Хисана

В мокром плаще, облепляющем маленькую, худенькую фигурку, Хисана подходит к воротам поместья. Ноги давно промокли, про одежду и говорить нечего. Ветер пробирает её до костей, Хисана не может сдержать дрожь. Очередной неудачный день поисков, очередные плевки в спину вкупе с грязными ругательствами. Сегодня почему-то особенно много. Не потому ли, что как раз тот самый день? День, когда она бросила Рукию? Хисана тихонько проскальзывает в ворота поместья, стараясь не попадаться никому из слуг на глаза. Казалось, все слезы уже давно выплаканы, ан нет, снова, неожиданно горячие в окружающем промозглом холоде, чертят дорожки по щекам. Раскаяние и сожаление, так часто давившие грудь, сегодня, кажется, пытаются разорвать грудную клетку, - Хисана судорожно сжимает на груди плащ. Больно. «Надо будет переодеться, - вяло и нехотя пробегает мысль, - а то Бьякуя-сама опять будет беспокоиться...» Но по прибытии в комнату силы совсем покидают её, и Хисана в изнеможении опускается на пол. «Хорошо, что господина нет дома, можно хотя бы выплакаться», - невесело усмехается она сквозь слезы, стирая их тыльной стороной ладони. При муже она старается не плакать, зная, что он и так безмерно переживает, отпуская её в Руконгай одну, но так настояла она сама - это её беда, и вмешивать сюда мужа она не желает, проявляя характерно-семейное для Кучики упрямство. Сзади аккуратно отодвигаются сёдзи, и слуга тихо сообщает, что ванна для госпожи готова. Хисана благодарит, не оборачиваясь и стараясь сохранить твердость голоса, просит оставить её: нет ни малейшего желания, чтобы Бьякуе доложили о том, что она снова плакала. Как только сёдзи за слугой задвигаются, её снова охватывает оцепенение. Странные ощущения: мокро, смертельно холодно, хочется спать, а внутри всё горит огнём. Она понимает, что может заболеть, понимает, что муж снова будет с тревогой в глазах расспрашивать о том, что произошло, будет пытаться уложить в постель, вызвать врача... «Но сейчас, - горько усмехается про себя Хисана, - пусть всё будет так. Хорошо, что он придёт только вечером». Перед глазами плывут грязные улочки Руконгая, покосившиеся дома, хмурые, забитые или злобные жители... Долгая дорога, расспросы, молчание в ответ, плевки под ноги и в спину, насмешки уличных мальчишек, неприязненные, а то и злобные взгляды, желчные замечания старух и скабрезные - подвыпивших мужчин, оскорбления. Брошенное сегодня ей в спину: «Шлюха!» бьёт с новой силой, будто и в самом деле ударили наотмашь по лицу. Хисана сгибается пополам от невыносимой боли, поддаваясь нахлынувшей волне рыданий. «Я получаю по заслугам!» Отчаяние захлестывает с головой, она хватает подушку с расстеленного рядом футона и, сжимаясь в комок, кричит в неё так сильно, как только может. До нехватки кислорода, до судорожного кашля. Она пытается выплюнуть с этим криком всю горечь, которая скопилась внутри, но это не так просто. Одним-единственным не сдерживаемым криком здесь не помочь, не избавиться от тяжести, накопившейся за годы скорби и вины. Когда рыдания идут на спад, новую волну боли приносят терзающие мысли. «Как же я могла?!! Я так виновата! Почему?! Почему я не могу найти тебя?! Я так этого хочу! Где ты, сестрёнка? Только бы ты была жива! Где ты, Рукия? Что с тобой?!» Хисана не пытается остановиться, давая возможность мыслям, одной за другой, изводить и без того уставший разум и рвать душу на части, даже желая этой муки, ведь она полностью заслужила её... Измученное, окончательно замерзшее тело бьёт крупная дрожь, а сознание постепенно меркнет, когда перед глазами мелькают черные хакама, белая накидка и Хисану поднимают чьи-то руки. Низкий голос произносит тихо, с болью и плохо сдерживаемой яростью: - Что же ты с собой делаешь?! Хисана уже не в силах открыть глаза, только инстинктивно прижимается к кажущемуся нестерпимо горячим телу и расслабляется в родных сильных руках, проваливаясь в забытьё. Следующие несколько дней Хисана приходит в себя изредка. Её мучает жар, чьи-то руки меняют повязку на лбу, смачивают губы, обтирают, переодевают, заботливо подтыкают одеяло, даже, кажется, пытаются кормить. Хисана видит какие-то безумные, тёмные, насыщенные сны, где ищет Рукию, находит, теряет; они вместе с сестрой от кого-то убегают, их настигают, разлучают; Хисана мечется в поисках, просит помощи, лица, знакомые и незнакомые, хороводом сменяют друг друга. Потом она видит мужа, стоящего в храме со склонённой головой и сложенными в молитве руками – и неожиданно успокаивается от сознания того, что раз она видит его, то теперь всё обязательно будет хорошо. Сны становятся