200 по встречной

      Мало что в мире успокаивало Вадима так, как постоянно удаляющаяся дорожная полоса, конца которой не видно через лобовое стекло. Она сворачивала в разные стороны, разветвлялась на перекрестках, тормозила на светофорах, сужалась и расширялась, но была постоянна — как день и ночь, как зима и лето. У нее нет начала и конца, но всегда есть куда добраться. У нее нет начала и конца, но всегда есть куда вернуться.       Соприкосновение пальцев с алькантарой успокаивало не меньше, когда ощущение знакомого рельефа привычно впивалось в кожу на особо резких поворотах. Ветер, пробравшийся через приоткрытое окно, остужал разгоревшиеся щеки, не давая запотеть стеклу, а нога крепко давила на газ, ускоряя с каждой секундой.       Это всё, что было у Вадима, и это всё, что было ему нужно. Деньги не имели значения, когда изголодавшийся по эмоциям организм провоцировал выброс адреналина в кровь, имело значение только учащенное сердцебиение и бьющая потоком энергия. О деньгах он вспомнит только тогда, когда зайдет в приложение и увидит нехилый список штрафов, безразлично оплачивая их одним кликом. Для Вади нет ограничений и нет правил, нет разрешенной скорости и запрещенных маневров, он едет так, как считает нужным, объезжая одну машину за другой, перестраиваясь из ряда в ряд, оперативно реагируя на светофорах, быстро вжимая педаль тормоза в пол и не задевая впереди стоящий автомобиль. «Шашки» на дороге сведут его в могилу, он уверен, но слезть с адреналиновой иглы вряд ли когда-нибудь сможет.       Козаков хаотично трясет головой, пытаясь вернуть сползшие очки на переносицу, пока обгоняет Тойоту, и не замечает неумело встраивающуюся в его ряд черную БМВ, а когда замечает, поворачивает руль вправо, сзади впечатываясь в несчастную машину, водитель которой тоже решил в эту роковую секунду свернуть на правую полосу.       За весь свой опыт владения автомобилем аварий у Эвелона не было от слова совсем. Его зависимость от скорости мало того, что не забрала ни одной жизни, так и не поцарапала ни одной машины. И он безусловно гордился своим навыком вождения, хвалился, улыбаясь во весь рот, а перед гаишниками махал стопкой купюр, пропихивая ее через приоткрытое окно. Рома Мокривский, лучший друг, всегда ворчал, что адреналиновая аддикция его погубит, но он так говорит про все вадины увлечения, поэтому принимать во внимание эти причитания Вадим не собирался.       А сейчас он на ватных ногах выходит из Ауди и глупо смотрит на вмятину на чужом автомобиле, снимая очки, трет глаза, пока совесть в голове ругается роминым голосом, и просто ждет, не понимая чего. То ли гаишников, то ли водителя, то ли небесную кару. Дожидается только водителя, который несуразно вылазит из машины, отряхиваясь, и улыбается во все тридцать два, быстро хлопая длиннющими ресницами.       Вадим осматривает его с головы до ног: типичный подросток, сколько ему, шестнадцать? Ярко-розовый худи, черные джинсы с дырками на коленях, а в руке, словно приклеенная, электронная сигарета. Подросток делает глубокую затяжку, закашливаясь, и рукой путается в светлых кудрях, явно крашенных, Вадя таких блондинов от природы ни разу не видел. Осматривает вмятину, вздыхает тяжело и долго, пока Козаков тупит взгляд на его потрепанных кроссовках и слова сказать не может.       И Вадиму виновато немного становится, по шапке же от родителей получит, а потом себя одергивает: сам за руль сел в таком возрасте, сам виноват, пускай сам и расхлебывает. Ну, а Вадя просто неудачно припарковался у него в заднице. Не буквально у него, но…       — Бля, и че делать будем? — губами снова ловит сигарету, а потом засовывает ее в передний карман худи, выпуская дым.       — Ну, звони родителям.       — Чьим? — и смотрит растерянно глазами со зрачками по пять копеек.       — Чьим-чьим, своим, — Вадим хмурится, хотя смеяться хочется почему-то. Оборачивается, чтобы осмотреть повреждения на своей машине, и радуется, заметив только огромную царапину. В голове уже прикидывает, во сколько обойдется закрасить.       Мальчишка глупо открывает рот и закрывает, не зная, что сказать, а на лице ни единой мысли, и Козаков понимает: под наркотиками. Угашенный, полностью, дышит часто, будто сейчас задохнется, двигается нервно, а в глазах зрачки с комету. И почему-то кажется, будто собрал весь набор, который мог, вон в ряд выпало: сынок богатеньких родителей, дорогая машина, наркотическое опьянение. Только потертые конверсы как-то не вписываются, заставляя подумать еще.       — Зачем моих родителей? — и лицо строит сложное, будто заставили решать логарифмы, а когда понимает, округляет рот и поднимает брови. — Я совершеннолетний, мне девятнадцать.       И Вадиму неудобно сразу как-то, проницательность никогда не была его чертой, а сейчас тем более, поэтому он достает телефон, желая набрать аварийку, но его хватают за руку, не давая сделать звонок.       — Не переживай, я не собираюсь звонить в ГАИ, — спокойно убеждает он, глядя на сцепленные пальцы вокруг запястья, — Я не хочу, чтобы у меня забрали права. И у тебя тоже.       — У меня все равно их нет и никогда не было, — пожимает плечами парень, убирая руку, и кудри забавно качаются вместе с ним. Они вообще при каждом его действии качаются, засмотреться можно надолго. И говорит обыденно так, будто просто в баре спросили, а не помяли машину на дороге, пока он, объебанный, сидел за рулем, — Я просто не ебу, как это решается, машина-то не моя, а друга. А платить за её ремонт я не хочу, денег нет.       И Вадим вздыхает сочувственно, пока мальчишка смотрит по-щенячьи, губы надув, и ничего не остается, кроме как оплатить. Он молча кивает, соглашаясь, и парень сразу же сияет, озаряя широкой улыбкой, что сердце греет.       — Только можешь меня, пожалуйста, кое-куда отвезти?       — Не наглей, — хмурится Вадим так, что на лбу морщины проступают, — Вызови такси.       Улыбка не пропадает, а становится шире, когда парень достает телефон и набирает номер ГАИ, светя экраном в лицо зеленой кнопкой вызова и держа над ней свой палец. И Вадиму хочется послать его нахуй, далеко и надолго, чтобы не наглел и не выебывался, потому что он не позволит какому-то девятнадцатилетке вить из себя веревки, ведь не позволит? А потом смотрит на свою родную ауди и осознает, что за год умрет от адреналиновой ломки.       — Ладно, твоя взяла, — сдается он. Ворчит как дед, но чисто для приличия. Из него и так уже связали целый свитер.       — Да не злись ты, там будет мой друг, с ним как раз все порешаете, — и улыбается противно, что кулаки чешутся в ожидании проехаться по довольному ебалу, но Вадим себя сдерживает, вызывая эвакуатор, — Я Сережа, кстати.       Чужую БМВ грустно увозят по дороге, пока они оба провожают ее взглядом, Вадим — рассерженным, Сережа — объебанным, а затем оба садятся в Ауди, пристегивая ремень.       — Что ты вообще забыл за рулем? — заводя мотор, бубнит Эвелон, пока Жожо курит в окно.       — А ты куда летел на такой скорости? — резонно спрашивает Сережа, на что Вадим не находит ответа, кроме как «К маме твоей».       Сережа смеется, но не дерзит в ответ.       — Могу я узнать твое имя? Мое-то ты знаешь.       — Это разве имеет значение?       — Имеет, раз ты имеешь мою мать, — и говорит серьезно, будто так и есть, будто сам лично застукал Вадима со своей матерью, когда приехал, не оповестив.       Больше всего в жизни Козаков любит и уважает свою маму, но еще больше он любит и уважает шутки про чужих мам, поэтому кратко и емко отвечает: «Вадим».

