, вопреки своим собственным желаниям она полагала, что сможет жить этим – зная наверняка что он здесь, рядом, в Порт-Ройале… а теперь… Теперь ей придется смириться с этой мыслью – жить без него. Ей вдруг некстати подумалось, что она смутно помнит Англию, ведь ей пришлось уехать вместе с отцом из Лондона в десятилетнем возрасте, но одно она помнила совершенно отчетливо – небо. Серое, прозрачное почти до синевы… казалось, дотронься до него рукой, и оно окажется холодным как лед… И его глаза были такими же серыми и ледяными, как прекрасное и надменное небо ее далекой родины… - Прощайте, Элизабет. Норрингтон равнодушно смотрел на нее, такой же неприступный, как скалы в гавани Порт-Ройала, о которые бессильно разбивались бирюзовые волны. Элизабет молчала, не в силах пошевелиться, раздавленная осознанием собственной беспомощности. Судьба разводила их в разные стороны – как ей казалось, навсегда. Недолгий жизненный опыт еще не успел объяснить ей, что в этой жизни ничего не бывает навсегда, но сейчас она менее всего на свете могла думать об этом. Норрингтон не сказал больше ни слова, даже не сделал попытки поцеловать ей руку, просто повернулся и зашагал вверх по трапу. Совсем как тогда, на стене форта, отпустив на все четыре стороны Воробья, он уходил прочь, и с каждым шагом его плечи распрямлялись, словно он сбрасывал с них тяжелый груз. И каждый его шаг словно вырывал сердце из ее груди, сердце, которое ему никогда не было нужно... *** За все время, прошедшее с момента бегства Джека Воробья, Норрингтон ни разу не упрекнул ее за обман. Все уже было сказано между ними в тот ужасный миг на стене форта, когда она отказалась стать его женой. «Значит, ваше сердце так решило?» «Да, так…» Он был потрясен ее вероломством, ее предательством, свершившимся на глазах у всех – ведь позор командующего эскадрой наблюдали полтора десятка солдат, губернатор, Тернер, и даже Воробей. Норрингтон был оскорблен, унижен до глубины души, и это ясно читалось в его посветлевших от возмущения глазах, ставших совсем прозрачными. И она вцепилась холодеющими пальцами в руку Уильяма, чтобы вновь обрести мужество, утраченное под обвиняющим взглядом коммодора. И во время тех редких визитов вежливости, когда ему приходилось посещать дом губернатора, он был по-прежнему изысканно холоден и безразличен по отношению к ней. Он являлся олицетворением Британии, символом ее народа, жестокого к себе и к другим, способного умирать от боли и скрывать под маской надменности истекающее кровью сердце. Да вот только ему действительно было все равно… И вежливая сдержанность на его лице была не маской, а лишь отражением высокомерной отстраненности и безразличия – единственных чувств, которые он всегда испытывал по отношению к ней. Она была для него лишь целью, еще одной целью на пути его блистательной карьеры. Для человека его ранга брак с достойной девушкой являлся необходимой частью образа жизни, основой того положения в обществе, на которое он претендовал, и которого вполне заслуживал. Элизабет Суонн была достаточно избалованной и своенравной особой, чему всецело способствовало ее положение. Впрочем, все окружающие предпочитали закрывать на это обстоятельство глаза, правда, ее отца не мог радовать тот факт, что его дочь чрезмерно увлекается весьма специфической темой – темой пиратства. Причем черпать сведения о пиратах она умудрялась повсюду – из книг, разговоров торговцев и слуг, а также из редких бесед с Норрингтоном, но в этом она никогда не позволяла себе переступать рамки приличий, хотя из капитана порой невозможно было вытянуть что-то ценное сверх того, что все пираты заслуживают лишь небольшой прогулки по эшафоту. В этом вопросе взгляды Джеймса Норрингтона трудно было поколебать, тем более что они полагались ему по должности офицера ямайской эскадры. Как бы то ни было, но губернатор всегда искренне удивлялся тому, что в присутствии Норрингтона его дочь словно подменяли – Элизабет вела себя столь скромно и являла свету столько хороших манер, сколько он не мог припомнить за ней в течение вот уже пяти лет, с тех пор как ей сравнялось пятнадцать. Если бы губернатор был немного более проницательным человеком, он бы уже давно догадался в чем тут дело, но к счастью, мистер Суонн не обладал подобным даром, а посему для него осталось загадкой мгновенное преображение своевольного бесенка в юбке в настоящую леди, стоило только Норрингтону ступить на порог их дома. А благодаря этому губернатор старался как можно чаще приглашать капитана на приемы, радуясь, что хотя бы в эти дни его дочь ведет себя благоразумно. Для Элизабет эти встречи значили гораздо больше, чем мог представить себе ее отец. Она любила этого человека. Любила полудетской и отчасти наивной любовью, поэтому столь явственное равнодушие с его стороны сначала удивляло дочь губернатора, не привыкшую получать отказа ни в чем, а затем стало причинять ей настоящие сердечные муки. Он оставался для нее недосягаемой и почти несбыточной мечтой, «мужем, о котором все мечтают», ибо, подобно всем девушкам в ее возрасте Элизабет, конечно же, думала о своем будущем избраннике, и слишком уж часто на его месте она представляла именно Джеймса Норрингтона. Так было до того дня, когда она услышала из его уст предложение руки и сердца, но – какая ирония судьбы! – слишком туго затянутый корсет лишил ее сознания, а придя в себя, она обнаружила, что своей жизнью обязана случайно подвернувшемуся пирату, которого новоиспеченный коммодор вознамерился немедля казнить, словно в благодарность за совершенный им поступок. И Элизабет бросилась на защиту пирата, впрочем, не сколько ради того, чтобы избавить его от смерти, сколько до глубины души потрясенная действиями коммодора Норрингтона, для которого казнь преступника значила явно больше, нежели благодарность за спасение своей невесты. Но любое благородное деяние не остается безнаказанным, и она тут же в этом убедилась, когда Воробей использовал ее в качестве живого щита, прячась за ее спиной от направленных на него ружей и штыков. Обхватив нежное горло девушки стальной цепью своих кандалов он ухитрялся острить, задевая за живое всех присутствующих, и в трех футах от себя Элизабет видела горящие от бешенства глаза Норрингтона. Воробей тоже их видел, а потому очевидно испытывал явное наслаждение, играя на чувствах столь высокопоставленного представителя власти. Трепеща от негодования, Элизабет помимо воли чувствовала прикосновения чужих горячих рук к своей коже, ощущала живое тепло его тела, бесстыдно льнущего к ней… и она внезапно испытала нечто большее, чем просто до крайней степени непристойную близость мужчины… она впервые познала близость самой жизни – опасной, бушующей и свободной как океан. И это неожиданно пробудило в ней ее истинную натуру, дерзкую, отважную и своевольную, которая не могла найти выхода в отцовском доме и в высшем обществе, где каждый шаг был продиктован соображениями этикета, где каждое слово тщательно выверялось, а слишком вольные мысли приходилось запирать в клетке… Так в ее жизнь вошел капитан Джек Воробей – разбойник и пират, чьи красивые черные глаза были томными до неприличия, каждое слово до краев наполнено сладчайшим ядом, а каждый жест буквально источал порок… *** - Коммодор, я вынужден усомниться в правильности данного решения… - При всем моем уважении, губернатор. Мистер Тернер – подданный британской империи и находится под моей защитой. - Совершенно верно, - губернатор Суонн расцвел в улыбке. Он обожал, когда кто-то принимал важные решения за