Вся правда в том, что я тебя любил

— Вся правда в том, что я тебя любил, — Малиновский спрятал лицо в ладонях и глухо усмехнулся, — с самого первого дня. Так ярко представлял себе, каково это - целоваться с тобой; что настрочил целое изложение на тему брекетов и всего остального… — Господи, Рома, — резко посерьезнела Катя, приподнимаясь на локтях на белых хлопковых простынях. Она шустро приблизилась к нему и приложила прохладную ладошку к его лбу. — Ты весь горишь. Либо ты простыл, либо у тебя от внезапного приступа честности сейчас кожа самовоспламенится. — То есть, ты даже для приличия не будешь делать удивленное лицо? — А чему удивляться? — возмущенно затараторила она и вскочила, усевшись на кровати в позу лотоса, — Я тебе говорила, ты мог просто позвонить, а не бежать за мной в одной рубашке в дождь! Конечно, ты заболел! Роман на секунду завис, и выставив указательный палец, с умным видом сказал: — По пунктам: во-первых, я имел ввиду другое. Я тебе только что в чувствах признался, даже в любви! — интонационно выделил он, — А ты ведешь себя так, будто и так об этом знала. Во-вторых, ты могла не взять трубку; я боялся, что ты уехала с Андреем. Вы и так весь вечер то и дело ворковали, времени на раздумья не было. И в-третьих, у меня, кажется, правда жар. Развернувшись на бок, лицом к Кате, Роман натянул на себя тяжелое пуховое одеяло по самый подбородок. Обыденно вздохнув, она перелезла через него и принялась собирать с пола вещи. — Знал бы папа, из-за чего ножка дивана на этот раз сломалась, — пробубнила она себе под нос, — Я не уехала бы с Андреем, — обратилась она уже к нему, — даже если бы ни Надежды Ткачук, ни Киры Воропаевой и вовсе не существовало бы как явления. Никогда. — Ты на мое признание отвечать не собираешься? Я ведь, между прочим, его и на температурный бред могу списать. — Ром, не гони лошадей, — натянув кофточку, она застыла перед ним, снизу одетая лишь в хлопковые трусики, — все так быстро произошло. Дай процессору обработать информацию. С каким вкусом «колдрекс» предпочитаешь? — Любой, только не банановый. — он брезгливо поморщился, — С детства его терпеть не могу. Одевшись, она ушла в аптеку, а Роман принялся разглядывать интерьер Катиной комнаты. Только сейчас заметил плакат Леннона на двери и улыбнулся. — Imagine there’s no heaven, — тихо напел он насморочным голосом, — its easy if you try… Господи, ну и ночка выдалась. Даже не смотря на простуду, хроническую непереносимость душевных излияний и даже предстоящие разборки со Ждановым, самая лучшая ночь. Потому что, наконец, хватило смелости признаться, и не постепенно, а сразу, буквально в один вечер: и себе, и ей, и всему миру. Это его девочка с косичками. Это он перед ней робел, а не Жданов. Это его подарки она хранит, это он бежал к ней этой ночью без разбора по лужам, потому что с показа они с Андреем ушли одновременно, и сердце упало в пятки. Он больше не смог молчать. Это его она должна простить за все, что они натворили. Он так и повторял потом всю ночь, как в лихорадочном бреду: — Моя… — скользя губами по плечу, — моя, моя, моя… — жадно шептал на ухо, в такт движениям. А Пушкарева безоговорочно сдавалась и признавала, мысленно и честно отвечая: «Твоя. Давно твоя». С того самого момента, как только впервые заметила на себе пристальный взгляд зелёных глаз. Он успел задремать, пока ее не было. Смешно укутавшись в одеяло с головой, оставив только лицо, он хмурился во сне. Когда она скользнула рядом, он вздрогнул и открыл глаза. — Пей, — командным тоном сказала она, протягивая ему большую кружку с лекарством. Нехотя приподнявшись, Роман послушно отхлебнул и почувствовал, как горячая жидкость растекается по желудку. Зажмурившись, он в несколько глотков все допил и поставил кружку на полку рядом с кроватью. Катя закутала его в одеяло и присела рядом. — Насчет твоего замечания… — убаюкивающим голосом сказала она, поглаживая его по волосам, — Конечно, было заметно, что ты ко мне неравнодушен. Поначалу мысль показалась бредовой, но потом… Это странно, но после прочтения инструкции все встало на свои места. Ты меня извини конечно, но ты о моей внешности два листа рукописного текста настрочил. — Ты же понимаешь, что… — Ага, отрицание. — А ты? — он отвернулся и чихнул, — Ты что обо мне думала? — Ром, я вчера увезла тебя к себе домой и мы сломали диван. Ты сам как думаешь? Малиновский рухнул на подушку, пряча довольную улыбку. Катя пошла на кухню разводить «колдрекс» уже себе - в горле начало першить. — Нам четыре дня на то, чтобы выздороветь, — сказала она, залезая к нему под одеяло, — родители вернутся из Читы. Хотя, если они тебя здесь обнаружат, то выздоравливать уже и не понадобится ни тебе, ни мне. Он прижал ее к себе, запустив руку ей под кофточку. Катя повернулась на бок, положила его ладонь себе на грудь и сладко зажмурилась. — А ты прям сильно заболела? — не выдержал он спустя минуту громкого молчания. — А что такое? — усмехнулась она, уже явственно ощущая твердую и горячую причину вопроса, упирающуюся ей в бедро. — Просто я тут подумал… Он так и не объяснил ей, что он там подумал. Во всяком случае, не словами. За окном медленно расцветала весна, на столе лежали лекарства и спрей для носа, варенье в холодильнике вскоре закончилось. Но Рома, вообще-то, прав. Надо будет обязательно обо всем этом подумать. Только не сейчас.