***

      Ехать оказалось неприлично долго, но это явно последняя вещь, которая волновала Пешкова по жизни. Он разглядывает проплывающие мимо деревья и дрыгает ногой в такт песне, играющей по радио, пока Вадим, не отрываясь, следит за дорогой — второй аварии он не планировал, впрочем, как и первой, но что есть, то есть. За свои ошибки приходится платить, и его наказание — это сидящий на пассажирском месте полудурок, который считает нужным скулить («это называется пением») на каждом понравившемся ему треке («да я люблю Солнце Монако, а кто нет?»). Когда вдалеке виднеется огромный коттедж, Вадим облегченно выдыхает в надежде, что его пытка окончена.       Он осознает сразу, почему Сережа попросил подвезти его до места, когда вбивает адрес в навигатор. Ехать за город не каждый водитель такси возьмется, а кто возьмется, поставит солидный ценник, за который Пешкову придется расплачиваться натурой, сверху еще добавив конверсы на чаевые. Но ему везет, что виновником аварии оказывается Вадим Козаков, который не может пройти мимо голодных котят у подъезда и обдолбанных кудрявых мальчиков у обочины.       Коттедж не просто огромный, а еще невероятно дорогой — Вадиму начинает казаться, что он приехал не просто на тусовку богатых детишек, а к самому президенту на дачу, только двухэтажное здание выглядит современно, без золотых излишков: издалека сразу виднеются панорамные окна, пропускающие яркий желтый свет. В них можно разглядеть силуэты людей: кто-то танцует, а кто-то просто разговаривает, держа в руках стакан или телефон. Стеклянная дверь, ведущая во двор, где по брусчатой дорожке можно пройти к бассейну и рядом стоящим шезлонгам с закрытыми зонтами, приоткрывается, когда туда прокрадывается парочка людей, докуривших и затушивших сигареты носком кроссовка. Застекленная беседка из темного дерева, рядом с которой одиноко стоит нетронутый гриль, озаряется светом, пока там что-то ищет девушка, приподнимая и опуская обратно маленькие декоративные подушки.       Эвелон сбавляет газ, приостанавливаясь напротив входа в дом. Окидывает оценивающим взглядом территорию, цепляясь за стоящие в ряд машины, насчитывает штук пять или шесть, и все как на подбор нехилых бюджетов: Порш, Ролс-Ройс, Феррари, он со своей Ауди RS7 впишется идеально, правда всю свою карьеру последнее, чего хотел Вадим, когда строил бизнес с нуля, — это вписаться в тусовку зажравшихся пиздюков.       — Ну, поездка окончена, — устало говорит Козаков, слабо сжимая руль. Сережа отстегивает ремень безопасности и открывает дверь, собираясь вылезать, когда замечает, что Вадим не делает то же самое.       — Ты не идешь со мной?       — Зачем? Там твоя мама?       Пешков демонстративно закатывает глаза, но уголки губ незаметно дергаются.       — Пойдешь со мной, и я поставлю тебе пять звездочек в убере. А то чую, с твоим вождением рейтинг у тебя так себе.       Вадя хмурит брови, нервно покусывая губы, размышляя. До всей ситуации с аварией он торопился домой, в свою одинокую холостяцкую квартиру, где уже давно не ступала чужая нога и куда забыла дорогу клининговая компания. Планов у него на вечер не было, как и на жизнь в целом за последние несколько месяцев, с того момента, как Маша ушла, собрав вещи и оставив ключ на тумбочке у входной двери. Она забрала даже собаку, которую Эвелон любил больше жизни, и это ударило по нему сильнее, чем уход жены. И единственное, что его держало на плаву, помимо работы, которую он не мог отложить в дальний ящик, — это бездумные поездки по Москве, когда в легких ночной воздух, а в голове безмолвная пустота. Но даже это ощущение свободы начинает давить и закрывать в клетке, если долго не общаться с людьми. Он заглушает машину, доставая ключ зажигания, и хлопает дверью, следуя за до невозможности довольным Жожо.       