него. - Позаботьтесь о ней, - кивнул он в сторону своей дочери, и деликатно удалился. - Элизабет? – Норрингтон галантно предложил ей свою руку, на которую она могла опереться, и девушка робко прикоснулась пальцами к обшлагу его рукава. - Я обеспокоен тем, что ваш ответ был, возможно… - он замялся на мгновение. – Не слишком искренен… От нее не ускользнуло неподдельное волнение в его голосе и она бросила на него испытующий взгляд, мучительно пытаясь найти в его лице хотя бы намек, хотя бы призрачную тень того чувства, которое снедало ее душу. Как знать, быть может, найдя его, она, презрев правила приличия и отринув собственную гордыню, тут же позабыла бы Уильяма. Но… Ничего, кроме уязвленного самолюбия ей не удалось прочитать в этих ледяных глазах, и она отвернулась. Конечно, ведь ее предосудительное поведение задевало его самолюбие, более того, могло поставить под сомнение его честь… - Я бы не стала просто так давать слово. - Я понимаю. Но неужели я не вправе желать, чтобы вы дали свое слово безо всяких условий? - Это не условие. Это просьба. Ваш ответ не изменит моего решения, – она говорила торопливо, чтобы рассеять его сомнения, уже зная, что лжет. Такова была цена жизни Уильяма Тернера. Ее ложь… и презрение коммодора, которое ей еще предстояло испытать. Но было и еще кое-что, о чем, как она надеялась, Норрингтон не узнает никогда. Такова была цена его свободы от ее любви... - Вы… хороший человек, Джеймс... О, совсем не эти скупые слова она мечтала сказать ему! Но большего она не смогла бы себе позволить ни по правилам этикета, ни тем более для того, чтобы усыпить его подозрения. Ее бил озноб, и она не ведала, что было тому причиной, легкое платье или угрызения совести. Она с трудом заставила себя взглянуть ему в глаза, но тут же потупилась, не в силах вынести открытый и честный взгляд коммодора. «Я понял, какая еще цель стоит передо мной. Брак с достойной девушкой…». Муж богатый и знатный – разве не к тому должна стремиться девушка из благородной семьи? Не о том ли мечтала она столько лет? Стать его супругой. Стать миссис Джеймс Норрингтон… Ей вдруг явственно представилась вся ее будущая жизнь. Приемы, балы, восхищенные взгляды мужчин, завистливый дамский шепот и счастливое лицо отца… И он… он всегда будет рядом с ней. Но сможет ли она выдержать эту нестерпимую пытку - быть рядом с ним? С человеком, которого она так безумно любила, но которому всегда была безразлична? День за днем, год за годом видеть бесконечно любимые черты, целовать эти твердые губы, смотреть в эти холодные глаза, в которых никогда не было и не будет любви… Сможет ли она принести свою жизнь на алтарь его самолюбия? «Вы достойная девушка, Элизабет…» *** - Ну что, гожусь я в команду Джеку Воробью?! Ее словно ножом по сердцу резанул этот возглас. Невозможно… это было невозможно, но этот голос мог принадлежать только одному человеку на свете. Сквозь толпу она силилась разглядеть то, что творилось в центре зала, но смогла услышать только смутную возню, в которой явственно расслышала голос Джека и насмешливый голос человека, которого не могло здесь быть. Затем грохнул выстрел, и начался азартный мордобой, в который включились все присутствующие. Растолкав, наконец, тех, кто загораживал ей происходящее, она увидела, как Джек и Гиббс спешно покидают место сражения, а в центре зала, награждая кого пинком, кого затрещиной, орудует шпагой не кто иной как Джеймс Норрингтон, один на один с целой сворой пиратов. Она бросилась к нему не раздумывая, выхватывая из ножен шпагу, отчаянно благодаря небо за то, что все пираты пьяны, и едва в состоянии стоять на ногах. Однако, отразив пару выпадов, нацеленных прямо в голову бывшего коммодора, и которых он даже не заметил, Элизабет, к своему ужасу поняла, что он тоже пьян. Даже сейчас, отбиваясь сразу от троих оборванцев, он умудрился выхватить у одного из них полупустую бутылку с ромом и как следует приложиться к ней. Тем временем нападающих, привлеченных веселой схваткой, становилось все больше, и наконец, их обоих прижали к столбу посередине зала. - Ну, с кем еще подраться? – яростно взревел Норрингтон, - Встаньте в очередь, я вас всех уважу! Элизабет с отчаянием оглянулась – вокруг было плотное кольцо обнаженных клинков и пьяных озверелых рож, еще немного, и их обоих заколют, как овец… Решение пришло мгновенно. Она выхватила у Норрингтона бутылку, которую он до сих пор так и не выпустил из рук, и изо всех сил обрушила ему на голову. Норрингтон рухнул на пол как подкошенный, а пираты ошеломлено уставились на безусого юнца, столь бесцеремонно лишившего их отменного развлечения. - Никак не мог удержаться! – выкрикнула Элизабет, отсалютовав окружающим осколками и с куражом пряча шпагу в ножны. Пираты взревели от восторга. Бесчувственного бывшего коммодора поволокли к выходу и раскачав, с размаху швырнули в лужу грязи напротив, в которой копошились свиньи. После чего гогочущая толпа разошлась. Элизабет, оцепенев, смотрела на человека, ничком лежащего в зловонной жиже, человека, которого она любила когда-то… и которого не чаяла больше увидеть. Норрингтон шевельнулся, придя в себя, и она с трудом сдвинулась с места, словно очнувшись от страшного сна. По щиколотку утопая в грязи, она подошла ближе и встав подле него на колени, бережно обняла за плечи, не боясь испачкаться. - Встаньте, Джеймс Норрингтон… Что сделала с вами жизнь… - Ничего такого, чего я бы не заслужил… - пробормотал он. Тяжело поднявшись на ноги с ее помощью он некоторое время смотрел на девушку, не говоря ни слова, а затем потрогал свой затылок и поморщился. Струйки грязи стекали с жалких остатков парика на его лоб и щеки, превращая лицо бывшего коммодора в ужасную, совершенно неузнаваемую маску. - Так это вы огрели меня бутылкой, там, в таверне? – с трудом прохрипел он. - Ловко… - Иначе вас бы убили. - Пеклись, значит, обо мне? Я вам не безразличен все-таки… Однако… Советую вам бросить это бесполезное занятие. Он стоял рядом с ней, шатаясь, мертвецки пьяный, в грязи с головы до ног, что придавало ему забавно-гротескный вид. Стоял молча, никак не выражая удивления или интереса ее судьбой. - Джеймс… - она попыталась улыбнуться. - Вы что, совсем не удивлены видеть меня… здесь? - Нет, мисс. Полагаю, вы также мало удивлены увидев меня. - Но… - Если вы полагаете, что я до глубины души озабочен вопросом, почему вы находитесь на Тортуге в подобном виде, - он взмахнул рукой, словно демонстрируя кому-то ее наряд, покачнулся, и едва не упал, так что ей пришлось подхватить его, – то мой вид ничем не лучше вашего. - Все не так просто, Джеймс. Я здесь для того, чтобы найти Уилла, и надеюсь, что вы поможете мне… Норрингтон издевательски рассмеялся, безуспешно пытаясь оттереть грязь с лица. - Ради бога, мисс Суонн! Вот на что мне сейчас действительно наплевать, так это на судьбу вашего жениха, которому вы, должно быть, дали бессрочную отставку, как и мне, после непродолжительного периода согласия быть его женой. Выдав эту тираду, он снова умолк, оставив бесплодные попытки вытереть щеку еще более грязным рукавом. - Вы по-прежнему не простили меня? – тихо спросила она, стараясь не смотреть в его сторону. – Но я не могла поступить иначе, Джеймс… - Оставьте, мисс Суонн. Не унижайтесь передо мной. Я того не стою. Особенно сейчас. И поверьте, ваш отказ мало меня беспокоит. Благодарите небо, что оно подсказало вам столь удачную мысль, иначе быть бы вам сейчас супругой грязного бродяги-пирата! – и он снова рассмеялся. Элизабет изумленно смотрела на него. Пожалуй, у него