***
Ей не очень-то нравились пятницы. В теории, они представляли собой великолепную возможность начать учебный уик-энд: можно было набросать первые заметки и предварительно просмотреть нужные учебники. Но в последнее время ей не очень хотелось заниматься — точнее, хотелось заниматься в обычном режиме и ни на йоту больше. Она винила Амбридж в ослаблении своего обычно неиссякаемого академического интереса. А ещё полное отсутствие у этой женщины интеллектуального любопытства, снижение стандартов строгости обучения и общую атмосферу тоски, которую та наводила на классы. Для Гермионы Хогвартс всегда был убежищем — местом, где она могла добиться успеха, если только очень постараться. А теперь школа стала ещё одним местом, где её обходили стороной и опекали. По её мнению, теперь это едва ли вообще была школа — замок превратили в учреждение идеологической обработки и халатности, где над студентами либо издевались, либо их игнорировали. Это было просто возмутительно, и она уже подумывала о написании петиции — но кто будет её читать, что в Министерстве, что за его пределами? И уж тем более никто не станет что-либо делать в связи с этим. Так что неделя за неделей её мышцы деревенели от усилий, которые она прикладывала, чтобы держать голову опущенной и не раскачивать лодку. Теперь не только книги притягивали её к земле. На самом деле, испытываемое ею напряжение было вызвано чем-то гораздо менее интригующим, чем книги по древним рунам: она просто была… зла. Зла и измотана. В конце концов пронизывающая до костей усталость привела её в редко используемую ванну старост в поисках убежища и продолжала приводить сюда вне зависимости от того, что ещё приходило ей в голову, чтобы отвлечься. Вечерняя ванна была единственной частью бесконечной и неудовлетворительной учебной недели, которую она ждала с нетерпением. Гермиона позаботилась о том, чтобы заглушить звук своих шагов, проходя один коридор за другим; под мышкой она держала чистую одежду, надёжно завёрнутую в пушистое полотенце. Конечно, она могла попросить перенести всё это кого-нибудь из эльфов — это было бы менее хлопотно, чем бегать по коридорам со скомканными трусиками в руках, — но мысль о том, чтобы просить их помощи, когда они и так столько делают, ещё и бесплатно, была неприятна. В любом случае, ей нравилось самой накладывать на вещи чары защиты от воровства. Подобные происшествия уже случались, хоть и не с ней. Возможно, у неё была договорённость с Плаксой Миртл — несколько магловских любовных романов, зачарованных на перелистывание страниц, оставленных в определённой кабинке, — но это не означало, что она доверяла остальным привидениям, которые могли вмешаться в её вечерние омовения. Открывая тяжёлую дверь в ванную старост, Гермиона была так поглощена мыслями о Миртл, что не обратила должного внимания на предупреждающие знаки. Такие, как, например, пар. Или запах. Или размытая фигура за клубами пара — неоспоримое доказательство, что её любимая ванна уже занята. Пробормотав «Люмос», она наблюдала, как зажглись несколько факелов на стенах гигантской комнаты, прежде чем, наконец, вышла из задумчивости и заметила, что ванна уже была полной — тёплой и ждущей. И… — Ой! — воскликнула Гермиона, по понятным причинам поражённая. В воде было тело — с двумя длинными бледными руками, вытянутыми вдоль бортика ванны, словно песок, встречающийся с прибоем. Её сразу охватило подозрение. Никто не использовал эту ванную; даже остальные старосты, у которых было столько же прав находиться здесь, как и у неё, не интересовались ванной на этом этаже. Она располагалась за неудобной лестницей, и большинство студентов даже не могли её найти. И тут и близко не было столько кранов с разными видами пены, как в главной ванной, — только несколько самых простых, основных типов. И несколько обычных ароматов. Но кто-то обнаружил её — кто-то в ванне, её ванне, кого она едва могла разглядеть сквозь клубящийся пар. — Ой, — эхом отозвался человек — скорее, парень; святая Цирцея, она наткнулась на парня — который так беспардонно нарушил все её планы на вечер. Он повернулся, бросая на неё взгляд через широкое плечо и ухмыляясь, и она узнала очертания, какими бы размытыми они не были: этот рот, эти зубы, линии и формы, которые его обозначили. Нет. — Грейнджер, какая приятная встреча. Ни черта подобного. Ей понадобилось примерно три секунды, чтобы придумать ответ, отличный от бессвязного визга, и, когда ей это удалось, Гермиона очень собой возгордилась. — Так, я точно знаю, что ты не староста, — ответила она, излучая спокойствие, которого абсолютно точно не чувствовала. — Хочу ли я знать, как ты вломился в мою ванную? На это Фред — Фред Уизли, грандиозный гад — хмыкнул и повернулся ещё немного, тяжело облокотившись на одну руку. Это была очень голая рука, прикреплённая к очень голому торсу, и она подумала — мимолётно, несколько безумно — не галлюцинирует ли она. Это было не лучшим объяснением, но только оно не оставляло бы её запертой в ванной с парнем, который ей… ну. Ну. Он ухмыльнулся ей в своей обычной фредовой манере. — Твою ванную? — Ладно, не мою ванную — но это и не твоя ванная тоже. Я имела в виду, что она для старост, деканов и капитанов команд по квиддичу, хотя конечно, это собственность замка, которым обладает… — Но она ушла от темы. Гермиона прервала себя раздражённым вздохом. — Честно. Что ты здесь делаешь, Фред? — Ну, — начал он со своим обычным энтузиазмом, — как-то я задумался, как великая Гермиона Грейнджер проводит вечера. Допустим, я… получил анонимную наводку, что ты кучу времени прячешься в ванной, м? — Конечно, он говорил о Карте Мародёров; она чуть не закатила глаза от его очевидности. Наверное, Гарри отдал её близнецам в этом семестре. — Знаешь, я немного заволновался — подумал, что у нас может повториться туалетный-инцидент-с-троллем, — добавил он, подмигнув. — Или инцидент с кошачьим волосом. Она запихнула досаду поглубже. Конечно, он нашёл способ вспомнить инцидент с зельем столетней давности. — Как благородно с твоей стороны, — резко ответила она. Он фыркнул, наконец отвернувшись обратно к воде. Потеря его взгляда, казалось, вернула подвижность её ногам, и она вдруг осознала, что всё это время столбом стояла посреди комнаты, крепко сжимая в руке палочку и пялясь на предположительно голого Фреда Уизли. Она смотрела, как его тело опускается в пенистую воду, руки с небрежной лёгкостью вытягиваются вдоль бортика, а голова откидывается назад, будто ему на всё наплевать. Будто он намеревался тут задержаться, с трепетом отметила она. Трепетом? — Нет, честно… — Его голос звучал тихо и спокойно, будто вода была поистине прекрасной и успокаивающей, и она сделала шаг вперёд, чтобы расслышать его. — Я просто подумал, что ты… ну, знаешь, что-то задумала. Может, что-то интересное, и практически наверняка что-то незаконное. Мне стало любопытно. — Она оказалась достаточно близко, чтобы разглядеть веснушки, покрывающие его плечи и верхнюю часть спины — достаточно близко, чтобы задуматься: о чём, чёрт возьми, она думала, подбираясь так близко к голому парню в ванне. Ей просто так редко выдавалась возможность… ну, понаблюдать за ним. Внимательно. Без необходимости скрываться. Гермиона потрясла головой. Она не положила одежду, всё ещё прижимая её к груди, так что у неё был шанс развернуться. Сбежать. Но погодите — ему было любопытно? Она? — Полагаю, ты не мог просто… спросить меня, не замышляю ли я что-нибудь, — ровно произнесла она сдавленным голосом. Мысль о том, что он наблюдал за ней по Карте, наблюдал за её купанием, хоть и не видя её на самом деле, заставила её почувствовать себя немного… растерянной. Когда он вообще обращал на неё хоть малейшее внимание? Фред хмыкнул и покачал головой, но не оглянулся; от его волос разлетелись сверкающие капли воды. Она не могла не задуматься, что он делал до её появления: сразу прыгнул в ванну? Или опускался в тёплую воду медленно, дюйм за дюймом? Прекрати это. — Конечно, ты не мог. — Она изо всех сил старалась казаться спокойной. — Ты же понимаешь, что мы можем получить взыскание, если нас поймают. Может, нас даже отчислят. — Да, мисс староста, я в курсе. — Так что, ты решил, что это будет забавный розыгрыш — сделать… что? — Гермиона задумчиво нахмурилась. — Прервать моё обычное принятие ванны и обвинить меня в гнусном заговоре, заодно рискуя нашими академическими карьерами? Она была уже достаточно близко, чтобы ощутить аромат того, что он добавил в воду: кажется, клубящийся пар пах шалфеем. К этому добавлялся запах, немного похожий на жжёный сахар. Его запах. — У меня вообще нет академической карьеры, ведьма, и я ни в чём тебя не обвинял. — Фред снова засмеялся, проводя рукой по волосам, на которые она только что совсем-не-смотрела. Они были влажно-тёмными и топорщились по бокам; ей отчаянно хотелось их поправить. — Хотя, может быть, и стоит, — заметил он, склонив голову набок. — Паранойя? Гермиона поборола желание закатить глаза. Конечно, он был в блаженном неведении относительно текущей политики, захватившей Хогвартс — о чрезмерном контроле за студентами и деспотичных «Декретах об образовании». Хотя как такое вообще возможно, если он сам был частью Армии Дамблдора и одним из главных Нежелательных лиц, ей было решительно непонятно. А может, он знал, и ему было плевать; это было бы так похоже на него. Тем не менее, она выпалила: — Я не параноик. Я просто осторожна. И при этом, проявляя вопиющую неосторожность, она положила свой свёрток с одеждой на обычное место: сухой выступ в нескольких футах от неё, где он не сможет его забрызгать. Если попытается. Но почему она кладёт свои вещи? Она тут же отбросила эту мысль. — Да, Грейнджер, ты такая. И это правильно: в замке в последнее время… напряжённая обстановка, не правда ли? — Это был не вопрос. Преуменьшение века, подумала она. Хотя, если подумать, это в его стиле — смотреть на вещи более позитивно. В их стиле, на самом деле — в стиле близнецов. Потому что, вообще-то, их было двое. — Неудивительно, что ты так много времени проводишь в ванной, — почти рассеянно добавил он. Она согнала румянец и молча осмотрела комнату в поисках Джорджа, или хотя бы чего-нибудь, смутно похожего на Джорджа, ожидая, что он выпрыгнет и напугает её, столкнув в бассейн и намочив до нитки. Но она ничего не обнаружила. Ни Джорджа. Ни следа Джорджа. Ничего. Только Фреда и его рыжий затылок. — То есть ты знаешь, зачем я прихожу сюда, — не для плетения заговоров, а чтобы расслабиться. — Гермиона повела плечами; ей было необходимо заставить его продолжать говорить, потому что в глубине её сознания формировался план. Плохой план, сумасшедший план, но ей нравилась идея хоть раз испугать его. Она молча взмахнула палочкой и оглядела комнату, проверяя, сработало ли заклинание. Сработало. — И ты всё равно решил провести расследование, — добродушно проворчала она. — Уж не говоря о том, что ты ударом молотка разрушил мой распорядок вечера пятницы. Это очень грубо. — Что такое молоток? Ох, чёртов… — Магловский инструмент. — Инструмент, которым… бьют? — Ох, цыц, просто ответь на вопрос. Ты пришёл сюда, чтобы испортить мне принятие ванны, не так ли? — Хорошо, — ответил он нараспев. Невозмутимое признание. Одна из его рук теперь плавала на поверхности воды, длинные пальцы были вытянуты и придавали пене незнакомые, абстрактные формы. — Может, немного. Я так люблю всё портить… это немного меня возбуждает. Но в основном я надеюсь, что ты воспользуешься возможностью и посвятишь меня в так называемый «гнусный заговор». Только то, что ты не нарушаешь правила явно, находясь в ванне… Вообще-то, и она довольно явно на это указала, она нарушала правила. Больше одного. Просто находясь так близко к нему. И она планировала нарушить ещё несколько. — …не значит, что ты не планируешь чего-то. Я имею в виду, эта штука, которую ты провернула с Протеевыми чарами… Это было гениально и требовало некоторого планирования. И если ты замышляешь что-то новенькое… Она снова взмахнула палочкой: одежда, в которую она была одета, исчезла и снова появилась, аккуратно сложенная рядом со свежим бельём и полотенцем. Палочку она бросила сверху; древко замерло на стопке вещей, словно ожидая, когда понадобится ей в следующий раз. Хотелось надеяться, что не понадобится. Добровольно разоружить себя, находясь в одной комнате с близнецом Уизли… Глупо. Добровольно раздеться? Ещё глупее. Её переполнял адреналин, и она попыталась сдержать усмешку. Ох, только бы увидеть его лицо. — Я хочу поучаствовать. Я — эксперт в том, что касается заговоров, — решительно продолжал он. — Итак, Грейнджер, почему бы тебе не сказать «к чёрту правила» хотя бы на сегодня и не залезть в ванну, чтобы понежиться… — И когда его пальцы коснулись воды, взбивая пену, ей пришлось отвести взгляд. Ей пришлось, иначе она не смогла бы притвориться, что на неё не влияет эта… эта дурацкая близость и риск, на который она идёт. Не смотри на его пальцы. Не смотри на его пальцы. — …и мы сможем задумать заговор вместе, да? Гермиона замерла. Она знала этот тон; она знала, когда