спокойнее, тише, они уже не давят и не гнетут, просто сменяют друг друга незапоминающимися светлыми образами. Потом Хисана видит себя в лесу, на большой и светлой поляне, под ярким солнцем в лазоревом небе. Ей спокойно, она чувствует за всей этой тишиной и красотой присутствие чьей-то ровной, мощной силы, которая, несомненно, охраняет её. Хисана пытается увидеть источник этой силы, понять, от кого она исходит. Последнее, что она видит, когда смотрит в небесную синеву, – кого-то гигантского и крылатого, отливающего белым серебром. Хисана просыпается внезапно, от какого-то внутреннего толчка, плохо понимая, где находится и что с ней, не в силах пошевелиться. Видит неясный силуэт рядом, ощущает легкое, нежное прикосновение к щеке, заботливые руки кладут на лоб новую влажную повязку, и Хисана снова проваливается в недолгий, но теперь уже живительный сон без сновидений. Когда Хисана приходит в себя и открывает глаза, за окном только-только начинает светлеть осеннее небо. Солнце ещё не взошло, и предрассветные сумерки холодны и туманны. Но в комнате тепло. Горит не погашенный с ночи светильник и теплится жаровня. Хисана поворачивает голову и видит, что рядом, на соседнем футоне, спит Бьякуя: одетый, поверх одеяла, с короткой трехдневной щетиной на небритом подбородке и синевой под сомкнутыми веками. Ни одной мысли в голове Хисаны не рождается, только пробуждается желание дотянуться и дотронуться до спящего. Её попытка приподняться проваливается, поэтому она с трудом поворачивается на бок и тянется к Бьякуе дрожащей от слабости рукой. Пальцы касаются слегка запавшей щеки, гладят колючий подбородок, не менее колючую полоску над верхней губой, замирая возле нежной кожи четко очерченных губ. И в это время ладонь Бьякуи накрывает её дрожащие пальцы. Не открывая глаз, он перехватывает её руку, прижимает ладонь к своим губам. Хисана чувствует влажный след от поцелуя, тепло от его дыхания на своей ладони и тихо шепчет: - Доброе утро, мой господин... Он открывает глаза, и на Хисану устремляется цепкий, без малейшего намёка на сон, стальной взгляд. В этот момент Хисане внезапно приходит сравнение с Белым Драконом – такое у Бьякуи сейчас странно-внимательное и опасное выражение этих самых серебряных глаз. Почему Дракон? Хисана не знает... Бьякуя отпускает её руку, тянется к её лицу, откидывая пальцами волосы, пробегает сухой и прохладной ладонью по лбу и щекам. - Тебе лучше, - утвердительно звучит его низкий, глуховатый со сна голос. - Да, мой господин. Хисана смотрит, как он на мгновение прикрывает глаза, как тонкие ноздри трепещут, выдыхая; видит, с каким нескрываемым облегчением он вздыхает, словно отпускает тревогу и заботу нескольких дней. - Простите меня, мой господин, - шепчет Хисана и чувствует, как наворачиваются слёзы и сжимает горло, – простите меня... Она зажмуривается, пытаясь сдержаться, даже съёживается, пряча лицо. И чувствует, как, придвинувшись к ней, Бьякуя ложится рядом на футон, кладёт голову на её подушку, притягивая Хисану к себе, крепко сжимает в объятиях; запустив пальцы в волосы на затылке, прижимает голову Хисаны к своей груди. - Не смей больше так пугать меня. - Скорее угадывает по гулкой вибрации, чем слышит Хисана. - Не смей бросать меня, иначе я убью тебя сам. В ответ на эти слова Хисана только крепче прижимается к нему, сжимая обеими руками у него на груди косоде, упирается лбом куда-то в солнечное сплетение. Как ни странно, от этих слов ей становится легче, она даже чуть улыбается сквозь слёзы. Дождавшись, когда голос к ней вернётся, Хисана шепчет: - Вы же знаете, я никогда не покину вас, мой господин. И с радостью приму смерть от вашей руки. Поднимая голову, она видит, что Бьякуя уже уснул, всё так же сильно прижимая её к себе. Хисана смотрит на буквально за минуту отключившегося от усталости мужа с нежностью и неотступным чувством вины, понимая, что все дни лихорадки он не отходил от неё. И те заботливые руки, которые она смутно, но ощущала – это те же самые, что сейчас так крепко держат её. Внутри внезапно просыпается предчувствие беды. Предчувствие того, что она не сможет выполнить данного обещания. Хисана пытается отогнать это чувство, и на смену ему приходит мысль, что она, не раздумывая, отдала бы свою жизнь за двоих существ на этой планете – за него и за Рукию. Которую обязательно найдет, пусть это даже будет стоить ей жизни. На этой мысли разум отключается, поддаваясь изнурённому болезнью телу, и Хисана постепенно сдаётся обволакивающему сну, убаюкивающему её в объятиях самого близкого, родного и самого надежного на свете человека, пусть он и бог смерти.