и вправду не было никаких сожалений о его несостоявшемся браке, кроме уязвленного самолюбия. - Хотя, если поразмыслить, то напрашивается весьма интересный вывод. Мистер Тернер тоже показал себя не лучшим кандидатом на роль вашего мужа, не правда ли? Иначе чтобы вам делать на Тортуге, а? – Норрингтон остановился и крепко ухватив Элизабет за локоть, наклонился к ней, дыша ей в лицо перегаром. – Что же такого натворил этот мальчишка, что вы побежали за ним на край света? Дал вам отставку? Влюбился в другую губернаторскую дочь? Или этот ловкий малый умудрился сбежать из-под венца? Забавно, черт возьми! Она вспыхнула. - Как вы смеете? - Как я смею? О, теперь я смею абсолютно все, дорогая мисс Суонн! – Норрингтон наклонился к ней еще ближе. – Например, я мог бы сейчас использовать ситуацию в своих интересах, и урвать с ваших очаровательных губ поцелуй, который по праву принадлежал мне, а не этому пройдохе-кузнецу. Его налитые кровью глаза жадно блестели, а в лице не осталось ничего от того бесстрастного джентльмена, которого она знала. - Как знать, возможно, и Воробью тоже досталось немало ваших поцелуев, там, на острове, а? – Элизабет молча смотрела на него, слишком потрясенная тем, что слышит подобные слова от него. Он, видимо, действительно был в стельку пьян, и почти не контролировал то, что говорил ей. - Сколько времени вы были там наедине, миледи? Вполне достаточно, чтобы такой грязный мерзавец как он успел по достоинству оценить ваши прелести и… Звонкая пощечина оборвала его на полуслове, а он, и без того нетвердо держащийся на ногах, потерял равновесие и рухнул в грязь. - Вы пьяны, - холодно произнесла Элизабет, безуспешно стараясь справится с дрожью, охватившей ее. – Вы сами будете стыдиться своих слов. - На это не надейтесь, дорогая, - тихо пробормотал он, глядя на нее снизу вверх. – Слишком многого в своей жизни я не сделал, и теперь жалею об этом. Но сегодня… Норрингтон привстал на четвереньки и силясь подняться на ноги, попытался ухватиться за фалду ее камзола, но она отступила на шаг, и его пальцы лишь скользнули в пустоте. Тогда он с трудом поднялся сам и, пошатываясь, взглянул на нее с такой злой усмешкой, что она невольно отшатнулась. - Да, я пьян, мисс Суонн. И сегодня я скажу все, что хочу. Все, что давно хотел вам сказать, да не представлялось удобного случая. Вы… вы приносите несчастье всем, кого любите. Всем, кто хоть чуточку любит вас… - его лицо исказилось, словно от боли. - Судите сами. Я потерял все – положение, состояние, доброе имя. Джек Воробей едва не лишился жизни, и как знать, что будет с ним дальше? Тернер? Этому малому еще предстоит многое испытать по вашей милости, если он уже не попал в передрягу. А, видимо, уже попал, судя по вашему лицу. Что ж, значит, я прав... Элизабет смотрела на него во все глаза, едва осмеливаясь верить тому, что слышала. Перед ней был совсем чужой человек, жестокий и несдержанный на язык, говорящий вслух о вещах, о которых и помыслить было невозможно. Она вглядывалась в его лицо, заляпанное грязью, в такие знакомые с детства черты, и не могла найти в них даже намека на прежнего Норрингтона. Немногословного, хладнокровного офицера британского флота, который всегда был для нее самим воплощением сдержанности… Норрингтон воспринял ее молчание как вопрос и шагнув к ней, крепко ухватил за руку. - Вы думаете, я не знал, почему вы так смотрели на меня, почему метались между мной и этим беднягой кузнецом? Вы, должно быть думали, что только этот зеленый мальчишка способен любить губернаторскую дочь? Разумно, весьма… А каким же я представлялся в ваших глазах, а? Надменный вояка, неспособный на нежные чувства? Превыше всего ставящий свою карьеру? – Норрингтон вздохнул и удрученно покачал головой. - Что ж, возможно вы не так уж и ошибались... - Самобичевание не ваш стиль, мистер Норрингтон. - Элизабет высвободила свою руку из тесной хватки его сильных пальцев, но он даже не сделал попытки удержать ее. - Вы предпочитаете обвинять других в своих бедах. - Да, и я достаточно за это наказан. Он помолчал несколько мгновений, собираясь с мыслями. - Что ж… Уильям Тернер. Такой смелый, такой честный, готовый без промедления отдать за вас свою жизнь. И я… Я даже не могу винить вас за ваш выбор, мисс Суонн. Но… я обвиняю вас не в этом… Вы, сами того не замечая, запутались во лжи … - Что? - Вы обманули меня, мисс, согласившись быть моей женой, и тем самым вынудили спасать вашего Тернера. Но вы обманули и Тернера, потому что его вы не любите… - Да как вы смеете! – вспылила она, уязвленная его словами. - Я люблю Уилла! - Как друга или как брата, возможно. – Норрингтон безразлично пожал плечами. - В любом случае оставьте этот обман для него. Теперь на очереди Джек Воробей, и я ему не завидую. Какой сюрприз вы готовите… ему? - Я не собираюсь выслушивать ваш пьяный бред, мистер Норрингтон! - Нет, вы выслушаете меня до конца, мисс... - Чего вы хотите? Чтобы я возненавидела вас? - Как знать… может, я добиваюсь именно этого. Вам следует благодарить меня… потому что только ненависть может помочь вам... Он рассмеялся, было, но сразу же умолк. - Я омерзительнейший тип, не так ли, мисс Суонн? Так позвольте мне им оставаться. – Он еще раз попытался отряхнуть грязь с рукава, но тут же махнул на это рукой. - Идемте, Элизабет. Мы должны догнать капитана Воробья, пока он не снялся с якоря и не сбежал, как последний трус. Вы же хотите отыскать своего драгоценного Тернера? И пошатываясь, Норрингтон побрел в сторону пристани, а ей ничего не оставалось, как последовать за ним. *** - Могу я узнать, как ты заполучила его? - Убедила. - Мягко? - Скорее жестко, - Элизабет невольно вспомнилось, как она приставила пистолет к подбородку Беккета. - Уилл идет ради него на сделку с компанией, а ты у нас с трофеем в руках. Помилование? Служба на благо Англии и Ост-Индийской торговой компании? Как будто меня можно так дешево купить… - и Воробей одним ловким движением спрятал документ во внутренний карман камзола. - Джек, верни свидетельство! - Убеди меня, – бросил он через плечо, и ей пришлось принять правила игры. Она подошла к нему вплотную, и, поборов желание запустить руку ему за пазуху, почти коснулась подбородком его плеча. - Уилл обучил меня фехтованию… - вкрадчиво проговорила она, сама удивляясь игривости своего голоса. Джек внезапно обернулся, и ее бросило в дрожь от его взгляда, в котором помимо благодушной усмешки явственно читалось и с трудом сдерживаемое вожделение. Она вдруг поняла, что они почти одного роста, и смотреть на него было совсем не так… как это было с Норрингтоном, или даже с Уильямом. Это был взгляд глаза в глаза… взгляд на равных. И это новое обстоятельство всколыхнуло на дне ее души воспоминания о том вечере на необитаемом острове… воспоминания о жаркой близости его тела, о горячих ладонях на ее плечах… - Еще раз… - его черные глаза откровенно ласкали ее. - Уговори меня… Элизабет еще пару мгновений смотрела на него, а затем обратилась в бегство, не в силах сказать ни слова в ответ, хотя бранные слова так и вертелись у нее на языке. Но правда была не только в этом… Она не в силах была дольше нескольких мгновений выносить этот его взгляд, затягивающий ее в бездонный водоворот страсти, заставляющий раскрываться где-то в глубине ее существа огненные крылья неизведанных еще чувств… Чувств, которые могли сжечь ее без остатка, как бабочку на пламени свечи. Чувств, которые до сей поры не вызывали у нее ни Уильям Тернер, ни Джеймс Норрингтон… Элизабет стояла на шкафуте, опираясь о переборку