он дразнит, когда кого-то подначивает. Хоть она и ненавидела признавать это — а признавать это здесь и сейчас было невероятно глупо — она знала его невероятно хорошо. Гад. Знала каждый его тон и оттенок смысла. И он не думал, что она на самом деле к нему присоединится. Она стояла так близко — к нему, к воде. Всего в шаге. Пар обволакивал её голую кожу, по всему телу пробегали мурашки, и она удивлялась, как он не чувствует её близости, потому что она чувствовала его. Её сердце чуть не выскакивало из груди от отчаянного желания убежать, сбежать, несмотря на её мнимую храбрость. Одна длинная жилистая рука всё ещё была вытянута вдоль бортика ванны. Всё, что ей оставалось сделать, это перешагнуть её. Это просто ужасная идея. Гермиона колебалась ещё секунду, прежде чем перейти к действию — одновременно заговорив, чтобы ему не пришло в голову оглянуться. — Хорошо, — согласилась она, заставляя голос звучать совершенно естественно, перекрывая звук бегущей воды и мягкий плеск от её босой ноги, скользнувшей в воду. Ка-тунк. Она не смотрела на него. Только вперёд на ванну, на клубы пара. Теперь вторая нога. Ка-тунк. Стоя на уступе почти по колено в воде, она колебалась ещё мгновение. Он смотрел на неё? О чём он думал? А затем она шагнула вперёд и полностью погрузилась в воду, под защиту пены и пузырьков. Глубоко вдохнув, откинулась назад, пристраиваясь к бортику и его тёплой руке. Она устроилась прямо рядом с ним. И всё ещё не смотрела на него. Фред замер. Будто его обездвижили заклинанием. Боковым зрением она видела, что он смотрит на неё с отвисшей челюстью. Она ощутила волну триумфа. Попался. Ему следовало дважды подумать, прежде чем бросать вызов гриффиндорке. Уголки её розовых губ слегка изогнулись в озорной ухмылке, но она изо всех сил постаралась смягчить её, поскольку хотела выглядеть обычно, будто в этом не было ничего такого. В этом и не было, уверяла она сама себя. Она была взрослой — маховик времени и долгие годы дружбы с Гарри Поттером позаботились об этом — и нагота в самом деле была естественной. Она даже посещала нудистские пляжи во Франции. Конечно, обнажённой там была не она. И, очевидно, на этом пляже ей никто не понравился, потому что там не было Фреда. А он ей нравился. Безумно нравился, хотя, наверное, думать об этом в данный момент было неразумно. Но она была знакома с концепцией публичного обнажения, и не так уж это было и страшно. Конечно, пена для ванны пахла неправильно, и у неё была довольно запутанная история с человеком, который болтался рядом, глотая воздух, будто выброшенная на берег рыба, но на самом деле всё это мало отличалось от обычного вечера пятницы. На самом деле… это довольно мило, рассуждала она. Или пыталась рассуждать. Фред всё ещё не двигался. И она почувствовала, как заскрипели её кости, когда она медленно повернула голову, взгляд в его сторону. Взгляд, который инстинктивно опустился к его открытому рту, горлу, груди. Его голой груди. Борода Мерлина, конечно, там было ещё больше веснушек. Веснушек и рельефных мышц, к её крайнему ужасу. Даже его грудь не двигалась, будто он совсем не дышал. Отвернувшись от него и от его веснушек и его дурацких, дурацких грудных мышц, она прикусила нижнюю губу и попыталась успокоиться. — Итак, что же мы должны замышлять, сидя голыми в ванне? — Она возненавидела то, как слово «голые», казалось, задержалось у неё во рту, немного хрипловатое и одновременно колкое; она надеялась, что не зашла слишком далеко. Мерлин упаси её выглядеть глупо, будто она пыталась соблазнить его или что-то в этом роде. Ужаснувшись этой мысли, она с трудом сглотнула комок в горле. Он не отвечал одну долгую напряжённую секунду. На его щеках появились два цветных пятнышка — и не просто цветных: яркого-розового цвета — будто следы от поцелуев, оставленные накрашенной губной помадой тётушкой. Уголком глаза она наблюдала, как румянец распространялся дальше. Но мгновением спустя он пришёл в себя, резко моргнув. Это случилось быстрее, чем она надеялась; это ранило какую-то небольшую часть её женской гордости — хотя у неё этой самой гордости было не так уж много, и она никогда не придавала большого значения так называемым «женским хитростям». Он просто сглотнул и резко оттолкнулся от края, скользнув рукой по её плечам, прежде чем оказался в глубине ванны размером с бассейн. Теперь между ними достаточно места. Более чем достаточно для ограничений Амбридж; вряд ли это можно считать нарушением правил, мрачно подумала она. — Ну, — сказал он, опускаясь в воду, хотя там явно не могло быть настолько глубоко. — Раз уж ты отказываешься раскрывать свои секреты, полагаю, нам остаётся работать только с моими заговорами. К счастью для тебя, у меня их полно. — Он поднял на неё тёмные глаза — такими тёмными она их никогда не видела. Но в остальном он выглядел совершенно обычно. Никакого напряжения в челюсти. Немного веселья в изгибе губ. Обычное озорство. Только два тёмных глаза, тлеющие, как угли, и дико её нервирующие. Что совершенно подрывало всю идею того, что её присутствие в ванне было розыгрышем над ним, сокрушённо заметила Гермиона. Но, опять же, она никогда не была хороша в розыгрышах.***
Чёрт, чёрт, твою мать. Его и без того гиперактивный мозг ушёл в режим перегрузки, потеряв способность сосредоточиться на чём-либо, кроме контроля над своей реакцией, то есть — не сказать ничего глупого. Однако, с анатомической точки зрения, у некоторых других, таких же гиперактивных частей, казалось, не было никаких проблем с тем, чтобы сосредоточиться на голой, мокрой ведьме, которая опустилась в воду рядом с ним. Просто села, так небрежно. Как будто в этом не было вообще ничего особенного. Что раздражало, если не поражало, учитывая… ну, всё. Её. Левая ягодица Мерлина, подумал он. Сиськи Цирцеи на рождественской ёлке. И самое главное: грёбаный нефритовый жезл Салазара. Мысленная ругань продолжалась до тех пор, пока он не выбрался на середину ванны, где слой пены был тоньше, воздух чище, а вода — глубже. Где он мог бесцельно плавать, чтобы справиться с избытком энергии, управляющей его мозгом и телом. Он вытянул конечности, стараясь сосредоточиться на текстуре воды, а не кожи, которую он видел — участках кожи, милях кожи, кожи Грейнджер — неожиданно скользнувшей в ванну старост. Голой. Чем, во имя всех святых, она вообще думала? Розыгрыш, растерянно отметил Фред, казалось, пошёл наперекосяк, его план рассыпался в прах в тот момент, когда её голая нога оказалась позади него. Предполагалось, что это он будет дразнить её, пытать о заговорах, может, вынудит признаться, а потом, когда она неизбежно выгонит его из ванны, он вылезет из воды и покажет крошечный, уморительный (по его мнению) — определённо сексуальный — купальный костюм. Розыгрыш удался. Информация получена, одну ведьму успешно подразнили. Предполагалось, что это он будет смотреть на то, как она краснеет. Он любил её румянец; Грейнджер краснела лучше, чем все, кого он знал. Что имело смысл: она была заучкой. Конечно, она преуспела в том, чтобы свести его с ума. Так что, да, план был, но Грейнджер его не придерживалась. Вместо этого, осознал он, снова повернувшись к ней, она просто наблюдала за тем, как он барахтался в бассейне, будто огромный тяжёлый флоббер-червь. Он едва осознал, что сказал дальше — не то чтобы такое редко случалось, когда дело касалось Гермионы Грейнджер — но он остро ощущал, как её глаза следили за ним, проницательные и яркие, вынуждая его сделать хоть что-то, что-то безумное… — Знаешь, это какой-то очень неочевидный способ попросить моей помощи, — прокомментировала она, скривив губы. Она всегда так делала, когда пыталась сдержать улыбку: например, когда ругала Рона за какую-то глупость или пыталась дать Гарри серьёзный совет, с которым тот понятия не имел, что делать. Что? Ах, да. Он упомянул так называемый «заговор», чтобы отвлечь себя от реальности того, что она была в ванне. — Не льсти себе, Грейнджер, я просто пользуюсь ситуацией. — Конечно, пользуешься, — совершенно беззаботно ответила она. — Почему бы тебе не рассказать, на чём ты завис, и я попробую помочь… в том случае, если ты не собираешься ставить опыты на студентах. — Последнее предложение было сказано так твёрдо, что Фред чуть не вздрогнул. Что бы он ни говорил, она всегда видела его насквозь. Потому что она была великолепной, и она была Грейнджер, и она была великолепной, и она была голой, и великолепной. Такой великолепной, вообще-то, что она на самом деле могла бы помочь ему в том… в том, что они планировали с Джорджем… Слова вылетели изо рта, прежде чем он успел подумать, прежде, чем он смог подготовиться к неодобрению, которое абсолютно точно за ними последует. — Ничего такого, — пообещал он. — Хотя я никогда не думал, что приду к великой Гермионе Грейнджер за помощью с отчислением. Тишина. — Ты что? Именно тот ответ, который он ждал, только прозвучал язвительнее, а её глаза резко сузились. На этот раз его губы в хмурой гримасе скривил дискомфорт. Конечно, он представлял, что расскажет ей. Воображал, как доблестно выдержит неодобрение Грейнджер, поскольку он был прав, и ему надо было только убедить в этом её. Он представлял, как сразу после этого говорит ей о том, что она ему нравится — целую вечность — и представлял, как целует её, прежде чем прыгнуть на метлу и улететь из замка, минуя защитные чары, с гудящими губами и конечностями. Он определённо не представлял, что раскроет ей свой план, будучи почти голым, стоя в огромной ванне с практически опустевшим сознанием и остро ощущая её запах — ваниль, и мёд, и что-то ещё, что могло быть ингредиентами для зелья или просто её запахом. Казалось, аромат исходил от её волос, которые она сейчас убрала наверх: закрутила кудри, спутавшиеся из-за пара, в узел на макушке и закрепила их, пробормотав заклинание. Аромат, напряжение в её руках, тьма в её глазах — всё это наполнило его голову импульсами, в подавлении которых он раньше преуспевал. До текущего момента. И эти импульсы стёрли все его благие намерения, его надежды логически всё объяснить, ясно изложить… всё исчезло. Он просто хотел ей рассказать, хотел, чтобы она поняла. — Мы с Джорджем уходим из школы, — сказал он, стараясь звучать небрежно. — Довольно скоро, вообще-то. Несколько локонов, пытавшихся вырваться на свободу, остались без внимания, потому что её ладони — и всё тело — замерли. Пена покрывала нижнюю часть её рук. И верхную часть поднимающихся из воды грудей, бледных полумесяцев… — Ты же несерьёзно, — резко ответила она. Моргнув, он перевёл взгляд на её лицо. О, боги… Он пялился? — Ты не собираешься и в самом деле бросать Хогвартс. Повинуясь инстинкту, он послал ей быструю ухмылку — хитрую и блестящую. Возвращение к стандартным защитным механизмам прошло на удивление легко. — Почему? Будешь скучать по мне, Грейнджер? Наблюдать то, как пылали её щёки, как рот открылся вместо того, чтобы сформировать ответ, не должно было доставлять такого удовольствия. И вид того, как с её рук в бассейн стекает пена, обвиваясь вокруг её тела, не должен быть таким… таким завораживающим. Это было ненормально; он был ненормальным. — Не неси чепухи, — наконец выдавила она, немного отрывисто, но не слишком отличаясь от своего обычного Грейнджеровского Неодобрительного Тона. Она уронила руки в воду. Это не чепуха. Будешь? Но он не спросил. — Ради чего ты бросишь школу тогда, когда почти её закончил? Зачем бросать на ветер семь лет учёбы, для чего? Ради шутки? Он нахмурился, в кончиках пальцев покалывала досада. Ему необходимо двигаться. Ему необходимо, чтобы она поняла. Противоречивые желания лишили его способности говорить, и вместо этого он пожал плечами и нырнул. Полностью опустился под воду. Если бы здесь был Джордж, он смог бы объяснить, но сам Фред никогда не был в этом хорош. Сохранять хладнокровие. Объяснять «почему», спокойно и рационально. Он был лучше в придумывании «как». Если подумать, то, вероятно, именно поэтому у них с Грейнджер никогда — ни за что на свете — ничего не получится. Он не мог полностью проигнорировать её вопрос, но выиграл себе секунду-другую на размышление. Надежно укрытая под слоем пены вода была прозрачной и светло-голубой, пронизанной лучами света от факелов. Вдалеке он мог разглядеть две руки, две ноги, размытые от расстояния. Размытые водой, но точно принадлежащие ей, как тогда, когда она носила те шорты всё лето… Дерьмо. Его снова поразила мысль о том, что Грейнджер добровольно залезла в эту чёртову ванну — её абсолютная непринуждённость в его присутствии, будто несколько несчастных дюймов пены и её уверенность в его самообладании не были единственными вещами между его глазами, её телом и чем-то совершенно невыразимым. Осознание начинало превращаться в настойчивую пульсацию, из-за которой кровь резко отхлынула от головы. Он заставил себя всплыть на поверхность — на несколько метров дальше, просто на всякий случай — и сразу же выпалил: — Здесь для меня ничего нет, Грейнджер. — Он сморгнул пену, и её лицо стало отчётливым. Любопытное. Обеспокоенное. В нём было больше, чем намёк