Когда они уже подходят к двери, через которую доносятся голоса, перекрикивающие громкую музыку, Сережа наклоняется, и кудри спадают ему на лицо, попадая в глаза, когда он шепчет:       — Получается, я могу называть тебя папочкой?       — Лучше назови имя друга, которому мы разъебали тачку.       — Буду называть тебя душнилой, — фырчит он, показывая язык и ступая внутрь.       Внутри ярко, настолько, что Эвелону приходится прикрыть глаза и переждать несколько секунд, пока привыкнут. Сереже вообще по барабану — ему зрачки, наверное, перекрывают весь вид, и он ходит чисто на ощупь. Пешков сразу же замечает друзей и по-детски смеется, бросаясь к ним в объятия, а они в ответ лохматят его волосы. Вадим идет за ним, просто чтобы не теряться. Среди незнакомых людей эта кудрявая голова — его единственный оплот безопасности. Козаков изучающе рассматривает окружение: смотрит, как парень в очках-авиаторах и найковской повязке широко улыбается, завидев Жожо, и громко материт всеми матными словами, что придумало человечество, за опоздание, пока брюнетка, стоящая рядом с ним, дергает его за рукав и просит быть повежливее (похоже, его девушка). Сережа что-то увлеченно рассказывает — Вадя не может расслышать, музыка бьет по ушам — а потом резко оборачивается и тычет пальцем в Вадима, приговаривая:       — Это он в меня въебался! — и втроем смотрят безэмоционально, и становится непонятно, чего ждать. То ли начать оправдываться, что все оплатит, то ли без этого отпиздят за ущерб дорогой машине.       Но все оказывается более благоприятно, потому что они начинают смеяться, видимо, из-за абсурдности ситуации или просто вид у Вадима смешной, он себя в зеркало не видел, ничего сказать на этот счет не может.       — Ебаный сыр, я же говорил, что ты разъебешь тачку в первую минуту на дороге, — причитает парень в повязке, по-умному качая указательным пальцем в воздухе, — А мне никто не верил.       — Я вообще не думала, что он сядет за руль. Это же самоубийство!       — Катя, ты недооцениваешь нашего Жожика. Ты вспомни, как он на спор обоссался в штаны.       Хохот заглушает похлеще музыки, Вадим переводит веселый взгляд на смущенного Сережу — тот, видимо, совсем не ожидал, что подобный факт из его биографии вылезет наружу, но друзья — на то и друзья, чтобы позорить перед незнакомыми людьми.       Сережа знакомит со своими друзьями, парня в очках зовут Слава, но все называют его Бустером, а девушка рядом правда оказывается его девушкой по имени Катя. К удивлению, они принимают Вадима очень радушно и даже удивляются, что тот решил взять все расходы за аварию на себя, потому что «этот чертила должен половине Москвы, и мы бы не удивились, если бы в его списке появился кто-то новый».       Затем начинается череда знакомств, которая всегда случается на тех тусовках, куда тебя пригласил малознакомый друг, и Вадим правда старается запоминать новые лица и соответствующие имена, но выходит чересчур плохо. Некоторые успехи все же делает: вон девушка сидит на подлокотнике дивана, что-то активно печатая длинными ногтями на смартфоне, половину лица закрывает тканевая черная маска, её имя отложилось в памяти — непривычное Амина. У стены болтают два парня, у того, что повыше, на голове башня размером с Москву-сити, а у второго волосы осветлены, правда цвет холоднее, чем у Сережи, — их зовут Лёша и Вова, и вроде как они в отношениях. Вадим не знает, это все шутки или нет, но если нет, то он очень за них рад, потому что они излучают счастье, просто разговаривая друг с другом.       Остальных, как бы он ни пытался, вспомнить не смог, а пробовать заново не пытался — не был уверен, что вернется.       — Ну так что, в чью тачку я въебался? — спрашивает Вадим, когда наконец-то вспоминает цель своего визита. Сережа резко поднимает голову — сам уже забыл, что его связывает с Козаковым.       — Парадеевича, — говорит так, будто Вадим имеет представление, что это за человек, — Но его тут нет.       И снова улыбается так, что у глаз морщинки проступают. Он вообще улыбается постоянно, как будто не в России родился, и это было бы чрезвычайно мило, если бы не тот факт, что Сережа под наркотиками. Когда Вадим вспоминает про это, в лице меняется, и как будто на душе неприятнее становится.       — Тогда мне… — он не успевает договорить, потому что его прерывает незнакомая ему девушка. У нее длинные русые волосы и очень красивое лицо, а сама она маленькая, хрупкая.       — Привет! Я тебя не знаю, я Наташа, — и подает руку в честь знакомства. Эвелон мягко жмёт её, боясь навредить. Наташа сияет, у нее карие глаза и яркие розовые блестки на веках, а смотрит расфокусированно, пьяно, оттягивая приподнявшуюся юбку вниз. Сережа глядит недовольно, пока она расспрашивает его имя и возраст, а затем утягивает Вадима за руку в другой конец комнаты, оправдывая тем, что «Генсуха под амфетамином всегда доставучая», и Козаков расстраивается, когда слышит про наркотики, но старательно делает вид, будто ему всё равно, правда Сережа читает всё по лицу.       Они стоят у панорамных окон, разглядывая припаркованные автомобили, Вадим — с интересом, Сережа — с похуизмом, он в этих тачках ничего не смыслит и на хую их вертел.       — Знаешь, почему я тебя сюда привез? — задает вопрос Жожо, отрывая взгляд от машин и пристально рассматривая лицо Вадима.       — Ну, чисто теоретически, я тебя привез…       — Неважно. Знаешь? — Вадим качает головой. — Мы все здесь собрались, потому что мы зависимы от одного и того же. От скорости. Но от разной.       Козаков окидывает взглядом всех внутри: Наташу с бешеными зрачками, Славу с Катей, играющих в кикер, Амину, разглядывающую цветную таблетку в прозрачном пакетике и кладущую её на язык, затем возвращается к Сереже, который не прекращал смотреть на него ни на секунду. Он продолжает.       — Кто-то такой, как я. Тащится, когда таблетка растворяется на языке и бьет по мозгам. А кто-то такой, как ты. Тащится, когда вжимает педаль газа в пол на максимум и обгоняет чужие машины. Пути достижения разные, но цель одна. Мы все здесь одинаковые, Вадя.       Наконец Сережа снова переключает внимание на стоящие впереди автомобили, недалеко от которых замечает непривычную для него Ауди. Вадим молчит, слова сказать не может, отвести взгляда тоже. Он смотрит, но как будто не видит. Вроде перед глазами опущенный уголок губ и пухлые щеки, а вроде и размыто все, только прямой изгиб носа с едва различимой горбинкой. Кто-то выключает свет в помещение, и сережины глаза блестят, отражая луну.       — Так что тебе тут всегда будут рады. Бустер давно искал, с кем бы погонять на спор. Уже заебался соревноваться с Вовой.       Пешков заканчивает свою речь, присасываясь к электронной сигарете, — Вадим не понимал, как она всегда появлялась в его руках в неожиданные моменты, это, наверное, суперспособность, — и просто ждет реакции, хоть какой, но не дожидается ни согласия, ни отказа, Козаков мнется, не зная, что сделать.       — Эй, шпана, — Бустер закидывает руки на их плечи, становясь между ними, сжимает шею крепкой хваткой, что у Вади даже дыхание немного прихватывает, — Я собираюсь устроить токийский дрифт, кто со мной?       