и несколько отсутствующим взглядом следя за переливами волн, которые рассекала Жемчужина. Она невольно улыбалась своим мыслям, чуть склонив голову, когда к ней подошел Норрингтон и, повернувшись спиной к переборке, облокотился об нее. - Забавно, да? Когда-то я отдал бы все, чтобы вот так же думали обо мне… Она удивилась этой неприкрытой издевке в его голосе, и даже подумала, что он решил продолжить вчерашний нелицеприятный разговор, но взглянув на него, поняла, что насмехается он вовсе не над ней. Его губы кривились в усмешке, но он даже не смотрел на нее, и это почему-то больно ее ранило. Элизабет раздраженно повернулась, опершись локтями на поручни, бессознательно принимая ту же позу, что и Норрингтон, исподволь разглядывая его. Вчера, при весьма скупом освещении таверны, уличных огней и неярком свете корабельных фонарей она не слишком хорошо успела рассмотреть все изменения, которые произошли с бывшим коммодором. Жуткая грязь, покрывавшая вчера его лицо, была отмыта, задержавшись огромными засохшими пятнами на обшлагах и отворотах изрядно разодранного камзола, почти утерявшего первоначальный синий цвет. Легкий бриз трепал темные спутанные пряди, и ей внезапно пришло в голову, что она впервые в жизни видит его без парика… и новый его облик определенно ей по душе… а густая неопрятная щетина и вовсе придавала ему неузнаваемый вид. Мерно вздымалась сильная грудь в вырезе камзола – мускулистая, заросшая темным волосом – настоящая звериная грудь… Элизабет не выдержала, отвела взгляд. - Не понимаю. - Отрицать не стоит. Норрингтон, несомненно, мог слышать ее разговор с Джеком, а тем более видеть эту несколько вольную сцену, разыгравшуюся между ними несколько минут назад. Неужели он намекает на то, что она может испытывать какие-то нежные чувства к Воробью? Это мысль заставила ее вспылить от негодования. - Я просто знаю его и верю ему! – раздраженно бросила она, но Норрингтон лишь рассмеялся, и она поежилась, настолько издевательским был этот смех. Он оттолкнулся от фальшборта с какой-то неспешной, ленивой грацией, которой она никогда не замечала у него раньше, успел отойти на несколько шагов, но, словно вспомнив что-то, обернулся. - А вы не думали, с какой стати последнего из ваших женихов понесло на Летучий Голландец? – вполне серьезно спросил он, затем снова усмехнулся, покачал головой и пошел прочь. Элизабет ошарашено посмотрела ему вслед, а затем один движением выдернула из-за пояса компас и открыла его. В сознании у нее бился только один вопрос – почему Уилл оказался на Голландце? Стрелка дрогнула и не колеблясь указала на северо-запад. Она подняла глаза… и увидела Джека, который обозревал курс Жемчужины в подзорную трубу. Страшное подозрение закралось ей в душу, но она отказывалась верить. Растерявшись, она бросилась за Норрингтоном. - Стойте! О чем вы говорите? Неужели вы утверждаете, что Джек как-то замешан… - Я ничего не утверждаю. Но зная капитана Воробья я могу предполагать не самые приятные вещи. А ваш Тернер – всего лишь наивный мальчишка, и поэтому обожает попадать в передряги. Вам самой не надоело спасать его снова и снова? – Он чуть внимательнее взглянул на ее убитое лицо и нахмурился. - Так он все же дорог вам… - Он спас мне жизнь! - резко ответила она, но он лишь согласно кивнул. - Безусловно. Впрочем, так же как я, да и Джек в свое время. - Когда это вы спасли мне жизнь? - О, разве не я нашел вас на необитаемом острове? Разве не я спас вас из рук грязного пирата, коему вы теперь расточаете любезности? Она вспыхнула и не нашлась, что ответить. - Я знаю вас с детства, Элизабет, не забывайте об этом. Вы всегда питали нездоровое пристрастие к пиратам, но я удивлен, что вы остались все той же наивной девочкой, какой были десять лет назад. - О чем вы? - О том, что капитан Воробей умудрился всех нас толкнуть на преступный путь. Тернер спутался с ним и стал пиратом ради вас, вы стали пираткой из-за Воробья, а мне пришлось стать пиратом из-за всех вас. Я - преступник, каково, а? - И это безусловно мучает вас больше всего, не так ли? – ядовито спросила она, но он не поднял брошенную перчатку, задумчиво глядя куда-то вдаль. - Джек Воробей… кто он? Орудие в руках судьбы, или… фатум собственной персоной? Он стал причиной всего что произошло, он словно песчинка, испортившая сложный механизм. Не будь его, я по-прежнему был бы коммодором, Тернер усердно махал молотом в своей кузнице, а вы… вы уже давно стали бы моей женой. Она потрясенно смотрела на него, приоткрыв рот. Перед ней впервые открылась истина, которая не интересовала ее раньше, но которая оказалась ясной и четкой как линия горизонта в солнечный день. - Вижу, что вы не думали об этом? А следовало бы. Поистине, какие простые вещи можно понять, когда у вас есть столько свободного времени, не ограниченного повседневными заботами и соображениями долга. В его голосе зазвучали нотки такого привычного для него самодовольства… смешанного с горечью и издевкой. - Вам не следует принимать все это так близко к сердцу, мистер Норрингтон, - Элизабет справилась со своим секундным замешательством. – В конце концов, совсем не Джек Воробей виновен в том, что я отказалась быть вашей женой... Норрингтон внезапно схватил ее за плечи, так быстро, что она испугалась. - Кто как не он отнял вас у меня, мисс Суонн? – почти прорычал он, встряхнув ее как куклу. – Но я отдаю ему должное, он сумел отобрать и меня у вас… - Что?.. – одними губами прошептала она, глядя в его серые глаза, которые оказались совсем близко. В ее сердце вдруг вспыхнула безумная надежда, неужели она все это время ошибалась, и он все-таки любит ее?! - Благодаря ему я понял, что сделал ошибку, предложив вам стать моей женой. Коммодор ямайской эскадры был для вас слишком хорошей партией. Вам… был нужен жених более низкого ранга. Скажем, кузнец… – Норрингтон склонился к ней еще ближе, так, что она ощутила на своих губах его горячее дыхание, в котором еще чувствовался жгучий запах рома. - И вы вцепились в этого нахального простолюдина, в этого Тернера… А вчера, мисс Суонн, по причине его безвременного отсутствия, вы явились на Тортугу подыскать новую кандидатуру? Так кто же этот бедняга, удостоившийся чести быть вашим очередным женихом? Джек Воробей? Какое падение, мисс! Вслед за кузнецом вы перешли на пирата. Очаровательно… - он выпустил ее и выпрямился, свысока глядя на девушку, и во взгляде его явственно читалось не то презрение, не то жалость. - Так я пал еще ниже капитана Воробья, я просто матрос на пиратском корабле, может, вы снизойдете до меня теперь? Несколько секунд она глядела на него дрожа от возмущения, пока не собралась с силами. - Вы позабыли о правилах приличия, мистер Норрингтон? - Да к черту правила приличия! К черту этикет! Вам не кажется, что в этом есть своя прелесть – говорить то, что думаешь, а не то, что от тебя хотят услышать? Мы могли бы избежать многих недоразумений, если бы всегда поступали так, не правда ли? Отсутствие искренности – вот наша беда… - Да подите вы к черту с вашими рассуждениями! Вы смеете говорить мне все это, вы, самый великий притворщик на свете? Вы никогда не любили меня! Я… я была для вас только целью! – Она выпалила эти слова задыхаясь от ярости и обиды, совершенно не задумываясь, кому их говорит, и тут же пожалела об этом, но отступать было уже поздно. - Еще одной целью на пути вашей блистательной карьеры! Он удивленно посмотрел на нее. - И это я слышу от вас, Элизабет? Вы упрекаете меня в притворстве? Но вы отвечали мне в этом взаимностью! Она упрямо мотнула