на тревогу. Ох, она и правда серьёзно относилась к его учёбе. — Может, меня и не исключили из команды по квиддичу, но это только вопрос времени. Ты же знаешь, у меня вспыльчивый характер, и я… Ну, в любом случае, это не стоит риска. И я явно не собираюсь торчать здесь ради уроков Амбридж. Первая палочка у ребёнка, и вся эта хрень. Грейнджер тихо фыркнула, но улыбка не затронула её глаза, как бы пристально он ни всматривался. Её волосы начали завиваться от пара, почти выпадая из пучка. Рот был напряжён, выдавая печаль. Вдвойне мерзавец. Она грустит, а я думаю о том, чтобы впиться в её бёдра. — В любом случае, мы с Джорджем принесём больше пользы там. А если мы устроим достаточное представление — уйдём с шумом, так сказать, — добавил он, свирепо ухмыльнувшись, — может, это подожжёт несколько задниц. Напомним им, что мы не дети. Что мы не беспомощны. — То есть вы делаете это для блага Ордена. — Она не казалась убеждённой. — Чтобы бороться против Волдеморта. Он ненавидел сомнение, прозвучавшее в её голосе. — Ну да, — кивнул он, вставая на дно бассейна и согнув колени, чтобы удерживаться под водой, пока шёл. Потому что, чёрт его подери, он хотел быть ближе. Будто он мог заставить всё обрести смысл, просто находясь ближе. Будто его близость стала бы убедительным аргументом. — Конечно. Это для того, чтобы отомстить Амбридж за… за всё, что она сделала Армии Дамблдора, нам, другим студентам. — Тебе. — То, что она делает, это… это ненормально. Некоторые из них — просто дети… Фред почувствовал тошноту и судорожно сглотнул, стараясь не думать о повреждённой коже, которую видел на тыльной стороне десятков маленьких рук. Об отметках, которые, как он знал, увидит, если она поднимет руку. Он сидел рядом с ней во время отработки в тот день, бросая на её стол взгляды, когда думал, что это сойдёт ему с рук, и наблюдал, как её лицо искажается от попыток не издать ни звука, пока она писала строки на своей собственной плоти. Под водой его кулаки сжались, а потом разжались, и он немного выпрямился; теперь его грудь возвышалась над поверхностью. И Грейнджер опустила глаза. С головокружением он понял, что она смотрела на него — на его тело, возможно, и — несомненно — на струйки воды, стекающие по его животу. Он всегда был немного худощав для загонщика, но едва заметное движение её горла стёрло всякое чувство стеснения, заменяя его на что-то другое. На трепет в груди. На самом деле, он никогда не стеснялся себя. А теперь, наверное, и не будет. Её глаза стали шире — шире, чем были мгновением назад. И она не отвела взгляд, только оглядела его сверху донизу со своим уникальным видом, будто он был книгой, которую она собиралась прочитать. Возможно, было бы преувеличением сказать, что ей нравилось то, что она видела. Может, и нет. Но правда заключалась в том, что он знал, почему ему было так важно, чтобы Гермиона Грейнджер поверила ему — почему он так отчаянно хотел, чтобы она поняла его мотивы и не подумала, что он бросает их всех ради шутки. Это было то же чувство, которое заставляло его пылать под её взглядом. То же, что день за днём привлекало его внимание к её имени на Карте Мародёров. По той же причине он помнил аромат её средств для ванны и пользовался каждым шансом, чтобы подшутить над ней. Что угодно, чтобы заставить её посмотреть на него. Было очень мало шансов, что она когда нибудь увидит его таким, каким бы ему хотелось; шутки и смех — вот всё, на что он годен. Но небольшая заминка в её дыхании, когда он поднялся над поверхностью воды… этот взгляд… Что ж, теперь ему явно было с чем работать. Прочистив горло, он сделал ещё один шаг вперёд. — Вот почему мы с Джорджем хотим твоей помощи. Ну… — Он замолчал, поражённый новой волной осознания. Они были в ванне, и она была очень, очень голой. И его близнец определённо не участвовал в этом действе, слава богам. — Я хочу твоей помощи. Её взгляд скользнул вверх, наконец встречаясь с его. Они хоть раз были в комнате вдвоём? Вряд ли, и точно не так, как сейчас — он чувствовал покалывающую напряжённую атмосферу. Он бы заметил. Он и замечал, вот только это всегда было притуплено, рассеяно другими людьми. Однажды они столкнулись в коридоре на площади Гриммо: она отвернулась. Взгляд Грейджер был нечитаем, но её рот скривился в манере, с которой он был хорошо знаком. Она кусала щёку изнутри — размышляла. Спустя долгую секунду она вздохнула, скрестив руки на груди. По коже её предплечий стекала вода, оставляя пенные разводы, которые он хотел стереть пальцами. Может, языком, если ей захочется, хотя на вкус это могло оказаться ужасно. Или нет. Он задумался, была ли она на вкус, как ваниль. Ваниль и мыло, возможно. Бывали вещи и похуже. — Ладно, — сказала она. Тяжело вздыхая. Так тихо, что он сделал шаг вперёд. — Какой план? Хорошо, это… Это он может сделать. Он сразу пустился в объяснения, которые на деле больше походили на рекламную кампанию, пробегаясь по нерешённым моментам. — Пока что план состоит из трёх этапов. Во-первых, мы собираемся отвлечь внимание во время одного из экзаменов СОВ. Да, — он чуть не рассмеялся, увидев испуганное выражение лица Грейнджер. — Я знаю. Но это — наилучший выбор. В коридорах никого не будет, и это вызовет максимальное потрясение, ты должна это признать. — Скорее, разрушение. — Да, да. В этом и цель, Грейнджер. Выбить Амбридж из колеи, дать студентам немного повеселиться. К тому же, — добавил он с нежностью, — не говори мне, что ты на самом деле ждёшь этих чёртовых экзаменов — ты могла бы сдать их с закрытыми глазами и привязанной за спиной палочкой, маленькая ведьма, и мы все это знаем. — Лести оказалось достаточно, чтобы расслабить её поджатые губы, но она всё ещё смотрела на него с толикой подозрения. Он одарил её своей самой обворожительной ухмылкой, прежде чем продолжить. Они сближались. Снова. Не как прежде, когда он сидел рядом. Полностью. Ей пришлось задрать голову, чтобы нормально на него смотреть, и он был всего в нескольких коротких шагах от того, чтобы прижать её к краю ванны. — Во-вторых — и это важно — мы собираемся уничтожить все декреты Амбридж. Взорвать их прямо на этой чёртовой стене. Его глаза закрылись, и он практически мог видеть расколотое дерево, истлевший пергамент. Снова открыв их, он каким-то образом оказался ещё ближе. Достаточно близко, чтобы увидеть золотые крапинки в её карих глазах. Почему это продолжает происходить? — Это символичный жест, но ещё и практический шаг. Видишь ли, без этой стены будет сложнее отслеживать и обеспечивать соблюдение правил. Правдоподобное отрицание и всё такое. Он был удовлетворён отвисшей челюстью Грейнджер. — Но это юридический термин. Магловский юридический термин. — Знаешь, Грейнджер… Я практически оскорблён твоим тоном. Она великолепно покраснела. Ему потребовалась каждая крупица самоконтроля, чтобы не погладить её по щеке и не сократить дистанцию, не почувствовать, как под её идеальной кожей бежит кровь. Будет ли она такой же тёплой, как он представлял? Такой же мягкой, как выглядит? Потому что он представлял. Он смотрел. — Тебе следует как минимум сохранить свой декрет, — подала голос она, удивив его. — Всевозможные Волшебные Вредилки: вне закона, ещё до открытия. И она улыбнулась. Еле заметно, но достаточно для того, чтобы зажечь его собственную улыбку. Она всегда была такой яркой, очень яркой — как бы ни пыталась это скрыть. Она полностью заполняла пространство перед ним, хотя это он над ней возвышался. Магия потрескивала в её волосах и лилась с кончиков пальцев, заставляя его чувствовать себя… Будто бы непобедимым. Когда он был рядом с ней, он чувствовал, что всё возможно. Какая же опасная мысль. — Может, так и сделаю, — кивнул он, уже мысленно вешая этот декрет на стену в пустом магазине. Может, он повесит его над кассой. Или в квартире наверху, над подержанным диваном, который они с Джорджем уже купили. Невольно у него перед глазами появился образ, как он зацеловывает Грейнджер до потери сознания на этом диване. — А третий этап? — Хм? — Он рассеянно наблюдал, как несколько пузырьков проплыли между ними, скользя вдоль её руки. Она бы обняла его за плечи этой рукой, а потом… — Третий этап твоего грандиозного плана. Его разум на секунду отключился, когда она покачнулась в воде, отталкиваясь от стены. Пена опасно расступилась, открывая обнажённую кожу. Новый план: поцеловать Грейнджер. Но это не было новым планом — это старый план. Нелепый, постоянно отвергаемый план. Были десятки предварительных вариантов, подобных этому, и все оказались отклонены из-за того, что были слишком безумны, слишком опасны, слишком маловероятны, слишком трудны, слишком пугающи. Это был не тот план. И, как он мгновенно понял, это был не тот план, о котором она спрашивала. Она хотела знать о том, как он уйдёт, она хотела понять… Но внезапно ему стало невыносимо думать об этом. Он так хотел рассказать ей, объясниться, а потом просто… перехотел. И снова он обнаружил, что ныряет под воду, надеясь дать себе небольшую отсрочку — чтобы прочистить голову. Он не отстранился — просто нырнул. Сел на пол, скрестив ноги, на несколько долгих, безмолвных секунд, пока вокруг него бурлила вода. Он почувствовал движение её ног, отталкивающихся от уступа, но в этот раз проявил осторожность и держал глаза плотно закрытыми, пока не всплыл на поверхность, смаргивая стекающую по лицу пену. И Грейнджер была прямо там, сокращающая расстояние между ними. Шла сквозь воду, подпрыгивая вверх и вниз, хотя глубина была достаточной, чтобы стоять без проблем. Но, как он предположил, она должна держаться под слоем пены, чтобы он не увидел ничего из того, что ему видеть не полагается. Мгновение он наблюдал за её движением. Её лицо и плечи блестели от пара. Её брови двигались… странно двигались, что, если бы он был достаточно смел, мог бы истолковать как выражение симпатии или, по крайней мере, дружелюбия. Но он бы смело трактовал это как изумление. Он сидел прямо перед ней, осознал он. Под водой. Возможно, на одном уровне с её… Она заговорила: — Фред, у тебя… Грейнджер подняла из воды одну руку, и он усердно, честно старался не смотреть, как по ней скользит мыльная пена. Наблюдать за тем, как она прикусывает губу, было ещё хуже. Он чувствовал, что может взорваться, потому что хотеть Гермиону Грейнджер — всё равно, что хотеть солнце. Это сводило с ума. Ошеломляло. Он был ужасен в этом. Она махнула рукой перед его лицом. — Что? — Он попытался улыбнуться, тряхнув головой и забрызгав верхнюю часть её груди пеной. Не смотри, не смотри, не смотри. С хихиканьем — хихиканьем, слабым, но плывущим над паром, как птица, — она подняла руку выше. — Иди сюда, — скомандовала она, расслабив пальцы. У него пересохло в горле, и он попытался сглотнуть. А потом наклонился так, что её рука зависла прямо перед его лицом. Может, если бы не горячая ванна и если бы он уже не был чертовски горячим, он бы смог почувствовать жар её кожи. Но всё, что он ощущал — это свой пульс и жжение в животе. Грейнджер упрямо продолжала: — У тебя… на лице… А затем медленно коснулась пальцами его щеки. Поначалу это казалось далёким, будто происходило с кем-то другим: кем-то, кто вполне мог стоять в ванне старост с Гермионой Грейнджер. Но затем её улыбка померкла и превратилась в выражение нежного удовольствия. И, будто по волшебству, это произошло с ним. Он почувствовал это. Неуверенность в движениях. Мягкость кожи. Как она стёрла пену одним мизинцем, а остальная её рука дрожала, но не прикасалась к нему. Когда подушечка её большого пальца коснулась его челюсти, он ощутил, как его мышцы резко напряглись, подавляя желание отреагировать. — Прости, — прошептала она. За что? За что она вообще может… — Не извиняйся, — ответил он и вскинул руку, чтобы удержать её от движения, от разрыва прикосновения. Даже если это было неправильно — это не должно было произойти, не между ними, никогда — он не смог удержаться и прижал её ладонь к своей щеке. Провёл пальцами по шрамам на тыльной стороне её руки, и боль в животе смягчилась, заставив его вздрогнуть от самого странного, самого защитного чувства, которое он когда-либо испытывал в своей жизни. Грейнджер, он точно знал, никогда не должна была так страдать. Он мог бы остановить это, решил он. Он остановит. Будет продолжать делать всё возможное, чтобы предотвратить это. Он знал, как сделать мир ярче, счастливее. И он сделает. Он в любом случае бы это сделал, но зная, каково это — быть так близко к кому-то столь яркому… Она должна всегда выглядеть так, как сейчас: немного ошеломлённой, но задумчивой, с приоткрытыми в довольном удивлении губами. Тянущейся вперёд и вверх. К нему. Умом он понимал, что у Грейнджер есть и другие грани: те, которые нравились ему не меньше. Умные, блестящие грани. И непостижимые, приводящие в бешенство. И громкие, властные. И мстительные, яростные. Все они были фантастическими, но в основном он просто хотел видеть её счастливой. В последнее время у них было так мало поводов для счастья, не так ли? У них могло быть хотя бы это, верно? Магнит в животе, который он так долго игнорировал, потянул его вперёд, вынуждая сделать один трясущийся шаг, последний шаг, пока он не навис над ней так, что это уже нельзя было неправильно истолковать. Он и представить не мог, чего хотел этим добиться. Но он мог чувствовать исходящую от неё волнами магию — такое же сладко-острое ощущение, что и всегда, только больше. Её магия покалывала его щёку, сжималась в горле, тянула. Что-то глубоко в его груди. Внизу живота. — К чёрту всё, — сказал он, обращаясь не к ней. К комнате и ко всему миру в целом. Приняв решение за долю секунды — и, хоть убей, он не знал, правильное ли оно — Фред снова наклонил к ней голову на расстояние вдоха. И замер, ожидая. Его сердце бешено колотилось в груди, мысли путались. Что он делал? Что он делал? А она не шевельнулась. Не отстранилась. Так что он просто… Сократил расстояние.***