И смотрит на Эвелона, очевидно, не на Сережу с его-то навыками вождения, молча приглашает, и, кажется, будто это своего рода посвящение, тест, который нужно не завалить, только Вадим любит заваливать тесты, чего только его брак стоит. Пешков тепло улыбается, ободряюще, когда Вадя на него смотрит, а он только на него и смотрит, и всё остальное не имеет значение. Ромин голос совести внутри наконец-то замолкает, и Вадим решается — вряд ли когда-нибудь он найдет схожее место, где сможет удовлетворить свою зависимость от скорости без какого-либо вреда для окружающих. Бормочет несколько раз неуверенное «да», пока оно не начинает звучать уверенно, и Бустер довольно скалится, убирая руки с их плеч и уходя за ключами от своей «малышки».       Все выходят из дома, рассасываясь по двору: кто-то занимает беседку, продолжая болтать о своем, им явно до пизды на гонки, кто-то развалился на шезлонгах, изо всех сил держась, чтобы не заснуть под звездным небом. Вадим идет к припаркованной машине, отключая сигнализацию, пока Катя, Наташа и Вова бурно спорят, где лучше сделать финиш, в итоге сходятся на общем мнении, каком — Вадим не знает, он лишь пристегивает ремень и заводит мотор. Через лобовое стекло видит, как Слава целует Катю, долго и мокро, будто в последний раз, пока его рука покоится на ее заднице, пытаясь неудачно пробраться под юбку. Она в ответ злостно кусает его за губу, и он смеется, легко шлепая, и садится за руль. На тропинке одиноко стоит Сережа, тряся рукой стеклянный бокал с коричневой жидкостью внутри, мягко кивает и шепчет едва различимое «удачи». Эвелон кивает в ответ.       Начала гонки Вадим смутно помнит, помнит, как со всех сил вдавил педаль газа и услышал стервозный рык двигателя, ощущая всем телом, как нарастает скорость и сбрасывается напряжение. Все, что накопилось внутри, вся усталость, стресс и тоска просачивались через кожу, испаряясь вместе с каплями пота. 150. 200. Несется по встречке, но ему все равно, правая полоса занята Бустером, который ни в каком случае не хочет проигрывать. Вадя неотрывно следит за извивающейся дорогой впереди, чередующимися одинаковыми фонарями, освещающими путь, и не слышит ничего, кроме собственного сердцебиения, заглушающего похлеще петарды, взорвавшейся прямо под ухом. Он поворачивает голову вправо, замечая по-детски счастливое лицо Бустера: Слава беспрерывно смеется и громко кричит, выглядя при этом еще безмятежнее и юнее, чем обычно. Вадим снова концентрируется на дороге и забывает, где заканчивается он сам и где начинается руль. Он сливается воедино со скоростью и с чувством контроля, заполонившим каждую его клетку, и чувствует себя там, где должен.       Дорога превращается в развилку, ставя в ступор. Козаков не понимает, куда сворачивать, и замечает кивок Бустера, выкручивая руль влево и делая круг. На подъезде к коттеджу наконец-то выдыхает, расслабляясь. Конец гонки, как и начало, помнит тоже смутно, помнит, как увидел вдалеке возвышающееся двухэтажное здание, маленькую размытую фигуру Кати, которую узнал по яркому платью, помнит, как резко нажал на тормоз, приходя к финишу раньше Славы. Победа не имела значения, так же как и начало гонки, и её конец. Значимым были только эмоции, которые накрыли его с головой, дали ему потонуть в них, перекрыть доступ к кислороду и оставить только шум от соприкосновения шин с асфальтом. На душе становится спокойнее, и Вадим может позволить себе улыбнуться.       Он выходит из машины под визги ребят, Слава жмет руку, приобнимая и приговаривая, что нашел достойного соперника, пока все остальные поздравляют с победой. Сережа подходит последним, переминаясь с ноги на ногу.       — Это было круто, чел, спасибо деду за победу! Я поставил на тебя все бабки и выиграл. Правда спасибо.       Козаков даже не знал, что они делали ставки. Оказалось, что это обычная для них практика, и оказалось, что на ставках Пешков стабильно проёбывает все деньги, плавая в долгах как в шелках. Теперь потертые конверсы начинают иметь смысл.       — Надеюсь, ты потратишь их с умом.       И собирается уходить. Вадим устал, день был эмоционально напряженным: встряска из-за аварии вдарила серьезно по его ментальному состоянию, и так изрядно подбитому из-за развода. Он чувствует, как адреналин снижается в его крови, и начинает клонить в сон, чтобы мозг мог безопасно пережить и обработать сегодняшние события.       — Ты уже уходишь? — нервно следует за ним Жожо, ступая на помятый газон и стараясь держаться на близком расстоянии от удаляющегося Вадима.       — Да.       — А может… Может… — и Козаков останавливается в ожидании, молчит, пока Сережа жует губу, пытаясь придумать какую-нибудь причину, пока не сходит озарение, — Может оставишь номер? Вопрос с помятой тачкой надо порешать все-таки.       Вадим согласно кивает, диктуя цифры, пока Сережа неуклюже их набирает, словно первый раз в жизни телефоном пользуется, и садится за руль, медленно отъезжая. Через зеркало заднего вида замечает розовое худи Сережи, которое не двигается с места, пока полностью не пропадает из виду вместе с коттеджем.

***

      Вадим старается продолжать жить свою жизнь так же, как делал много лет до этого, но выходит из ряда вон плохо. Не получается сконцентрировать своё внимание на казалось бы привычных вещах типа чистки зубов и игры в доту с Ромой, на прочитывании важных бумажек, которые потом нужно подписать, поставив печать, даже любимое вождение по ночным улицам становится чужим, непривычным, не таким. Словно это не его рутина, а незнакомый график, который ему приходится соблюдать.       С Парадеевичем конфликт регулируют мирно и быстро: Вадя отправляет необходимую сумму ему на карту, покрывая все расходы за ремонт, а у Саши никаких предъяв к нему не остается, больше вопросов к Сереже, за каким-то хуем полезшим за руль. Но это Вадима уже не касается, и разговор на этом прекращается.       Дни идут быстро, что Вадя даже не успевает их заметить, успевает только проснуться, как уже надо засыпать, и он устал. Телом расхаживает по душным кабинетам, а разумом хочет сорваться за сотни километров от центра, чтобы развеяться. Поглядывает временами нервно на телефон, размышляя о том, чтобы написать, пока в наушниках Рома настойчиво просит его о помощи в битве, но себя останавливает. Эти люди — не его друзья, акция была одноразовая, напрашиваться к ним низко. Поэтому он откладывает телефон подальше, чтобы не отвлекал, и извиняется перед Ромой.

***

      Этой ночью Вадим проснулся от громкого уведомления телеграма. Еле разлепляет сонные глаза, морщась от экрана телефона, яркость которого сразу сбавляет до минимума, и долго пялится в текст сообщения. jojohf давно тебя не было в уличных гонках подъезжай если можешь мы тебя ждем       Часы демонстрируют час ночи и одну минуту, хоть желание загадывай, только нет смысла, главное уже исполнилось. Вадим смотрит глупо, будто сейчас еще что-то важное напишут, хотя этой информации достаточно для того, чтобы ответить отказом и лечь спать дальше или одеться и выехать. jojohf я тебя жду вова очень хочет помериться с тобою писюнами на гонках       Безусловно, становится приятно, что его ждут, хоть они знакомы от силы пару часов. Это греет, заставляя почувствовать нужным, но сомнения никуда не уходят. Он много раз перечитывает сообщения, постоянно цепляясь за «я тебя жду». Сережа ждет. Но чего? И зачем? Хочет снова выиграть денег? Он не выглядит меркантильным, скорее тем, кто проебет последнюю копейку на жвачку. Тогда какой Сереже прок от присутствия Вадима? jojohf он уже всем рассказывает что у него больше тебе срочно нужно отстоять свое достоинство

evelone192 щас буду