головой, раздосадованная тем, что он не так ее понял, и в то же время испугавшись своей излишней горячности. - Я упрекаю вас вовсе не в этом… - А в чем же? Этот разговор становится все более интересным. – Он доверительно понизил голос. - Неужели вас так задевало мое нежелание чересчур открыто демонстрировать мои серьезные намерения? Что же я должен был сделать, чтобы заслужить ваше одобрение? Теперь понимаю... – Джеймс сделал паузу и вздохнул. - Я должен был подобно Тернеру беспрестанно нарушать закон и совать голову в петлю, так? Чего же мне не доставало, чтобы стать вровень с этим зеленым юнцом? Пылкости или… глупости, что вернее? В любом случае приношу вам свои извинения, мисс Суонн. - Не смейте так говорить об Уильяме! Вы ничего не знаете о нем! - Знаю достаточно, чтобы не сожалеть сейчас о его отсутствии. Или вы забыли, что десять лет назад я собственноручно извлек этого мальчишку из моря на палубу своего корабля? - Я не позволю вам так разговаривать со мной, – тихо проговорила она, сощурившись. - Вы… вы ведете себя неподобающе! - Я теперь пират, знаете ли. - Как вы можете говорить мне эти вещи… вы… вы, который… - Ах, оставьте, Элизабет! Вы давно уже не ребенок, и вам следовало бы понять… - Понять что?! – воскликнула она, потеряв всякое терпение. - Вы никогда не любили Тернера. Вы никогда не испытывали нежных чувств и к моей скромной персоне. Остается только гадать, кому под силу растопить ваше ледяное сердце. Но, может, у меня появился шанс теперь? Она невольно стиснула кулаки и отвернулась. Застарелая рана на сердце вспухла свежей кровью. Он действительно не догадывался о ее чувствах. Он все обращал в шутливые циничные выпады, и злословил, ни минуты не заботясь о том, какую боль ей причиняет… Но даже это его злословие было лучше, чем маска вежливого равнодушия, к которой она успела привыкнуть за те долгие годы, что знала его. И она никогда не позволит ему узнать… никогда, иначе… иначе это обернется для нее еще большим страданием, чем сейчас. Элизабет резко обернулась к нему, готовая ранить словами так же остро, как это сделал он, но Джеймс не смотрел на нее и вовсе не ждал ее ответа. Она невольно проследила за его мрачным взглядом и поняла, что он смотрит на капитанский мостик. Смотрит на Воробья, который по своему обыкновению красовался там сам перед собой. - Все, что вы мне сказали Элизабет… все это правда. Но вы несправедливы ко мне. Ведь несмотря ни на что, я все же… любил вас. - Любили? – слова Норрингтона настолько поразили ее, что вопрос она задала, думая скорее о том, что о своем чувстве он говорил в прошедшем времени. - Да, любил, - тихо промолвил он, окинув ее каким-то странным, почти ласковым взглядом. – Я любил ваше нежное, трепетное очарование, вашу дерзость… и ваш ум. Вы были мне бесконечно дороги, Элизабет. Ваше существование убеждало меня в том, что жизнь заключается не только в службе на благо Англии. Я помню, как вы еще ребенком прибегали в порт, и наблюдали за мной… как выспрашивали меня о пиратах… От волнения ей на глаза навернулись слезы. Слова Норрингтона волшебным образом вернули ее в прекрасный мир детства, в мир Порт-Ройала, пропахшего запахом моря, утопающего в зелени мангровых рощ, с каменными стенами фортов, от которых веяло прохладой даже в самый жаркий полдень; с отцовским домом на холме, где белые колонны были увиты нежными побегами жасмина… Чудесный мир, который был навсегда для нее утерян. - Джеймс… - Я любил вас почти как собственное дитя… и счел своим долгом стать вашим супругом, с тем, чтобы оберегать вас от жизненных невзгод. Что ж… Хрупкая леди, что падала в обморок, оказывается, неплохо владеет шпагой, и не боится ввязываться в пьяные драки на улицах Тортуги. Кроткий белокурый ангел обернулся отважным сорванцом, пираткой, которая не нуждается в моей защите, и сама может спасти кого угодно, кроме одного единственного человека на свете… - Кого же я не могу спасти? – тихо прошептала она, уже зная ответ. Он печально улыбнулся. - Себя. От себя самой… - Послушайте, - пробормотала она, пытаясь придать своему голосу твердость. – То, что вы испытывали ко мне тогда… не было любовью. - Что же это было, по-вашему? - Привязанность, симпатия... - Может быть, - равнодушно согласился он. – Да какая теперь разница? Но кое-что я понял. Тем, кого я люблю, я должен говорить правду. А правда в том, что у нас с вами слишком разные пути, мисс Суонн. У вас свой… а у меня свой. Вы любите Джека, не так ли? - Да, - глухо сказала она. – Да, люблю. Какое вам до этого дело? - Мне? Да ровным счетом никакого. Между нами не должно быть притворства. Не сердитесь, Элизабет. Мы с вами друзья по несчастью – и более, чем вы можете себе представить… Да, возможно, капитан Воробей заслуживает любви. Больше чем я или Тернер. Но… – Джеймс тряхнул головой, словно очнувшись от тяжкого сна. - Мне так жаль вас, мисс Суонн, - он посмотрел на нее с неожиданно искренним сочувствием, почти ласково. – Бедная девочка… Вы никогда не получите того, кого по-настоящему любите… Как, впрочем, и я… Он вымученно улыбнулся и посмотрел мимо нее куда-то в безбрежную морскую даль, словно видел за горизонтом что-то бесконечно дорогое, и более недоступное... Там, за кормой, десять часов назад они оставили Тортугу. Элизабет удивленно взглянула в его лицо и поразилась выражению мучительного, невыносимого страдания, застывшего в серых глазах и уголках губ, кривившихся в слабой усмешке. И это страдание вдруг показалась ей таким знакомым, эхом отозвавшись в ее сердце, что она содрогнулась. Так на нее смотрел Уилл, когда у него еще не было надежды. Так она сама смотрела когда-то на высокомерного коммодора ямайской эскадры… Теперь она поняла все, и это открытие отнюдь не прибавило ей радости. - Вот как… - прошептала она, стиснув пальцы, чтобы унять дрожь. – Вам жаль меня… потому что… потому что вы сами… Затеплившийся, было, огонек надежды, погас как свеча на ветру. Вовсе не ей выпала честь завоевать сердце этого человека. Это оказалось больно. Так больно, что она почти не могла дышать. Элизабет стояла рядом с этим человеком, которого знала так хорошо, и в то же время совсем не знала… Норрингтон смотрел на нее равнодушно и небрежно, так взрослые обычно смотрят на детей... Совсем как десять лет назад, когда она спрашивала лейтенанта британского флота, отчего ему неинтересно встретить пирата? – спрашивала почти возмущенно, ну как можно не понимать всю прелесть такой встречи, ведь он же сам моряк, неужели он не осознает замечательность подобного приключения? А он лишь снисходительно улыбался… Что изменилось с тех пор в его отношении к ней? Она всегда была для него только ребенком, капризным и жестоким ребенком... - Думайте что хотите, Элизабет. Но это не отменяет всей забавности ситуации. Подумать только, Джек Воробей… но я удивлен, что вы не видите очевидных вещей. Джек Воробей – это человек, способный на все, Элизабет, абсолютно на все. Он пират, не забывайте об этом. Человек без моральных принципов. Он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своих целей. - Похоже, вы восхищаетесь им? – ей безумно хотелось сказать, сделать что угодно, для того чтобы приглушить эту новую боль в груди. - Не скрою, Воробей заслуживает определенной толики уважения. В отличие от меня этот очаровательный мерзавец способен вызывать нежные чувства у юных леди. - А вы-то сами? К чему все ваше тупое самодовольство, ваши насмешки… вы говорите мне об искренности, а сами… Вам ведь тоже это нравиться… нравиться быть пиратом! - Неужели? - Я удивляюсь, что