Её мир перевернулся, и желудок вместе с ним. В другой вселенной, в которой она не знала, каково это — держать волшебную палочку или накладывать идеально произнесённое заклинание, она могла бы назвать это — давление его губ на её, тянущее чувство, которое он вызывал у неё под грудиной, кружение чистого и безудержного желания у неё в животе… Она могла бы назвать это магией. Всё ещё может. Потому что ощущение было невероятным. Головокружительным, захватывающим, которое невозможно совместить с крепкой хваткой его рук, удерживающих её в вертикальном положении. Одна широкая ладонь влажно прижималась к её щеке, выбившийся локон расплющился между ними и лип к коже. Второй ладонью он держался за её руку, их переплетённые пальцы опустились под воду, чтобы быть унесёнными невидимым течением. Каждая точка соприкосновения создавала цепочку, от которой покалывало всё тело. Она целовала Фреда. Поцелуи с другими парнями ощущались по-другому. Конечно, у неё было не так много возможностей для сравнения — только Виктор и симпатичный парень-магл, с которым она встретилась во Франции. Они были милыми. Но они совершенно не походили на это. Даже близко. Это ощущалось как что-то совершенно другое… что-то редкое. Возможно, исключительное. Определённо слишком хорошее, чтобы от него отказываться. Ей хотелось выползти из себя и влезть в него. Всё сразу: каждый неловкий взгляд, каждое внезапное изменение в её дыхании, когда он прижимался к ней слишком близко, каждый раз, когда её живот сжимался от того, как он произносил «Грейнджер», — всё это имело название. И она хотела сказать ему это, рассказать обо всём, что когда-либо хотела сделать, и чтобы он рассказал ей всё в ответ. У неё было чувство, будто она открыла новую книгу с нетронутыми страницами, чтобы обнаружить, что там столько всего можно узнать. У неё было чувство, будто её целовали до тех пор, пока её разум не растворился в восхитительной, невероятной пустоте. Вытянуться из воды… встать на носочки, вытянуть пальцы из ладони Фреда, позволяя им скользнуть по его руке вверх, пока другая рука огибала челюсть и погружалась в его волосы, — всё это было инстинктивно. Она знала, что за ней тянутся мыльные разводы, что вода рекой льётся между её очень обнажённых грудей, но это едва ли имело значение. Всё ещё сжимая в кулаке его волосы на затылке, она почувствовала, как по его плечам пробежала дрожь, затем он втянул воздух, как при резком вздохе, и осторожно, неуверенно коснулся пальцами её талии. Он держал её как хрустальную вазу, а затем… Он притянул её ближе со звуком, прозвучавшим как стон. Вокруг них закружился горячий тяжёлый воздух, и что-то внутри неё сжалось в ответ. Прижатая к его груди, Гермиона вздрогнула от тёплой твёрдости его мышц — ощущение незнакомой кожи смешалось со слишком знакомым запахом, и всё вместе было пропитано мылом и желанием. Она пошевелилась, желая большего. Движение было похоже на электрический разряд, даже при отсутствии должного трения, и всё её тело отреагировало: напряглись соски, поджались пальцы на ногах, руки сжались в кулаки. Она задрожала, отчаянно всхлипнув в его открытый рот. Ей могло бы стать неловко, но она слишком далеко для этого зашла. Словно ужаленный, он отскочил назад, карие глаза распахнулись и зажглись беспокойством. — Чёрт, прости… — Он звучал непохоже на себя. Голос был прерывистым, почти хриплым, будто из него вышибло дух. — Я… это было совершенно… это было слишком… Его бормотание — он выглядел настолько встревоженным, что это приводило в замешательство, — продолжалось, даже когда она пошатнулась от потери контакта, и их кожа разъединилась с влажным хлопком. Каждое место, которым она касалась его, зудело от холода и потери, и Гермионе пришлось постараться, чтобы не вздрогнуть. И не схватить его обеими руками. — Нет, — поспешила она прервать его, так резко тряхнув головой, что волосы освободились от удерживающего их заклинания и рассыпались по плечам и спине. Его глаза, тёмные и пристальные, проследили за кудряшками, послав ещё одну волну жара внутри неё. — Ты не… это было… то есть, Мерлин. — Хорошо? — Слово сопровождалось ухмылкой. Но под дерзкой дугой бровей скрывалась нерешительность, сковывавшая конечности. Неопределённость. — Хорошо, — подтвердила Гермиона. Последовала пауза, во время которой он снова осмотрел её. И внезапно она пришла в себя — опустила руки на грудь, прикрываясь, и начала краснеть. — Вроде как… переосмысливаю слово, на самом деле. Он выглядел удивлённым, хоть она и не поняла, почему. — Хорошо, — тепло повторил он, и его ухмылка трансформировалась в улыбку — намного шире и теплее, от которой у неё заныло в животе, и ещё сильнее — в груди. Он выглядел… испытывающим облегчение? Осознание задело её за живое. При всей их относительной разнице в опыте, он выглядел таким же сбитым с толку, как и она. Гермиона сглотнула. — А что насчёт?.. — Она замолчала, пытаясь создать впечатление наличия самообладания, несмотря на жар на щеках и бушующие в организме гормоны, крадущие все слова. Её ладони, зажатые под влажными руками, вспотели. — Я имею в виду, у меня не такой уж большой опыт… не так уж много было возможностей… эм, поцеловаться. — Грейнджер, — засмеялся он, хотя, казалось, смеялся не над ней. — Ты идеальна. — Он потянулся к ней, и она ощутила, как желудок снова трепыхнулся, почувствовала это в ту же секунду, когда его ладони коснулись её, обхватив локти. Его большие пальцы двигались назад-вперёд, отчего она покраснела ещё сильнее. Она хотела почувствовать, как он повторит это движение… где-нибудь в другом месте. Везде. Почему он перестал целовать её? — В смысле, я хотел… — И он снова засмеялся, грубо и хрипло. — С тех пор, как… Фред потряс головой, будто стараясь её очистить. Волосы упали ему на лоб. — Я не знаю, что сказать, — радостно провозгласил он. — Ты сделала из меня идиота. — О, — выдохнула она. И, призвав всю свою храбрость, протянула руку, чтобы откинуть его волосы назад. Они были такими мягкими, скользили между пальцев, словно шёлк. Она поддразнила, сверкая глазами: — Едва ли я могу приписать это на свой счёт. — Это было похоже на ощущение от выпитого шампанского — оно бурлило внутри, заполняя её пьянящим чувством тепла и смелости. Ей нравилось это… подтрунивание. Флирт? Чем бы это ни было, ей нравилось это «туда-сюда»: ощущение того, что они в этом вместе. Взаимность. Однозначно лучше, чем заговоры. — О, это мило. Очень мило, — пожаловался Фред, всё ещё улыбаясь. — Я целую тебя, и ты оскорбляешь мой интеллект. — Поцелуй меня снова, — срывающимся голосом сказала она, изо всех сил стараясь набрать достаточное количество воздуха. — Я начну с того, что тебе нужно подстричься. В его глазах что-то вспыхнуло. Что-то тёмное и голодное, и он моргнул. Твёрдо: — Верно. На этот раз, когда он её поцеловал, она была готова. Готова к тому, что весь её мир перевернётся и сойдёт со своей оси. Снова. Она не следила… на самом деле, не могла уследить за тем, как долго они оставались в таком положении: её руки на его шее, его ладони на её руках удерживали её вертикально. Всё это был один долгий, медленный поцелуй, переходящий в следующий, с короткими моментами не-поцелуев, которые казались скорее блоками в бесконечной последовательности, чем реальными нарушениями ритма. Головокружительного, играющего на губах, языках и зубах; сердце стучало, как барабан. Но она почувствовала, когда он изменился: двинув челюстью, шире открыл её рот, притянул ближе — пока она не поняла, что начнёт взбираться по его телу, если он что-нибудь не сделает. Его ладони нежно скользнули с её рук на бёдра, удерживая её на месте. — Нормально? — Да, — выдохнула она ему в губы. — Не останавливайся. — Это было требовательно, поняла она. Подумала. — Пожалуйста. Он издал слабый звук — на самом деле, он издавал много звуков: лёгкие вздохи, которые проносились сквозь неё, тихие «мм», вибрацией отдающиеся на её языке — и, казалось, слово «пожалуйста» на самом деле было волшебным. Как ей и говорили в детстве. Она попробовала снова, желая, чтобы он переместил свои руки куда-нибудь ещё, в более стимулирующее место: — Пожалуйста. — И это явно выглядело, как волшебство: слово разблокировало ещё один звук — практически рык — и отчаянную хватку на её бёдрах, которая казалась предвестником чего-то большего. Если только ей удасться подобрать правильную комбинацию из действий и слов… — Грейнджер. Она зажала зубами его нижнюю губу, и боги, как приятно было его кусать. Плюшевый. И сила, которая пришла вместе с этим — автоматический рывок его бёдер, его пальцы снова впились в неё, — ощущалась нереально. Как получение правильного ответа на уроке, умноженное на тысячу. Мягко она снова прикусила его губу — сильнее, чем в прошлый раз, но всё ещё нежно. Потянула. Гермиона чувствовала его реакцию под водой — подрагивающие бёдра, что-то мягкое-но-твёрдое и незнакомое, упирающееся ей в живот. Для этого есть анатомическое название, выругалась она на себя. Но она могла простить себе некоторую затуманенность сознания: он целовал её до умопомрачения. Она освободила его губу и провела по ней языком. Он снова притянул её ближе, вплотную к груди, прежде чем отпустил. Как будто должен был остановить себя. — Блять, — засмеялся он. — Не могу поверить, что я… Грейнджер, подожди. Её тело было горячим; её лицо было горячим, запылав ещё сильнее, когда он отстранился. Она не могла перестать краснеть и думала, было ли это какой-то постоянной реакцией на близость Фреда Уизли. Она уткнулась в его ключицу, прижав ладони к его груди, и зажмурилась, чтобы он не мог видеть её, а ей не приходилось смотреть вообще. — Я сделала что-то не так? — И её голос был таким неловким — таким хриплым и непохожим на обычный — что она покраснела ещё сильнее. — Боги, нет. Просто… эй, — сказал он, приподнимая пальцем её подбородок. — Пожалуйста, посмотри на меня. Чёрт, ты красивая. Мне и так тяжело, так что не надо… нет, не смотри на меня так, ведьма. Она не очень поняла, что он имел в виду, но моргнула, купаясь в его тёплой, ласковой улыбке. С его волос капала вода, и он выглядел как-то иначе, чем обычно. Удивительно серьёзно. И находиться так близко к его лицу всё ещё казалось странным… почти нереальным. — Ты должна понять: иметь чувства к тебе всегда казалось немного… невозможным, — сказал он, искренне глядя на её поднятое вверх лицо. Большим пальцем он гладил её щёку в том же назад-и-вперёд ритме. — Так что я плохо показывал это — вот почему сейчас я пытаюсь всё сделать правильно, хорошо? — Что ты имеешь в виду? — Я не хочу давить на тебя, — многозначительно сказал он, опустив взгляд на место соприкосновения их тел и снова подняв. Она моргнула. — Ты не давишь. — Ага, — фыркнул он. — Я уже оправился от шока от поцелуев. Это потрясающе, я мог бы делать это целый день. Но я говорю о… о чём-то, к чему ты не готова. Внезапно жар, пронизывающий её кожу, перестал казаться сказочным, или восхитительным, или любым положительным словом, которое она могла придумать. Он ощущался удушающим, болезненным от осознания, что он не собирался ничего с этим делать. До сих пор он обращался с ней довольно осторожно, и это резко контрастировало с нуждой, которую она испытывала, — и которую он тоже чувствовал, она знала. Она буквально ощущала, как он её чувствует. — Фред Уизли, не будь таким покровительственным. — Гермиона оттолкнула его обеими руками, а затем опустила кулаки на бёдра, расплёскивая пену. Сейчас её не волновала собственная нагота или жидкий жар, который он как-то вызвал между её ног всего несколькими поцелуями. Она чувствовала раздражение, и праведность, и храбрость. — Возможно, я относительно неопытна, но это не значит, что я не способна сама решить, к чему я готова, а к чему нет. Я имею в виду, неужели я действительно похожа на человека, который просто… полностью разденется и залезет к кому-то в ванну? К кому-то, в чувствах к которому я не была уверена до того, как залезла? Фред, казалось, сжал губы, даже не пытаясь сдержать улыбку. Значит, он находит её гнев забавным? Конечно, находит, напомнила она себе. Это же Фред. — Кажется, я с самого начала выразилась достаточно очевидно. Я хочу этого. Кроме того, ты уезжаешь, а я остаюсь, и я хочу… — Комок в горле не дал ей договорить. Хочу, чтобы это был ты. В любом случае хотела бы, чтобы это был ты. Хотела, чтобы это был ты, даже когда была слишком мала для того, чтобы понять, чего вообще хочу. — Если ты этого не хочешь, — предприняла она ещё одну попытку, и язык снова споткнулся на слове «хочешь», — это совершенно нормально. Но не смей принимать это решение за меня. Не играй в благородство. Он сделал шаг вперёд, снова сократив расстояние между ними. Она задумалась, всегда ли так будет: один отступает, другой движется вперёд. Давать и брать. Противоположности во многих отношениях, движущиеся в разных направлениях, но всё ещё пытающиеся проложить путь друг к другу. Возможно, это казалось слишком значительным — анализировать один поцелуй в такой ванне. Возможно, и нет. Потому что в какой-то момент за последнее время она отказалась от твёрдой уверенности в том, что перерастёт эту подростковую влюблённость; в какой-то момент — возможно тогда, когда он целовал её до умопомрачения — она начала думать, что это навсегда. Но она не могла долго раздумывать над этой переменой. Он поднял руку и целенаправленно обхватил её за талию, проведя пальцами по рёбрам, словно они принадлежали ему. Подушечка большого пальца коснулась нижней части груди — такое крошечное прикосновение, далёкое от всего, чего она хотела, но оно пронзило её до кончиков пальцев. Она увидела перемену его намерений по заострившимся чертам лица. Голод казался более явным, прямым и безоговорочным. Быть объектом этого взгляда было опасно. И прекрасно. — Я ни единого дня в моей жизни не был благородным, — с укором сказал он. — И всё же… ты скажешь мне, если захочешь остановиться? Гермиона кивнула. Но на этот раз, когда он склонился, чтобы поцеловать её, она знала, что не остановится. Ни за что на свете.***