вы стали военным, - злорадно заявила она. - По-моему, вам следовало стать капером, и грабить корабли противника, это гораздо больше подходит вашей пиратской натуре, чем коммодорский чин! Норрингтон взглянул на нее… спокойно и неторопливо, но она похолодела от ужаса, словно впервые увидев этого человека. Перед ней был пират, убийца… непредсказуемый и опасный как лезвие шпаги. В его холодном стальном взгляде не было больше издевки, только угроза, смысл которой она не могла разгадать. - Прошу прощения, мисс, но я вынужден прервать наш разговор, – процедил он сквозь зубы. - Меня ждут мои пиратские обязанности, коим я предан всей своей пиратской душой. Он слегка поклонился и быстро зашагал в сторону юта, но Элизабет устремилась следом. - Джеймс, пожалуйста! Остановитесь! Я прошу вас! - Чего вы ждете от меня, Элизабет? Помощи? – отрывисто бросил он через плечо, даже не оглядываясь. - Как вы могли заметить, у меня больше нет ни моих солдат, ни моей эскадры. Я всего лишь матрос на пиратском корабле, и ничем не могу вам помочь. - Вы нужны мне, слышите? Нужны! – она почти бежала, отчаянно цепляясь за его рукав. - Потому что вы единственный человек, которого… - ее голос предательски дрогнул. - Которому я еще могу верить! Норрингтон остановился и развернулся на каблуках так резко, что она налетела на него, почти уткнувшись ему в грудь лицом, но не отпрянула, вцепившись в разодранные отвороты его камзола. - Вы полагаете, что можете верить мне? – холодно спросил он и его глаза сверкнули. - У меня ведь больше никого не осталось… - запинаясь, прошептала она. - Только вы… - Осколок вашей прежней жизни? - О, Джеймс! Прошу… неужели я больше ничего для вас не значу? Вы всегда были рядом, но теперь… А я… - Она заколебалась на мгновение, не в состоянии признаться ему в своей слабости. - Я ведь не знаю, что мне делать, Джеймс! – взмолилась она. Он, чуть нахмурившись, смотрел в ее лихорадочно блестящие глаза, глаза растерянного, напуганного ребенка, ищущего утешения и защиты. Он никогда не видел ее такой, и это слегка сбивало с толку. Никогда, разве что… Разве что… - Элизабет… Вы не должны говорить так, - успокаивающе произнес он. – Я не припомню ни одной другой леди, которая могла бы сравниться с вами в твердости своих желаний. – Он улыбнулся, мягко, почти нежно. – Вы самая отважная девушка, что я знаю. Он осторожно отцепил ее пальцы от своего камзола и сжал их в своих сильных ладонях. - И потом, у вас же есть цель. Вы должны спасти Тернера, и в этом вам, по крайней мере на этом корабле, увы, никто не сможет помочь. Позвольте дать вам один совет, Элизабет. Не верьте никому на этом свете. И… научитесь притворяться. – Норрингтон слегка улыбнулся, и улыбка эта была грустной. - Игру следует вести по всем правилам военных действий, а они гласят – никогда не раскрывайте противнику своих истинных намерений. Элизабет молча смотрела на него, не в силах произнести ни слова. У нее дрожали губы. - Вам наплевать, – хриплым голосом сказала она. - Вам все равно… все равно что станется со мной? - Мисс Суонн. – В его голосе мелькнуло раздражение. – Не будьте капризным ребенком! Что я должен сделать, чтобы угодить вам? Поднять на корабле бунт, занять место капитана и очертя голову броситься спасать Уильяма Тернера? – Он весело ухмыльнулся и покачал головой. – Сам по себе план неплохой, вот только цель меня не привлекает. И к тому же, что-то подобное у нас с вами уже было, разве не припоминаете? В прошлый раз я позволил вам втянуть меня в свою авантюру, что весьма губительно сказалось на моей персоне. Чего же вы хотите от меня на сей раз? Чтобы я пожертвовал для вас жизнью? – он насмешливо приподнял бровь. – Сожалею, но я вынужден отказать, мисс Суонн. Меня совсем не прельщает перспектива болтаться на нок-рее Черной Жемчужины. Поверьте, я не доставлю Джеку Воробью подобного удовольствия. - В прошлый раз вы были бы готовы и на это! – резко сказала она. Норрингтон любезно улыбнулся. - В прошлый раз я еще верил в вашу честность. - Думаю, тогда вы верили в кучу ненужных вещей, – с презрением и горечью промолвила она. - В благородство, достоинство, дружбу. Как жаль, что все это абсолютно чуждые вам пустые слова! - Именно так. Видите ли, тогда я не предполагал, что данное вами слово и этот незабываемый эпитет «вы хороший человек, Джеймс» - всего лишь наживка для дураков, которыми вы умудряетесь делать всех мужчин вокруг себя. Что ж, Элизабет, в этом вы определенно схожи с ним. – Он кивнул в сторону капитанского мостика. - Как знать, может, ваше пребывание на борту Жемчужины - это еще один неожиданный поворот судьбы? Так воспользуйтесь своей удачей. Попробуйте обмануть нашего хитроумного капитана Джека Воробья. Как знать, может он согласиться рискнуть своей жизнью… ради вас. И он ушел, оставив ее наедине с невеселыми мыслями. Она поняла что бесконечно устала. Устала искать любви этого человека, который всегда был по отношению к ней холоден как океан. Устала искать в его серых глазах хотя бы слабый отсвет того пожара, что горел в ее сердце столько долгих лет. Но теперь, когда между ними не осталось недомолвок, стало ясным, что пламя ее любви давно уже обратилось в пепел. Что она сама была бы сейчас не прочь сбежать на край света, и не видеть больше никогда ни Норрингтона, ни тем более Воробья. Вот только Уильям… Уильям… Когда она поняла, что он дорог ей? Наверное, во время боя с Жемчужиной, когда они оба метались по борту Перехватчика, отдавая приказы, и внезапно их взгляды встретились… И в этот миг она увидела в его глазах отвагу и решимость идти до конца, упоение опасностью и близостью смерти – все то, что до краев переполняло ее собственное сердце. И этот краткий взгляд сказал им обоим больше чем это могли сделать тысячи слов… Ей предстояла опасная игра. *** … - Джек! – с укором воскликнул Гиббс. - Жемчужина! - Всего лишь корабль, - холодно обронил капитан. Его жесткий застывший взгляд ничего не выражал, он смотрел на нее… и словно бы не видел. Она впервые видела его таким, но где-то в закоулках памяти назойливо билась одна единственная мысль – она уже видела такой взгляд. Где же, у кого? Она нахмурилась, пытаясь припомнить… «Мне так жаль вас, Элизабет…» Боже… «Вы никогда не получите того, кого по-настоящему любите. Как, впрочем, и я….» Она с трудом сглотнула ком в горле, пытаясь улыбнутся, но только дрогнули уголки губ. Этот мертвенный, полный боли взгляд она видела у Норрингтона, не далее как сегодня утром. Она уже давно смирилась с этой потерей, но холодное осознание пришло к ней только теперь, вырисовывая перед ней ее дальнейший путь, прямой как стрела. Норрингтон ушел из ее жизни. Теперь действительно навсегда. Его, возможно, уже не было в живых. Он затерялся где-то далеко в морских просторах воспоминанием о наивной, полудетской неразделенной любви, оставив ей лишь едкую горечь утраты и болезненную страсть пополам с болью. Он единственный раз рискнул своей жизнью ради нее, а заодно и ради Тернера и Джека Воробья, волею случая оказавшихся рядом… и должно быть, проиграл снова. А Воробей… Воробей никогда не любил ее, и все его слова были лишь игрой пресыщенного удовольствиями пирата. «Ложь во спасение». Впрочем, он никогда не любил никого кроме своей Жемчужины. Подумать только… Не женщина, даже не человек – корабль… А она, Элизабет, как и многие другие женщины в его жизни, была лишь очередной гаванью, берегом, который он покидал без сожаления, уплывая в море. Он всегда мечтал только о ней – о своей Жемчужине… и о свободе… И теперь он медленно шел мимо