Как они смогли перейти к чему-то настолько новому так, будто это было абсолютно естественно, осталось совершенно за пределами понимания Фреда. Но они это сделали. По натуре он был экспериментатором, и она дала ему более чем достаточно возможностей для работы. Он мог пробовать всё, что угодно — каждый угол, любое давление, любую комбинацию поцелуев и посасываний и покусываний, каждый дюйм её рта и горла — он мог пробовать новые прикосновения сразу, как они приходили ему в голову, и она давала великолепную, точную обратную связь. Она извивалась под его руками, и её мягкая кожа посылала сквозь него ударные волны; её бёдра постоянно сокращались и покачивались в неосознанных попытках добиться большего и лучшего контакта. В первый раз, когда она прижалась к его члену, он подумал, что это могло быть случайностью. На двадцатый он начал понемногу терять голову. — Запрыгивай, — сказал он. — Мм? — Когда она отстранилась, её глаза были стеклянными и яркими одновременно, а губы — мягкими и припухшими от поцелуев. Он почувствовал, как дёрнулся, прижавшись к её животу. Без сомнения, он выглядел примерно так же. Он погладил её по нижней части спины, выводя маленькие круги на позвоночнике. — На меня. Обвив его руками за шею, она сделала, как он просил, и Фред вдруг почувствовал благодарность за все годы, что играл в квиддич. Он не потерял равновесия, оставшись твёрдо стоять на ногах, пока она обхватывала ногами его бёдра, хоть и резко выдохнул, когда она неосознанно потёрлась о него — его эпатажные плавки практически не притупляли трение её тёплого тела. Он впился пальцами в нижнюю часть её бёдер; кожа была такой мягкой, такой податливой, что он чуть не застонал вслух. Почему он не думал, что это будет настолько ошеломляюще? Внезапно оказавшись на одном с ним уровне, Грейнджер снова покраснела. Она извивалась в его руках, и он почувствовал прикосновение влажных волос к своему животу. Он никогда ещё не находился настолько близко к голой девушке, и он был уверен, что она тоже никогда не была так близко к (почти) голому парню. Никогда не была такой голой. Неудивительно, что она так покраснела. Он постарался её успокоить: — Не могу поверить, что ты всё ещё краснеешь, — поддразнил он. — Это же я. Просто Фред. Твой друг. Знакомый старый друг. Друг, с которым ты хочешь потрахаться, но… — А затем он опустился к её шее, осыпая лёгкими поцелуями — потому что мог и хотел этого. Он прикусил сухожилие. Запечатлел поцелуй за ухом. Вызвал лёгкий стон и дрожь её бёдер, которая отправила его на луну. Она зарылась пальцами в его волосы, и он хмыкнул. — Хм. Может, я слишком многословен. Ты хочешь, чтобы я успокоил тебя разговорами, или чтобы заткнулся и начал пробовать разное? Он слегка приподнял её и начал покрывать поцелуями верхнюю часть её груди. Он был прав: они и правда на вкус были как ваниль и мыло. Удивительно приятное сочетание, и, вероятно, он будет любить его до конца жизни. Если всё не испортит, конечно. — Мм, — выдохнула она, и он почувствовал это макушкой. — А ты… ох, как думаешь, ты сможешь делать несколько вещей одновременно? — Он снова провёл зубами по этому же месту. — Ох. Он хмыкнул в притворном смятении, пряча улыбку в её мягких изгибах. — Ты звучишь так, будто искренне сомневаешься во мне. Она чуть сильнее дёрнула его за волосы, и его улыбка стала шире. Маленькая властная ведьма. — Пожалуйста, — произнесла она. И лёгкое поскуливание в этом слове — пожалуйста — оказалось всем, что требовалось. Подведя их обратно к краю бассейна, он повернулся и уселся на подводный выступ, оказавшись в воде по грудь. Осторожно передвинул ноги Грейнджер так, чтобы её колени были по обе стороны от него, а вагина — прямо над его раздражающе настойчивой эрекцией, которая, казалось, преследовала её, как грёбаный зонд. Он обрадовался, что она не отпрянула, а вместо этого нависла над ним. — Вот так. Чтобы ты не забывала, кто тут главный, — сообщил он ей. Она с сомнением взглянула на него, и он закатил глаза. Надеясь успокоить её, он погладил её бёдра. — Ты. Ты контролируешь темп, помнишь? К его облегчению, она кивнула. — И таким образом, — быстро добавил он, — передо мной открывается лучший вид во всём замке. — Что было правдой, даже если это заставило Грейнджер покраснеть. Зрелище было поистине великолепным. Её мягкий живот поднимался из пены, заполняя поле его зрения, будто он смотрел на утёс с берега. Сверкающие капли воды стекали по ложбинке между грудей, будто моля о том, чтобы их слизали и сцеловали, а то, как она смотрела на него сверху вниз… Мерлин, с зажатой между зубами нижней губой, хмурой морщинкой между бровей… потому что это была Грейнджер, и она всегда была сосредоточена, даже на этом. На нём. Её волосы образовали медово-коричневый ореол вокруг головы. Он поцеловал её чуть выше пупка. Не могу поверить, что это на самом деле происходит, подумал он. Вот только, судя по всему, он сказал это вслух, потому что губы Грейнджер изогнулись, а глаза засверкали. И она наклонилась и накрыла его губы своими, и этот поцелуй был своего рода ответом, а не источником всех его вопросов. У её губ был вкус чая. Но он мог делать несколько вещей одновременно, и был намерен это доказать. Медленно Фред поднял руки из воды, увлекая за собой хлопья рассеивающейся пены, поглаживая её по животу, рёбрам; круговыми движениями обводил грудь, приближаясь ближе, пока не смог провести большими пальцами по соскам, и в этот момент их губы с чмокающим звуком разъединились, потому что у неё с легким выдохом отвисла челюсть. — Кстати, ты великолепно справляешься, — сообщил он ей, целуя в уголок губ. — Твои выражения лица… Раз, второй… назад и вперёд — он повторял движения, пока её соски не затвердели. Ощущать, как её тело реагирует на него, оказалось невероятно. Он наблюдал, как двигалось её горло, когда она сглотнула, как сжимались и снова расслаблялись губы, и сжал пальцы. Она всем телом задрожала от интенсивности ласки, сжав ногами его бёдра. Она всё ещё не опускалась ниже, что означало, что он всё ещё был болезненно твёрд, и жаждал хоть какого-нибудь контакта. Но едва ли это имело значение. Она пойдёт дальше, когда будет готова. Одну руку он завёл ей за спину, заменив её ртом. Когда его губы сомкнулись на напряжённом соске, она застонала. На самом деле, действительно застонала. И так резко вцепилась в его волосы, что чуть не вырвала их с корнем. За опущенными веками его глаза закатились, и он промычал что-то бессмысленное ей в грудь, другой рукой сжав её бедро. Пальцем скользнул вниз к лобку, давая им обоим привыкнуть к ощущению его близости к этой части её тела. Назад и вперёд, он водил большим пальцем в такт движению губ и пальцев другой руки. Вскоре её бёдра начали слегка покачиваться в том же ритме, с губ срывались тихие прерывистые звуки. Он сжал её бедро. — Как я справляюсь? — прошептал он, облокотившись подбородком на её живот. — Хорош в многозадачности? — Ты придурок, — огрызнулась она, но слова прозвучали неуверенно. И руки в его волосах были мягкими. — Но… да. — Всё благодаря годам игры в квиддич, надо отдать ему должное. Ловкость. — Ага, и сколько раз тебе приходилось заново отращивать эту руку? — спросила она, пробежавшись пальцами по его руке и накрыв ладонь, ласкающую её грудь. — Эту? — Он ещё раз нежно ущипнул её сосок и зачарованно наблюдал, как она обхватила его запястье, одновременно выдыхая от удовольствия, будто он успокаивал её, даже когда помогал ей раскрыться. Её ладони были такими маленькими по сравнению с его, но всё, что требовалось — это малейшее движение этих ловких пальчиков, и он уступит. Остановится. Никогда не заговорит об этом и притворится, что никогда её не касался. Обёрнут вокруг этих нежных тоненьких пальчиков, весело заметил он. — Мхм, — кивнула она, сжав губы. — Эту — никогда, — сказал он. — Настоящая, оригинальная модель Фреда Уизли. А вот в этой руке… — он пошевелил пальцами у её бедра, — есть несколько косточек… — костяшками провёл по коже вверх до паха, — которые являются щедрым даром… — коснулся её половых губ, — от мадам Помфри. — Неужели. — В слове не было ни малейшего любопытства. Её глаза просто закрылись. Бёдра подались вперёд, хотя он не был уверен, что она осознала это движение. — Мхм, — промурчал он в её кожу. — Как ты, милая? Всё ещё хорошо? Она кивнула, не открывая глаз. Он даже лицом мог чувствовать, как по её телу бежала кровь: слабое эхо пульса отдавалось ему в челюсть, в кости. — Готова попробовать что-нибудь ещё? Гермиона резко открыла глаза, посуровев. — Почему ты… так мил? — Ты только что назвала меня придурком, — засмеялся он. — Ты — и то, и другое. Сочетаешь в себе и то, и другое. Ты… — Внимательный, потому что ты дорога мне? — ответил он автоматически, не заботясь о том, насколько открытым это его оставило. Он уже был открыт практически во всех других отношениях — или будет, когда наконец придумает, как избавиться от этой полоски ткани, сдерживающей эрекцию. С полуулыбкой он провёл дорожку поцелуев вниз по её животу, остановившись на пупке. Он видел свою собственную руку, дрожащую под водой. Коснувшись, но не двигаясь, он замер прямо у вершины её бёдер, расплывающихся в дразнящей неразличимости. Боги, он хотел прикоснуться к ней как следует. Хотел, чтобы она чувствовала себя хорошо, и великолепной, и совершенной, и желанной. — Просто это не то, чего я… могла ожидать, — сказала она, смягчившись. — От тебя. — Что я буду милым, или что ты дорога мне? Честно, всё, что ему надо было сделать для прекращения этого разговора — нажать на клитор. Но он терпеливо ждал, пока её челюсти напрягались и расслаблялись. Другой ладонью он нежно накрыл её грудь. Она была такой мягкой. Через мгновение она вздохнула. — Теперь я веду себя как придурок. — Немного, — согласно кивнул он. — Но мне нравится. Это вроде как мой пунктик. — Он погладил её костяшками пальцев, тонко напоминая, почему они тут оказались. — А теперь, если не возражаешь, я бы хотел вернуться к выполнению нескольких вещей одновременно, окей? Грейнджер задрожала, и его тело пронзила ещё одна волна желание. — Хорошо. — Ты знаешь, что тебе нравится? Могло бы сэкономить время. — Я не… просто… — У неё перехватило горло. — Просто дотронься до меня. — Она звучала так, будто силой вытолкнула слова из глотки, и когда он поднял взгляд на её лицо — хотя вид его длинных бледных пальцев на её загорелой коже был невероятно соблазнительным, — то заметил, что она напряжена. Отпустив её грудь, он потянулся назад и схватил маленькую ручку, свисающую с его плеча, притянул к себе и запечатлел на ладони поцелуй. — Хорошо, — прошептал он в её линию сердца. Конечно, он был знаком с процессом, но по какой-то причине — причине, которую ему не нужно и не хотелось понимать — это казалось более важным, чем раньше. Было более важным. Определённо менее ожидаемым, менее подготовленным. Он хотел всё сделать правильно. Поэтому, когда он согнул пальцы и провёл ими по её половым губам, которые были влажнее воды, и при этом как-то мягче, он сохранял нежность прикосновений. Он наблюдал за её лицом, пока её челюсти двигались, а глаза оставались зажмурены; пока она привыкала к ощущению прикосновений там, где её раньше никто не трогал. И он осторожно двигался вверх, огибая, не-совсем-касаясь клитора способом, который, может, и не был идеальным, но требовал всей концентрации, на которую он был способен. Её лицо было таким говорящим. У него вошло в привычку читать людей — их тики, симпатии и антипатии, их честные ответы — и она так охотно делилась с ним всем этим. Открытая книга. — Ты уже делал это раньше, — внезапно догадалась она, хоть и не смотрела на него, и у него не было ни малейшего подозрения, что это спровоцировало. — Мм, — промычал он, не подтверждая и не опровергая. — Почему ты так думаешь? — Она подпрыгнула, когда он дотронулся до неё под определённым углом — очевидно, чувствительным — и он снова поцеловал её напряжённые пальцы. — Расслабься. Она кивнула. — У тебя, кажется… поразительные познания в анатомии. — Он усмехнулся тому, как прилежно она звучала, даже задыхаясь, пока его пальцы скользили по чувствительному клитору, а вторая рука обхватывала её бедро. Он старался не думать о том, как сильно хотел просто… погрузиться в неё, пальцами и всем остальным, и никогда не выходить. Как сильно он хотел, чтобы она перестала думать и просто позволила ему… Но она всё ещё говорила. — Мне дали понять, что большинство мужчин понятия не имеют, что делают. Ты, очевидно, имеешь. — Я польщён, Грейнджер, — ухмыльнувшись, сказал он. И он был. Когда он провёл пальцами между её половых губ, она была даже более мокрой, чем до этого. Её тело реагировало, несмотря на то, что мозг, казалось, работал в два раза сильнее; он мог сказать это точно. — Но это в основном удача новичка. Слухи о моих свершениях очень сильно преувеличены. — Он подчеркнул свои слова, позволив пальцу погрузиться — совсем чуть-чуть — в её влагалище. Она была горячее, чем вода в ванне, и он почувствовал, как снова дёрнулся. — Ох, — выдохнула она. И сказала, стиснув зубы: — Ты не должен лгать, чтобы я почувствовала себя лучше. Ухмылка Фреда померкла, и он моргнул. — Я не… зачем мне тебе врать? — Чтобы я почувствовала себя особенной? — неуверенно ответила она, и его пальцы замерли. В нетерпении Грейнджер распахнула глаза и дёрнула бёдрами — движение было настолько слабым, что он понял, что оно было непроизвольным. Она не понимала. Как она могла не понимать. Он же сказал, да? — Гермиона, — произнёс он так твёрдо, как только мог. Буквы её имени застревали у него во рту, потому что, сколько бы он ни репетировал его в мыслях, это было совсем не то, что произносить вслух. — Ты глупая, гениальная ведьма. — Правда, он чуть не рассмеялся. Фред вернул палец на место, собирая скользкую смазку; большой палец замер в ожидании, готовый синхронизироваться с тем, что должно было произойти. А затем, когда она наконец посмотрела на него, с выражением, одновременно нетерпеливым, любопытным и умоляющим… — Ты и есть особенная, — сказал он. Он скользнул в неё. Нажал большим пальцем. Её голова откинулась назад. И по комнате расплылся её крик.***
— Ох, блять. Гермиона практически не сомневалась, что громко выругалась, но не могла быть полностью уверена, потому что каждая клетка её мозга была сосредоточена на невероятно странных и противоречивых ощущениях, возникающих под поверхностью воды, где в настоящее время Фред Уизли своим длинным, потрясающим пальцем прижимался к ней изнутри. Факт того, что проникновение сопровождалось внезапным контактом с её клитором, от которого подгибались коленки, абсолютно опустошающим мозг зрительным контактом и, возможно, самыми искренними, самыми прекрасными словами, что она когда-либо от него слышала… ну, всё это ничуть не помогало делу. Её глаза закатились, и она выругалась. И, когда её внутренние мышцы наконец расслабились и к ней вернулась капля здравого смысла, она увидела, что Фред смотрит на неё снизу вверх с самодовольным выражением лица. И она осознала, что обеими руками снова зарылась в его волосы, будто они подчинялись какому-то бессознательному стремлению придать ему как можно более взъерошенный и потрёпанный вид. Она высвободила руку и шлёпнула его по плечу. — Фред! — Да? — спросил он, одновременно сгибая палец, и её колени в очередной раз превратились в желе, лишая её равновесия. Он усмехнулся шире. Она застонала — хотя не столько от раздражения, сколько от удивления интенсивности стимуляции. Будто он нашёл какую-то волшебную кнопку и был полон решимости постоянно на неё нажимать. С медицинской точки зрения, поняла она, именно это и происходило, но от этого ощущения не становились менее странными. Менее опустошающим. — Ты невыносим, — пробормотала она. Он засмеялся, и он не перестал трахать её пальцем. Внутрь и наружу, постоянно стремясь к этому идеальному углу. Большим пальцем обводя круги по чувствительному клитору. Вода должна была смыть часть её смазки, но его пальцы, казалось, скользили всё легче и легче. И Фред не хотел — или, может, не мог — перестать ухмыляться. Он выглядел так, будто никогда в жизни не был счастливее, что о чём-то да говорило, учитывая, каким болезненно счастливым он всегда казался. — Я не знал, что ты можешь ругаться, — непринуждённо ответил он. Рукой, в настоящее время не сносящей ей крышу, он сжал её бедро. — Всегда думал, что ты… — ещё один толчок заставил её бёдра задрожать, — выше этого. — Мне нравится приберегать их, — задыхаясь, ответила она, даже когда её бёдра последовали его ритму. — Знаешь… подождать, пока они не окажут на-наибольшее воздействие. Использовать элемент с-сюрприза. — И затем, поскольку она начала чувствовать некое напряжение, похожее на сворачивающуюся перед нападением змею, только внутри, и из-за этого её зрение начало затуманиваться по краям, она заставила свои внутренние мышцы расслабиться, чтобы перестать реагировать на каждое движение его дурацких, умелых пальцев. Она заставила свои бёдра перестать раскачиваться и склонилась, чтобы поцеловать его. Чтобы заткнуть его рот. Чтобы заткнуть свой рот. Чтобы не чувствовать себя так запутанно. Конечно, она знала, как кончить самостоятельно. Она была образованной личностью, и у неё было хорошее понимание анатомии и физиологии — как на теоретическом, так и на личном уровне, по сравнению с остальным волшебным миром. Но его пальцы были больше, доставали дальше и могли погружаться под определёнными углами, которых она никогда не смогла бы достичь самостоятельно. Это означало, что закручивающаяся спираль внутри неё была странной и незнакомой — такого она не ожидала. Почему-то это было слишком сильно. Так что она его поцеловала. Потому что хотела подвести его к грани вместе с ней. Ну или, по крайней мере, начать тянуть его в этом направлении. Он замедлил движения пальцами, когда она направила всю свою концентрацию на касания его. Она провела ладонями вниз от его щёк к шее, погладила плечи. Осмелев, позволила им отправиться дальше — по его груди, плоскому животу — ища контакта, который заставил бы его отвлечься так же, как и она. Она почувствовала, как напряглись мышцы пресса под её ладонью. Почувствовала, как прервалось его дыхание. Почувствовала, как он вцепился в неё обеими руками. Это было приятно. Его рука дёрнулась и остановилась. Она почувствовала себя всесильной. Пьянящего ощущения было достаточно, чтобы перенести её ниже — на настолько незнакомую ей территорию, что она почти не заметила… Он хмыкнул — хотя буквально через секунду звук превратился в нечто другое — и выдохнул ей в губы. Смех? Она издала вопросительный звук и, возможно, наклонила бы голову, если бы её губы не были заняты поцелуями. Рукой она почувствовала нечто крайне неожиданное. Точно не кожу, хотя она поняла это только сейчас, дотронувшись чувствительными подушечками пальцев. Но это было что-то знакомое — в практическом, академическом смысле, чего совершенно точно не должно было быть. Вместо бархатистой кожи, которую она ожидала, она наткнулась на что-то, больше похожее на… Гермиона в ужасе отшатнулась. — Что это за хрень? Фред засмеялся. Снова — сильнее, чем раньше — и отодвинулся. От хохота его голова запрокинулась, открывая длинную линию горла и едва заметную выпуклость кадыка. Гермионе захотелось оставить там поцелуй — или укусить — но она не стала, вместо этого замерев у него на коленях с ладонью, обхватившей то, что должно было быть его членом. — Твоё лицо… — прохрипел он. — Мерлин, если бы ты только видела… Прочистив горло, она отняла руку, хотя даже это слабое касание оказалось слишком возбуждающим, если судить по его полусмеху-полустону. Свободной рукой он накрыл её ладонь, крепко сжав пальцы. — Прости, подожди, — выдохнул он, посмеиваясь. — Чёрт. Ты же понимаешь, что такого развития событий не предполагалось. Ты должна была выгнать меня из ванны. Отсюда и стринги из змеиной кожи. Гермиона нахмурилась, снова попытавшись отдёрнуть руку. На этот раз он ей позволил — поморщившись, казалось, от растерянности. — Не из настоящей змеиной кожи, очевидно. Перестал покупать такие годы назад, — пошутил он. — Чертовски дорого, уж не говоря о том, что совершенно неэтично. Я имею в виду, змеи могут говорить. Она поняла, что не может придумать, что на это ответить: её пронизывало слишком много противоречивых импульсов. Больше всего она хотела снять эту дурацкую штуку, чтобы нормально к нему прикоснуться. Но было и нечто большее, чем лёгкое замешательство: он надел эротические плавки из змеиной кожи? Чтобы пошутить над ней? Что ещё важнее: его волновали этические последствия признания магическим сообществом разумности змей? На самом деле, она не могла себе этого представить. Фред Уизли, покупающий стринги из змеиной кожи. Должно быть, он их трансфигурировал. Ей в голову пришла ужасающая мысль: что, если он попросил о помощи Джорджа или Ли? Она в растерянности приоткрыла рот. Из которого не вышло ничего, кроме недоверчивого вздоха. Недоумения. А затем… бурлящий из глубины… Смех. Гермиона так сильно захохотала, что её дрожащие ноги подкосились, и она упала ему на колени. Она хохотала так сильно, что её тело изогнулось само по себе, и она уткнулась головой ему в плечо. Она смеялась так, как не смеялась целый год — а может и дольше — и от этого у неё закружилась голова, так приятно было просто смеяться. Она давилась от смеха и фыркала в его кожу, пока не смогла немного взять себя в руки, лишь глупо хихикая время от времени. А затем она снова села, помогая руками удержать равновесие, и посмотрела ему в глаза. — Полагаю, это объясняет… — она прервалась, сжав губы и пытаясь сдержать смешок, — почему его называют «одноглазым змеем». Улыбка Фреда была такой широкой, что могла причинить боль. — Это ужасная шутка. Честно. — Тебе некого в этом винить, кроме самого себя. Его плечи затряслись от смеха. Гермиона не могла успокоиться; она чувствовала, как её собственное тело подрагивало от сдерживаемого веселья, будто его смех питал её. Делал легкомысленной и беззаботной. Она чувствовала себя настолько переполненной чем-то — счастьем, поняла она — что могла бы лопнуть. Только ей не нужно было этого делать: она могла просто наклониться и поцеловать его, изливая избыток через губы, через руки, обнимающие его, через собственный беззастенчивый звук удовольствия, который издала, когда он поцеловал её в ответ. Она могла, и она сделала. Она медленно подавалась вперёд, пока они не оказались так близко, что между ними и лист бумаги не поместился бы, пока трение и ощущение жара между её ног не напомнило ей, что на нём всё ещё была эта идиотская штука. — Сними, — пробормотала она, скользнув губами к его челюсти. — Сними их. Она прикусила покрытый щетиной подбородок и почувствовала, как напряглись его бёдра. — Не могу, — захныкал он. — Тебе придётся сдвинуться… а если ты сдвинешься, я начну рыдать от отчаяния. Что испортит настрой. — Трагическое впечатление от твоих… змеиных стрингов уже портят настрой. Не шевелись, — скомандовала она. — Акцио. — Возможно, она бы справилась и без палочки, но с подобными вещами нельзя быть слишком осторожным. Когда древко приземлилось в её ладонь, она добавила: — Я не представляла, что моя волшебная палочка понадобится мне сегодня для этого. — А что ты представляла? — озорно спросил он. — Практику чар в неглиже? Защиту от тёмных членов? — Жалящие заклинание в твою голую задницу, вообще-то, — парировала она. — А теперь не двигайся. Я собираюсь испарить эту ужасную штуку. — Что? Погоди, осторожнее с… Но было слишком поздно. Она опустила руку с палочкой под воду, вонзив кончик в полоску ткани на его бёдрах. После простого невербального заклинания она почувствовала, как змеиная кожа исчезла — к счастью, её больше никто и никогда не увидит и не почувствует. — …причиндалами, — закончил Фред, с глазами огромными, как блюдца. — Милосердная Моргана, ты это сделала. — Вот, — произнесла Гермиона, слегка качнув бёдрами. Её рот приоткрылся от перемены в ощущениях. — Оу. — Не стеснённый змеиной кожей, его член довольно приятно прижался к ней, случайно проскользнув между раздвинутыми складками. Ощущение было не таким сильным, как когда он использовал пальцы, но всё же. Она почувствовала, как жар, задремавший в животе, возвращается к жизни. Она снова двинула бёдрами, и он тоже. Ей навстречу. Когда она смогла сфокусировать