сломанной мачты и неловко касался кончиками пальцев порванных шпангоутов… и смотрел на разодранные реи и обломки обшивки… так смотрят на любимую перед вечной разлукой, не в силах сказать «прощай»… «Вы никогда не получите того, кого по-настоящему любите»… Норрингтон был прав. Она никогда не получит ни его, ни Джека. Ей суждено лишь приносить несчастье всем, кого она любит. Кто хоть чуточку любит ее… Что ж, значит, так тому и быть. Но он ведь сказал это…. значит ли это что он действительно любил ее, хоть немного? До того как в их жизни появился Джек? Джек Воробей… Мысли бились в голове как смертельно раненные птицы, но только мысли, чувств не было, словно сердце ее умерло. Джек… был виноват во всем. Он отнял у нее Норрингтона, он отнял у нее Уилла. Из-за него они оба оказались под угрозой виселицы… И она… тоже теперь преступница… Чтобы спасти пирата от петли они втроем поставили на карту все – и проиграли. Джек разрушил их судьбы так же стремительно и неотвратимо, как стихия топит корабли. Когда-то он спас ей жизнь… но разве они не были квиты теперь, после всего?!.. Даже тогда, на Исла-да-Муэрте он вернулся совсем не ради Уилла. Он вернулся только ради Жемчужины. И теперь… вернулся только ради нее. Для него ничего не значили соображения чести, дружбы, благодарности. Он был пиратом. Он использовал всех людей вокруг себя как марионетки, дергая их за ниточки слабостей, чувств и пороков, использовал эгоистично, безжалостно и хладнокровно. За его кошачьими повадками скрывалось что-то безмерно опасное, хищное… Под маской ярмарочного фигляра, шута Воробей прятал от всего мира свой острый, проницательный ум и стальную волю. И каждый его добрый поступок был продиктован только соображениями выгоды и совпадениями интересов… Норрингтон предупреждал ее об этом, но она не желала его слушать, не желала понять истину, которая была на поверхности, но которую она так долго не могла разглядеть. А теперь у нее не осталось больше никого… никого, кроме Уильяма Тернера. Она ухватилась за эту мысль как за соломинку. Уилл… Он всегда был рядом, молчаливый, преданный и любивший ее даже тогда, когда она этого не замечала. Уилл, такой непохожий на Норрингтона и Воробья. Уилл, бросивший вызов Барбоссе и всему королевскому флоту; без промедления ставший пиратом ради ее спасения; готовый продать душу дьяволу, чтобы избавить ее от виселицы… А теперь и он мог погибнуть… и снова из-за Воробья… из-за Воробья. И она не может позволить этому произойти. Ненависть затопила ее разум, ненависть иррациональная, невозможная… почти такая же сильная как любовь, и такая же пылкая как страсть. «Научитесь притворяться. Игру следует вести по всем правилам военных действий, а они гласят – никогда не раскрывайте противнику своих истинных намерений...» Да. Она должна притвориться. Должна не выдать себя. Теперь она сможет это сделать - гнев, разочарование, ненависть придали ей сил. - Спасибо… Джек… Он обернулся, вопросительно глядя на нее. На его лице не было и тени обычной игривости. - Ты вернулся… - пояснила она, и он чуть дернул плечом. - Мы еще в беде. В его глазах застыло мертвенное выражение, словно его сейчас меньше всего интересовала она да и весь мир в придачу. Его взгляд был обращен куда-то внутрь, что и у Норрингтона, когда он говорил, что никогда не получит ту, которую любит по-настоящему. Острая застарелая боль сжала ее сердце. И сразу же ушла, оставив только ожесточение. Джек Воробей… Сколько человек были его рабами? Невольными пленниками этих порочных глаз, этого кошачьего обаяния, этого сладострастного жизнелюбия и отчаянной отваги? Под его колдовские чары попадали абсолютно все, пусть на день, на час, на один единственный миг… Все – даже те, кто ненавидел его, кто мечтал вздернуть его на нок-рее. Даже Норрингтон… и даже Барбосса. О Джек… Сам дьявол во плоти… Очаровательный и отвратительный одновременно, затягивающий в омут своих черных глаз и паутину сладких речей так же незаметно и уверенно как морская сирена… Он играл людьми, словно куклами, а наигравшись, оставлял свои жертвы наедине с их безнадежной яростью, выпотрошив до основания их кошельки и сердца, точно спрут. Она освободит их всех. Она освободит себя от этого дьявольского искушения, освободит мир от чудовища, готового под маской чарующего беспутства затягивать в свои липкие тенета каждую душу, попадающуюся ему на пути… Так ступай же в пасть к морскому дьяволу, Джек. Тебе там самое место. Ты сам всего лишь спрут с холодным сердцем, в котором нет места ни для кого, кроме твоего чертова корабля. «Сделать то, чего хочется, эгоистично, не раздумывая…» Она шагнула к нему, близко, так близко, что между ними не осталось места. Взглянула в его черные глаза, сама не в силах поверить в то, что сейчас сделает. Джек смотрел на нее, смотрел замкнуто и безразлично, но она вдруг увидела сквозь его точеные черты совсем другое лицо, другие глаза, серые и холодные как небо Англии… «Джеймс…» Это было невозможно, немыслимо… но она лишь подалась вперед и прильнула к его губам, даря поцелуй тем, кто никогда не принадлежал ей, и никогда не будет принадлежать. Это было единственным прощанием. С Норрингтоном… и Джеком. Было так просто стать на миг единым, ощутить в своих венах биение его пульса, разделить с ним дыхание… Его губы обжигали, словно по капле вливая в нее сладкий яд… Она целовала его. Она сама не могла поверить в это, и сердце ее разрывалось от невыносимой боли и смертной тоски. В этот краткий сладострастный миг она поняла, что могла бы любить его, любить его бесшабашную отвагу, порочный блеск черных глаз, разболтанную походку и даже его бессовестную готовность предать кого угодно ради спасения своей шкуры, любить яростно и безрассудно… Но… Ты ведь любишь только Жемчужину, Джек. Так оставайся с ней. Оставайся с ней навсегда… Лязгнули проржавевшие кандалы, смыкаясь на запястье Воробья, приковывая его к мачте, обрывая последнюю нить надежды на призрачное спасение, а она смотрела на этого человека, которого только что обрекла на гибель, смотрела, упрямо вздернув голову и твердо сжав губы, плохо представляя себе, как выглядит со стороны – беспощадный блеск темных глаз… и острая боль, надежно прикрытая ненавистью. Она сбивчиво и торопливо говорила ему что-то… Она не пыталась оправдаться, просто… так, наверно, было нужно. И она стояла рядом, вцепившись в его рукав ледяными пальцами, не в силах уйти сразу, не в силах оставить его. Еще миг, еще одно последнее мгновение… Потому что он был рядом, близко, как никогда раньше, непостижимый как божество, и она безотчетно льнула к нему, вдыхая терпкий аромат его кожи, все еще чувствуя на своих губах соль его поцелуя… А он смотрел на нее. Смуглый, чужой, и бессмертный, как океан… Он улыбался. Улыбался холодно и насмешливо… и что-то еще было в этой невыносимой, страшной улыбке… издевка? Восхищение? Презрение? Понимание? А может… благодарность? *** … - Отведите меня к адмиралу! Слышите! Немедленно! Я хочу видеть адмирала! Элизабет судорожно цеплялась за оскизлые прутья решетки, вглядываясь в полутьму трюма. Она должна была поговорить с ним. Должна, потому что… потому что от нее зависела судьба Уилла, ее собственная участь, и… участь Джека Воробья. Предать Джека снова было бы выше ее сил. Ей и так оставалось лишь молиться об отпущении греха, которого она никогда не получит… И вовсе не потому, что Джек никогда не простит ее. «Пиратка…». Это слово жгло ее как огонь. Да только теперь она действительно пиратка, у нее свой корабль, своя команда… Но толку от этого не было