взгляд, он пялился на неё. Она не могла сказать, с каким именно выражением лица, но, кажется, это было очень хорошее, очень интересное выражение. Она сглотнула. — Разве так не лучше? Он кивнул. Его взгляд был рассеянным. — Ещё и невербально, к тому же. Ты — ужасающая ведьма, Гермиона. Ты знала? Она кивнула. — Ты прикоснёшься ко мне снова? — спросила она, прикусывая губу. — Как до этого? — Я бы не хотел ничего другого, — ответил он, подхватывая её под бёдра, чтобы поднять выше. Ей было интересно, оплакивает ли он потерю контакта так же, как и она. Тем не менее, это не могло быть так уж плохо, если он будет смотреть на неё вот так — его лицо такое открытое и, может, слегка удивлённое. И оно не менялось, пока он это делал. Прикасался к ней. Как до этого. Только… сильнее. Потребовалось едва ли много времени, чтобы довести её до того места, где она была раньше; большим пальцем он закручивал спирали вокруг клитора, другой рукой скользя от её груди к бёдрам, пощипывая и поглаживая в том же ритме. А иногда он делал это совсем не в такт, создавая креативные схемы движений, которые заставляли её тело петь, хотя ей следовало ожидать такого от человека, кто шёл своим путём так же часто, как Фред. В то время как её бёдра вздрагивали и подёргивались в его руках, она гладила его грудь; к одному длинному пальцу он добавил второй, затем третий — что было чертовски сильной растяжкой, но вроде как приятной. Будто она добилась чего-то, приняв их все, хотя на самом деле всё, чего она добилась — это вспотела. Это он был тем, кто добился всего, умудряясь толкать её к пропасти, сохраняя при этом впечатление контроля, благоговения, удивления, радости, непреодолимого и всепоглощающего желания. Каким-то образом он заставлял её чувствовать себя единственной женщиной, единственным в мире человеком, и что она может рассыпаться на миллион, миллиард сверкающих осколков, а он будет их ловить, и будет этим наслаждаться. Именно так он выглядел: рот приоткрыт от сосредоточенности, полувысохшие волосы торчат в разные стороны хаотичными волнами, карие глаза глубокие, тёмные и искрящиеся энергией. Он был таким красивым, и его пальцы двигались и двигались и загибались и… — О боже, — застонала Гермиона, запрокинув голову. Волосы защекотали спину. Ей казалось, что голова заполнилась воздухом, и он давит изнутри, и её зрение стало расплываться. — Фред, — произнесла она таким хриплым голосом, что его вряд ли можно было разобрать. Это звучало скорее как «пожалуйста», или как непристойность, или как молитва. Она почувствовала, как его губы потянули её за сосок. Скорее почувствовала, чем услышала, как он пробормотал в её кожу: «Давай, милая». Почувствовала электрическое ощущение, когда его прикосновение к клитору стало твёрже, более осознанным. Почти умоляющим. Её желудок сжался. — Я с тобой, Гермиона. Давай. — А затем он прикусил, перекатывая тугой бутон её соска между зубов, и её клитор между пальцами, и этого было достаточно, этого было в самый раз… Её мышцы сокращались. Зрение затуманилось. Она не могла точно сказать, что за звук издала, только то, что какой-то звук был, эхом отразившийся от плитки… И, как ни странно, ей показалось, что она падает назад. Назад в воду, с плеском. Наверняка у неё отказали ноги. Они казались холодными, почти оторванными от тела. Вся кровь устремилась к влагалищу, сокращая вокруг его пальцев редко используемые мышцы и превращая её сознание в огромное пустое пространство. Она засмеялась, когда снова оказалась на поверхности. Она не падала — её держал Фред. Гермиона хихикнула ему в плечо, подрагивающее от сдерживаемого веселья. Но это не он издавал шум — смех, эхом разносившийся по комнате, явно принадлежал ей. — Хорошо? — спросил он, дыханием взъерошив её волосы, и она услышала, как он улыбается. — Переосмысливаю термин, — выдохнула она. Он усмехнулся. В её груди гудело. — У тебя приятный смех. — Ого, спасибо, — радостно ответил он. — Что, больше никаких оскорблений? О чём он говорит? Ах, да. До этого. Она потрясла головой и подумала, что может почувствовать, как он захлёбывается в её без сомнения удушающих волосах, и отстранилась, улыбаясь от уха до уха. — Это исключительно для поцелуев. Хотя, если подумать, тебе нужно постричься. Ещё немного, и повторится прошлый год. Фред закатил глаза. Мерлин, у него такие красивые, длинные ресницы. — Тебе нравились мои волосы, признай это. — Мне нравился ты, — поправила она, пропуская сквозь пальцы его растрёпанные волосы. Без сомнений, они оба ужасно выглядели. Но Гермиона обнаружила, что ей наплевать из-за переполнявших её эндорфинов. Из-за того, как он на неё смотрел. — А это совсем другое дело. — Верно. — Его взгляд потеплел. — Фред? — Мм? — Кажется, он снова смотрел на её губы, и она их облизала. Чего бы только она ни отдала за стакан воды: пар, который всё ещё клубился в воздухе слабыми, исчезающими струйками, влажный пот, покрывающий её тело — всё это напоминало, что она только что чувствовала, и о том, сколько энергии на это ушло. Но взгляд в его глаза, тёмные и затуманенные, и ощущение его твёрдого члена, терпеливо прижимающегося к её животу, заставили её изменить приоритеты. Она наклонилась и нежно его поцеловав. Попыталась придумать что-нибудь подходяще оскорбительное, пока его язык изучал её рот. Не преуспела. — Не могу придумать ничего достаточно грубого, — выдохнула она. В её подёргивающиеся мышцы возвращалась жизнь, ноги дрожали; внутренние стенки её влагалища трепетали от предвкушения. — Похер. Трахни меня. Его смех завибрировал в её груди. Этот звук заставил её сердце биться в два раза быстрее. — Властная. — Слово затерялось у неё во рту, заставив улыбнуться — зубы прижались к губам удивительно приятным образом. — Тебе это нравится, — поддразнила она, покачивая бёдрами, на что он ответил лишь удовлетворённым стоном, пронзившим её до глубины души, сжавшим сердце. Сладкая, медленно распространяющаяся уверенность стекала по её позвоночнику, контролируя движения и придавая им ощущения силы и опыта, которого, как они оба знали, у неё не было. Но это, похоже, не имело значение: его дыхание прервалось, когда она двинулась резче, скользнув вверх, а потом снова вниз, и оба вздрогнули, когда головка его члена коснулась клитора. Она захныкала. Она чувствовала себя лёгкой, одухотворённой, парящей над паром. Словно единственное, что её удерживало — это тяжесть желания. А затем она попробовала волшебное слово. На самом деле, она его простонала. — Пожалуйста.***
Это было невероятно, правда. Если бы у него был маховик времени или омут памяти, он бы возвращался к этому моменту снова и снова, чтобы наблюдать за тем, как Гермиона Грейнджер извивается на его коленях, буквально умоляя трахнуть её. Но как бы то ни было, ему нужно было запечатлеть этот момент в памяти как можно чётче, а не принимать его как должное. Он наблюдал за тем, как её язык скользит между зубами, как её груди поднимаются и опускаются, когда она прижимается к нему — так же он мог бы наблюдать за ловушкой, готовой вот-вот захлопнуться. Даже самая незначительная деталь имела значение, потому что это была она, и это были они, и, возможно, у них был единственный шанс. Он чувствовал, как начинает трещать по швам. — Гермиона, — предостерегающе сказал он. Произнести её имя всё ещё казалось невозможным, как и вся эта ситуация. Как он в неё попал? Какую серию правильных решений совершил, чтобы оказаться в этом мучительном, идеальном положении? — Ты уверена… — Да. Она явно звучала уверенной. — Но… — Клянусь, я не изменю решения, — пообещала она. — И не заплачу. И не стану оскорблять твой пенис… — Он не смог сдержать фырканье, потому что только она могла вот так просто взять и сказать это. — …И не затаю на тебя вечную обиду, и не заманю тебя в какую-нибудь ловушку со свадебным ритуалом, сохранив твой эякулят. Даже не знаю, как бы я вообще такое провернула… — Движение её бёдер ужасно противоречило этому утверждению. Но он снова почувствовал, как задел клитор, её тело манило его внутрь, несмотря на все его усилия, прижимаясь к нижней части его члена. — И ещё, я никому не скажу. — Он перевёл взгляд на её глаза, не замечая, что всё это время пялился на её губы. — Если ты не хочешь, я имела в виду. Мы можем просто… Фред проглотил слова прежде, чем они успели выпотрошить его, сцеловывая их из её рта. Он целовал её, пока её челюсти не расслабились, а сама она не прильнула к нему, и непрекращающиеся, дурманящие сознание восьмёрки, выводимые её бёдрами, не ослабли. Ужасно отвлекающе. Он впился в её губы, надеясь, что это оставит какой-то постоянный след, какую-то глубокую телесную память, от которой она никогда, никогда в жизни не сможет избавиться, вне зависимости от того, кого ещё поцелует. Не думать об этом. Их языки переплетались, когда он потянулся вниз и взял член в руку, направляя, а она вздрогнула от прикосновения и приподнялась, готовясь на него опуститься. Они оба не могли нормально дышать; он подумал, не чувствует ли она такого же головокружения. Он прервал поцелуй только, когда собрался погрузиться в неё — когда почувствовал, что достаточно успокоил её чрезмерно активный разум. — Ты можешь провести любой ритуал, какой захочешь, — прошептал он в её губы. Не говори этого. Не говори. — Мне он не нужен. Ах, ну что ж. Он ощутил, как её рот приоткрылся, а дыхание сбилось, когда он вошёл в неё. Совсем чуть-чуть. Она была невероятно горячей, и он чувствовал, как его сдавливает изнутри. В груди, и в остальных местах. Он неуверенно выдохнул сквозь зубы. Ещё немного. Он чувствовал, как её мышцы расходятся вокруг него, даже когда её тело было неподвижно. Её губы сформировали идеальный круг, будто он заморозил её на полуслове. — Всё нормально? — сумел произнести он, хоть и не понял, как смог двинуть челюстью и заговорить. Он держался за её бедро, будто за спасательный круг, и смотрел ей в глаза, будто в них были ответы. — Гермиона, — простонал он, когда она не ответила, только ошеломлённо смотрела на него. — Я ещё не… Ты должна сказать мне, всё ли нормально. Она резко моргнула и кивнула. — Хорошо. Я… Ох. — Она впилась ногтями в его шею, плечо, где держалась за него одной рукой. Удерживая себя, возможно. Её глаза были широко раскрыты. И он чувствовал, как мышцы её ног напряглись у его бёдер, когда она опустилась ниже… ниже… обволакивая его дюйм за дюймом бархатным обжигающим жаром. Волны их магии столкнулись, смешиваясь, и это было почти так же пьяняще, как ощущение её. — Ох, — повторила она. Он мог бы воззвать к целому пантеону, но вместо этого он произнёс её имя, задыхаясь. Это было то, чего он не знал. Гермиона сжала губы. Всегда такая внимательная… всегда вдумчивая, тогда как он не мог думать практически ни о чём. А затем она осторожно наклонилась вперёд, коснувшись губами уголка его рта, будто не целовала взасос всего минуту назад. Почти застенчиво. Когда он повернул голову — движение было медленным и внезапным одновременно, — поймав её губы своими, она издала негромкое урчание. Лёгкий звук, как когда она напевала себе под нос в прошлую пятницу. Он почувствовал его в ушах, в челюсти, в клетке рёбер; его язык хотел догнать этот звук. Он втянул в рот её нижнюю губу. Поцеловал её, будто это было всерьёз. Для него так и было. По-видимому, это ей и было нужно. Может, ему тоже. Эта точка соприкосновения в бурлящем шторме незнания. И всё же она опустилась ниже, раздвигаясь вокруг него, как тёплое масло, пока он не оказался, наконец… Наконец… У него было ощущение, будто его мозг выдавили через член или что-то в этом роде. Их поцелуй был небрежным, в нём полностью отсутствовала изощрённость, которой он всегда так гордился. Но быть в ней — вот так — пока его язык тоже был внутри неё, не походило ни на что из того, с чем он прежде имел опыт. Вообще ни на что. Это было ни на что не похоже. А затем она поднялась. И опустилась. И он издал неловкий, сокрушительный стон. И это тоже не было похоже ни на что другое: ощущение тёплой воды, а затем Гермионы, а затем снова воды. Снова и снова, в бесконечном цикле, будто находишься в каком-то бурлящем прекрасном потоке. Наверное, он должен был что-то делать, осознал он. Трогать её грудь, клитор, как-то ей помогать. Но она так настойчиво его целовала. Так глубоко. Он не мог думать ни о чём другом, кроме как о том, что не хочет останавливать это ни на одну секунду, никогда. Что было очень неудобно, раз уж он скоро покидает школу. Эта мысль что-то в нём всколыхнула. Он обхватил её руками за талию. Было невозможно — категорически невозможно — прижать её достаточно близко, но он должен был попытаться. Когда их поцелуй вышел за пределы контролируемого, превратившись скорее в продолжительный обмен воздухом, он понял, что держал её так крепко, что она едва могла пошевелиться, но всё равно покачивала бёдрами и издавала эти звуки, врезающиеся в его губы. И он был таким идиотом… Таким идиотом, что ждал так долго. Чтобы сказать ей, чтобы поцеловать её. Одной рукой он притянул её ближе, и она прогнулась в спине под его ладонью, как дерево на ветру, вжимаясь в него