никакого, потому что она вместе с командой сидела в трюме Летучего Голландца. И ею снова, как тогда, на Жемчужине, овладел страх. Страх, с которым она боролась, идя ему навстречу, маскируя свою беззащитность чем угодно – дерзостью, безрассудством, хитростью. Каждый раз она очертя голову бросалась в самую гущу событий, весьма опасных событий, только лишь для того, чтобы не ощущать этого страха. Страха своей беспомощности. Никто не знал, чего ей стоило претворяться день за днем, пряча свою слабость под маской решительности. …Ее провели наверх, в каюту адмирала, и он поднялся со стула при виде ее. Элизабет возблагодарила бога за то, что он сейчас вновь пребывал в привычной для нее ипостаси британского офицера. Быть может, ей удастся воззвать к его чести. Она вспомнила что в последний раз, когда она просила у него помощи, он всего лишь высмеял ее. Но взглянув в его лицо, она запнулась на полуслове. Адмирал Норрингтон внимательно смотрел на нее, но в его взгляде не было больше ни холодной вежливости, к которой она привыкла за все те годы, что знала его, ни той страстности, с которой он обвинял ее во лжи на борту Жемчужины. В его серых глазах не осталось даже того дружеского участия, с которым он встретил ее несколько часов назад, после боя Голландца и корабля Сяо Феня. Нет. Ее корабля. Теперь она всегда должна так думать. Элизабет не могла отвести от него глаз, но не узнавала этого уставшего, мрачного, замкнутого человека. - Капитан Суонн? – равнодушно спросил он. – Чем могу быть полезен? Она нерешительно шагнула вперед. - Что ты намерен делать со мной и моей командой? На лице Норрингтона ничего не отразилось. - Полагаю, ты знаешь, что делают с пиратами. - Значит, ты намерен повесить меня? - Я всего лишь передам тебя и твою команду в руки правосудия. – просто сказал он. - Правосудия? – медленно произнесла она, чувствуя, как в ней закипает злость. – Ты хочешь сказать, в руки Беккета? - Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Он умолк, но продолжал равнодушно смотреть на нее. По спине Элизабет прошла дрожь. Ситуация оборачивалась совсем другой стороной, и она не знала как вести себя с этим чужим человеком. Всего несколько часов назад она пребывала в уверенности что он мертв. До тех пор, пока не увидела его на палубе, в адмиральском мундире, парике, треуголке, словно бы и не было этих месяцев позорного изгнания… и в первый миг подумала, что сошла с ума и видит призрак. Но Норрингтон порывисто шагнул к ней и стиснул в объятиях с каким-то исступленным облегчением, развеяв все иллюзии. Он несомненно был рад видеть ее, а она… Она оттолкнула его, стоило ему упомянуть ее отца, оттолкнула с холодным бешенством, сочтя Джеймса если и невиновным в гибели губернатора, то уж наверняка причастным к ней. Норрингтон растерянно смотрел на нее, и в его глазах ей почудилось выражение побитого пса. Но это ей, конечно, только почудилось. - Значит, это закончится вот так? – в смятении пробормотала она. – Ты отдашь меня Беккету, а он попросту повесит меня? - Лорд Беккет вполне может тебя помиловать. - Так же, как он помиловал моего отца? Неужели ты не понимаешь, к чему он стремится? Ему нужна власть, и он не пощадит никого, кто мешает ему! - Лорд Беккет олицетворяет собой закон. – с трудом произнес он. – И действует во благо Англии. - Действует во благо Англии… - эхом повторила она, и осеклась. – Но раз ты здесь, на Голландце, значит, Беккет повелевает Дэйви Джонсом. Значит… Это ты отдал ему сердце Джонса? Ты?! Он не ответил, но ей было все понятно и так. - Ты унес тогда сундук… Ты обрек нас на гибель… Ты… Из-за тебя я… Она не договорила. Так значит всего этого могло не быть, будь у них сердце Джонса. Беккет не получил бы безграничной власти над морем, а ей не пришлось бы отдать Джека кракену. Но была в этом и другая сторона – не отвлеки Норрингтон тогда внимание чудовищ с Голландца, и она, и Уилл, и Джек нашли бы свою смерть еще там, на острове. ... - Нам не уйти! - С сундуком нет! Быстро в шлюпку! - Вы спятили! – яростно огрызнулась она. - Не ждите меня, – бросил отрывисто, она же хотела крикнуть, остановить… но было поздно – он уже бежал прочь в ворохе водяных брызг, левой рукой прижимая к себе сундук, и отбивая выпады чужих абордажных сабель. Она смотрела ему вслед, сжимая ослабевшими вдруг пальцами шпагу, пока Джек не потащил ее в шлюпку... - Я не желаю выслушивать твоих обвинений. – сказал он. – Я оставил тебя рядом с Воробьем, а это самый удачливый пират… из тех что есть на свете. Тебе ничего не угрожало. И тот факт, что ты жива, подтверждает это. - Джек Воробей умер, и успел вернуться с того света. Или Беккет не счел нужным посвятить тебя в такую малость? Норрингтон нахмурился. - С некоторых пор меня мало беспокоит судьба Джека Воробья. Рано или поздно он закончит свои дни на виселице. Но мне жаль что ты разделишь его участь. - И ты… готов отправить меня на эшафот? – Элизабет потрясено смотрела на него, чувствуя как кровь отхлынула у нее от сердца. - Мне очень жаль. - Вот как? – она отчаянно пыталась унять дрожь в коленях. Все это было неправильно, невозможно… Эти слова неожиданно больно ранили ее. Слезы навернулись ей на глаза, и она резко отвернулась, чтобы скрыть их. Возможно, ему действительно жаль, да вот только гораздо вернее совсем другое… ему абсолютно все равно, жива она или уже мертва… - Значит, я больше ничего для тебя не значу? Я была для тебя поданной Британской империи, но теперь всего лишь пират… и заслуживаю только пеньковый галстук? - Я могу пощадить тебя. Но не твою команду. Ты согласишься на это? - Нет… - прошептала она. - Тогда… - он пожал плечами. Все было кончено – она видела это по его глазам. Не о чем было больше говорить. Элизабет безуспешно пыталась справиться с холодом, разлившемся внутри. Так не могло быть, но было. Человек, которому она привыкла верить так же, как своему отцу, обрекал ее на гибель. Равнодушно и отстраненно, словно обычного пирата. И все что ей оставалось – это принять свою участь, принять без унижения и слез, чтобы не дать этому человеку повода в очередной раз высмеять ее, не дать причинить ей боль, снова. - Ты должно быть ожидал другого? – она с вызовом взглянула в его лицо. – Что я буду умолять тебя помочь? Рыдать и цепляться за твой мундир, как тогда, на Жемчужине? Ты ведь этого ждал? В глазах Норрингтона заблестел огонек. - Признаться, я не хотел бы вспоминать этот эпизод. Пощадите свою гордость, Элизабет, раз уж вы не пощадили свою честь. Она отшатнулась, как от плевка в лицо. - Честь? – прошептала девушка побелевшими губами. - Вот уж кому говорить о чести… Ты предал меня, ты предал моего отца, и теперь смеешь… оскорблять меня? Слепящая ярость вспыхнула в ней, как порох, выжигая холод и страх смерти. Элизабет захотелось ударить его, причинить боль, заставить это равнодушное лицо исказиться от страдания. Она шагнула вперед, сжимая кулаки. - Что ж, я скажу тебе все, чего ты заслуживаешь, Джеймс Норрингтон. Я отказала тебе вовсе не из-за Уильяма Тернера. Я просто поняла кто ты на самом деле, мерзавец и человек без чести! Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу! - Ты врешь. Элизабет задохнулась, глядя на его глаза, в которых появилось что-то, похожее на сочувствие. Вся ее злость исчезла, осталась лишь усталость. - Нет чести в том, чтобы держать сторону проигравших, верно? – она гордо вздернула подбородок. – Поздравляю вас, адмирал. Вы сделали правильный выбор... так будьте же вы прокляты. Она повернулась и направилась к двери. - Элизабет! - Прощайте, адмирал.