грудью; другую вернул на её бедро, взяв под контроль ритм, который она искала. Ему казалось, что рук не хватает, и ему абсолютно точно не хватало слов… любых слов, вообще-то. Только неумолимое побуждение продолжать, даже если это была гонка к концу, а не к началу чего-то. Когда её хныканье превратилось в едва различимые звуки, когда её магия начала пульсировать ритмичными световыми всплесками, когда она запрокинула голову — как до этого — когда он почувствовал, что её мышцы сжимаются вокруг его члена, словно кулак, он наконец выдавил: — Ты такая… Мерлин, ты идеальна, пожалуйста… Гермиона, я… Когда он произнёс её имя, её влагалище начало сокращаться, и она вскрикнула. И затем: — Фред, пожалуйста… — Задыхающаяся и напряжённая. Будто она была близко. Он должен был продолжать, продолжать двигаться, продолжать поднимать её и опускать, даже когда вода кружилась вокруг и засасывала её, создавая водоворот, в центре которого были они. Он почувствовал, как по позвоночнику побежали электрические разряды, вспышки света, будто взрывы фейерверков в ясную ночь, лишив его способности ясно думать о чём угодно, кроме одного: не останавливайся. — Не останавливайся, — сказала она, и он подумал, что она, должно быть, прочитала его мысли. — Гермиона, — отозвался он. Его черёд умолять. Их голоса — его слово, её стон — смешались и слились в единый звук, в Фред-и-Гермиона звук, поднимаясь над водой. Гармонично звеня вокруг колонн. Общий звук, который никто из них не слышал раньше, и никогда бы не услышал, если бы он не решил подшутить над девушкой, которую… — Ох, блять, — сказал он, осознав. Или, возможно, признав. Она рассмеялась над его ругательством: короткий и резкий звук, который превратился в ещё один стон, выше предыдущего. Более напряжённый. А потом она кончила. Что было удачей, потому что он тоже кончал. Один толчок, второй, перешедший в неуверенный третий. Стирая сигналы в его мозгу, создавая впечатление молнии, ударившей в землю и не оставившей ничего после себя. Уничтожающая сила. Он почувствовал, как его собственная магия вспыхнула, потянулась наружу. Он что-то простонал — вероятно, её имя — пока давление, которое он копил годами, не дало о себе знать. А потом он уронил голову на её плечо, прямо как она до этого. Как она обмякла прямо сейчас: обессиленная, прижимающаяся слабыми поцелуями к его горлу. Последние толчки прокатились по ней к нему, руками она выводила бессмысленные фигуры на его спине и плечах. А он всё это время держал её рядом, вдыхая аромат ванили, и мёда, и Гермионы. Они сидели так, казалось, целую вечность; похоже, она так же мало была заинтересована в движении, как и он. Массивные краны по-прежнему журчали и шипели в относительной тишине — они будто сидели у водопада. Пузырьки давно исчезли, оставив молочную пену в дальних углах бассейна. В этой тишине ощущалась какая-то нереалистичность, и он подумал, не заснёт ли прямо здесь, в ванной старост: в ванне, которая, наверное, видела десятки таких же пар, как они, занимающихся такими же вещами, и десятки парней, дремлющих после этого — и разве это не было огромным клише? Может быть. Но он решил, что ему по большей части плевать. Клише являлись клише не просто так. Фред счастливо вздохнул, уткнувшись носом в шею Гермионы, но ему пришлось убрать с дороги несколько непослушных локонов. Потребовалось мгновение, чтобы он вспомнил, что хотел сказать. — Хорошо? — спросил он неожиданно хриплым голосом. — Мхм. Она звучала почти так же расслабленно и томно, как и он, и по его губам скользнула усмешка. Казалось, её большой мозг наконец-то замедлился. Он почувствовал, как она вздохнула, и её волосы защекотали его нос. А потом послышалось бормотание: — Фред? — Хм? — Что в третьей части твоего плана? Его мозг чувствовал себя вялым и лёгким, будто он только что вернулся с тяжёлой тренировки по квиддичу, только раз в десять приятнее. Болели другие мышцы, другие эндорфины циркулировали по организму. Он не сразу понял, что она имела в виду. — Что, милая? — Твой план бросить школу, — уточнила она ровным голосом. Его желудок камнем упал вниз, руки замерли вокруг неё, но Гермиона либо почувствовала перемену, либо попросту была умной, так что отстранилась и посмотрела на него. Её выражение лица было мягким: с розовыми, как карликовые пушистики, щеками и блестящими — но не осуждающе — глазами. И не со злобой. — Мы собираемся стащить пару мётел и улететь, — тихо сказал он. Простая констатация факта. В этот момент он ничего не чувствовал по этому поводу. — В залпах фантастических фейерверков и конфетти. Мы решили, что это будет такой же хорошей рекламой для нашего магазина, как и любая другая. Дёрнувшаяся не-улыбка Гермионы его немного утешила. — Вы скоро открываетесь? — Всё в процессе, — кивнул он. Я не могу это остановить. Его желудок сжался, что случайно привело к тому, что его член изогнулся в ней. Он усмехнулся, когда она дёрнула бровью. — Прости. Наверное, нам надо привести себя в порядок. Гермиона кивнула, выражение её лица стало решительным. Но он не двинулся, как и она — только снова наклонилась, прижимаясь в долгом поцелуе к его губам. У него не было сил удержать её, даже когда он игриво скользнул ладонью вверх и обхватил её щёку. Его руки покалывало, как когда он тренировал беспалочковую магию или случайно оказался жертвой одного из электрошокерных рукопожатий. Она снова отстранилась, посмотрев на него тёмными глазами. Широко открытыми и вдумчивыми. — Я понимаю, почему тебе нужно уйти, — сказала она, накрыв его руку своей маленькой ладонью. — И я знаю, что ты сделаешь это блестяще — все в Хогвартсе будут обсуждать это неделями — но… Вот оно. Он напрягся. — Я буду скучать по тебе… И она снова поцеловала его. Легко, нерешительно. Что? — …несколько недель. Что? Ещё один поцелуй. У него закружилась голова, будто он слишком медленно думал для скорости окружающего мира. — Пока не смогу посетить ваш магазин. Оу. Уголок его рта приподнялся между поцелуями. — И я рассчитываю на скидку за идею о вывеске. На существенную… — и её внутренние мышцы напряглись вокруг него, заставив вздрогнуть от неожиданного толчка, — скидку. Он чувствовал, как его сердце выделывает всевозможные акробатические трюки, когда он прижал её к себе, крепко поцеловав, прежде чем с ухмылкой отстранился. — Ты жёстко ведёшь переговоры, но меньшего я не ожидал. — Он осыпал лёгкими поцелуями её щёки, нос, скулы, веки — и продолжал, пока не стало казаться, что она вот-вот начнёт смеяться над его щекочущим вниманием. — В любом случае, твои деньги мне не нужны, Грейнджер. Заплатишь поцелуями. Он не был удивлён тем, как самодовольно она выглядела. Гермиона важно кивнула, будто сделала что-то очень умное. Возможно, так и было. У него было ощущение, что эта ведьма выжмет из него все соки.***
Ванна практически полна, когда он проскальзывает в комнату, ступая босиком туда, где сидит она, уже отмокая. Её глаза сразу же устремляются на него — не потому, что он полураздет, хотя, может быть, это немного связано с блеском её глаз. — Ну? — шепчет она, рассматривая его лицо в поисках знака. Его губы растягиваются в ухмылке. — Нам сошло это с рук, — шепчет он в ответ. У неё сводит живот от его довольного, предвкушающего выражения. Он и так выглядит достаточно самодовольным, и ей приходится сжать губы, чтобы подавить улыбку. Но она не может удержаться и не поднять из ванны одну мокрую руку, протянуть в его сторону открытой ладонью вверх, ожидая прикосновения. Приглашение. — Тогда залезай! — Нетерпеливая маленькая ведьма, — бормочет он, выскальзывая из свободных пижамных штанов и залезая в ванну. Гермиона бодро кивает. Она, чёрт подери, такая и есть; она ждала этого целый вечер. Прижавшись к фарфоровой поверхности, он тянет её за бёдра назад, пока она не прижимается к его груди. Тёплое и знакомое тело. Спиной она чувствует его ровное сердцебиение. Это была его идея — тайком принять ванну поздним вечером. Она предлагала вместо этого поспать или по-быстрому потрахаться в душе, но у Фреда всегда была склонность к неприятностям, даже когда у него была всего пара минут свободного времени. И, в любом случае, она должна признать, что у них не так часто получается что-то делать тайком — жизнь в собственном доме означает, что их некому на чём-либо ловить. — Они спят? — мягко спрашивает она, проводя ладонью по светлым волоскам на его руке. Она может проследить знакомые очертания в его веснушках, соединяя линии и кривые, которые образуют карту мужчины, за которого она вышла замуж. Он приглушённо отвечает, уткнувшись в изгиб её шеи: — Мхм. Вырубились. — Я впечатлена. Мне едва хватило смелости открыть кран, так боялась их разбудить, — говорит она с усмешкой. — Как думаешь, сколько у нас времени? — О, я бы сказал… — он притворяется, что размышляет, — двадцать секунд, как минимум. Гермиона хихикает, отчасти потому, что его тёплое дыхание щекочет шею, посылая по телу мурашки; отчасти, потому что она не может удержаться с ним от смеха — но звук превращается в лёгкое хныканье, когда его слова переходят в поцелуй. Тёплый и открытый поцелуй в шею. Склонив голову набок, она едва ли думает о том, что завтра на работе ей придётся прикрывать засос. Она просто наклоняется к нему, вздыхая. И шепчет: — Я люблю тебя. С лёгким хлопком он отрывается от покусывания сухожилия. — Ты уверена? Думал, я коварный подлец, решивший лишить тебя здорового ночного сна. — Так и есть, — с наслаждением соглашается она. — Хм. Интересно. — Он не звучит заинтересованно. Он звучит так, будто хочет впиваться поцелуями ей в шею, пока она не начнёт извиваться в его объятиях; вообще-то, он, наверное, так и сделает. Она знает его любимые места на своём теле, местечки, которые он больше всего любит целовать, потому что они — её любимые. Места, которые он изучил, выбирал по её особым реакциям и запоминал в течение многих, многих ночей, подобных этой. — Фред. — Да, любимая? — Помнишь, как мы сделали это впервые, в Хогвартсе? — Она лукаво улыбается, когда он застывает позади неё, приостанавливая тщательное обследование её плеча своим ртом. — Помню? — Его голос, даже приглушённый её кожей, звучит немного громко в кафельной ванной, эхом отражаясь от высокого потолка. Они оба замирают. А затем, уже тише: — Как я мог забыть? Ты испарила мою одежду. Гермиона сильно прикусывает губу, но смех пузырится у неё за рёбрами. Он будто чувствует это и опускает руки в тёплую воду, обнимая её. Не совсем щекоча, но испытывая искушение — умирая от желания извлечь этот звук. — Это то, что ты помнишь? — поддразнивает она. — Мне пришлось идти по ледяным коридорам Хогвартса совершенно голым, чёрт подери. — Его голос звучит раздражённо, даже когда одна его рука — по-видимому, обладающая собственным разумом и не заинтересованная в щекотке — опускается между её бёдер. — Мм. Ты неплохо выглядел. Его смех проникает под её кожу, наполняя теплом. Или, может, это были его пальцы, ласкающие её клитор. Возможно и то, и другое. Она издаёт дрожащий вздох. — Гермиона, — говорит он. Странно, как это до сих пор заставляет её дрожать. То, как он произносит её имя. Будто он практиковал это снова и снова в своих мыслях, прежде чем нашёл идеальный способ сказать его. Так, что это заставляет её колени подгибаться. — Да, Фредерик? — вежливо вопрошает она. — Ты — опасная женщина, и я люблю тебя. — Он сопровождает слова загибанием длинного пальца, скользящего внутри неё. Она чувствует, как слабеют её ноги, и внезапно радуется, что они не делают это в душе. Сейчас её колени бесполезны, в груди нарастает тепло, а сознание начинает плыть. — Пожалуйста, — выдыхает она волшебное слово и чувствует, как он упирается ей в спину, твёрдый и готовый… Пока. Один резкий крик не прорезает туман наслаждения. Долгий и горестный, он длится всего несколько секунд. И они оба замирают. Выжидая. — Может… — начинает Фред, но его перебивает второй такой же крик. Этот немного тише — скорее вопросительный, чем расстроенный — но они оба знают, что их сын всегда идёт туда, куда его ведёт сестра-близнец. Скоро они начнут заливаться в своём обычном унисоне. Она чувствует, как её муж вздыхает, а затем старается не вздохнуть сама, когда он вытаскивает из неё пальцы. — Я пойду, — мягко говорит он, оставляя последний поцелуй на его шее. — Заканчивай свою ванну. — Затем он вылезает из глубокой ванны, забирая с собой как тепло, так и её желание купаться. В любом случае, это была его идея. — Только если обещаешь вернуться и помешать мне позже, — отвечает Гермиона. Она наблюдает, как он оборачивает вокруг бёдер полотенце, морщась, когда оно прикрывает эрекцию. Она усмехается тому, как он проводит рукой по взлохмаченным волосам; на макушке они длиннее и нуждаются в стрижке. Знакомая картина наполняет её сердце болью, заставляет задуматься, как ей могло так повезти. — Мне будет скучно без тебя. А затем он поворачивается, подмигивая ей через плечо. Он всегда был ужасен в флирте, этот Фред Уизли. — Обещаю. Она так довольна, погружаясь обратно в мягкую, пахнущую шалфеем ванну, что не замечает — он испарил её одежду.