Сердце и Честь

      Когда за отцом захлопнулась дверь, Валентин осторожно прикрыл глаза. Делая это уже в тысячный раз, медленно втянул в себя воздух, задержал дыхание на пять секунд и медленно выдохнул. Он проделал это еще несколько раз, пока не почувствовал как кулаки, похожие на отбойные молотки, расслабляются. Пока напряженные плечи, чуть не опустились вниз, а шум в ушах не уступил место привычному шуму Лаик.       Джастин научил его этому простому трюку, когда они были детьми. Тогда еще пылкий и неугомонный Валентин готов был раздракониться с любого выкрика в свою сторону, с любого несогласия со своей позицией. Придды так не делают. Джастин ему говорил: «либо я тебя научу, либо отец. И будет лучше, если это буду я». Отец применит силу, а брат просто покажет, скажет. Обнимет, если не получится с первого раза, но никогда не поднимет руку или накричит. Лишь спустя годы Валентин полностью осознал и поразился, как брат при всей своей искренней доброте и излучающем тепле, был идеальным Приддом для всех. Своим детским взором он практически не замечал, как лицо брата твердело, стоило появиться отцу, как рука, что так мягко его касалась и вела по длинному холлу родного дома, становилась почти металлической, холодной и жесткой, когда им на встречу шла мать. Тогда у Валентина была вся жизнь впереди, невероятное количество детских мечт, страстей и желаний узнать все обо всем. Но чем старше он становился, тем понятнее ему были такие резкие и необоснованные перемены в брате. Джастин действительно был истинным Приддом — за закрытыми дверьми он улыбался, говорил очень много, шутил, смеялся, позволял себе дурачиться. Но если на них смотрел еще кто-то — каменел как изваяние, пустые глаза не выражали былого азарта, а губы, на которых улыбка так хорошо смотрелась, были сжаты в тонкую и непроницаемую полоску.       Не заметил Валентин и то, как сам стал таким. Только даже за закрытыми дверями его лицо оставалось безэмоциональным, а взгляд отстраненным.       — Порода Приддов… — как то в лицо ему выплюнул Эстебан. Он вложил в эти два слова всю свою неприязнь, только ему понятную. Но ничего не сможет пронять Валентина. И, словно поняв это, Колиньяр перестал его донимать. Долбиться в бетонную стену и не получать реакцию в ответ этому унару не хотелось. Когда ему удавалось доводить других, шатен даже не смотрел в сторону ругающихся. Он, откровенно говоря, всегда считал себя выше этих диких споров и привык отстаивать свои взгляды ровным и спокойным голосом. И делал это, только если считал безопасным для самого себя. Одно дело спорить с друзьями, другое — перечить Арамоне. С учителем правильнее будет молчать. Забить в себе все грязные ругательства, которые могут крутиться на языке, и задавить зазнавшегося пьяницу своим безразличием.       Так и сейчас, чтобы справиться с поднявшейся бурей в груди после прихода отца, он полностью сосредоточился на собственном дыхании, отстраняя любые проявления реальности. Пока он сам не позволит ей подойти — она будет за дверью. Удивительно. Учеба в Лаик была беспощадной, а Валентин никогда не отличался особой мускулатурой. Сила и выносливость у него хромала. Его длинное тело позволяло быть скорее ловким, гибким, быстрым. Это делало его одним из лучших фехтовальщиков Лаик. Чаще всего Придд даже не давал противнику шанса опомниться, как острие с защитой уже упиралось тому в горло. Медлительных и неповоротливых противников Валентин попросту съедал. Физические игры, каждодневные тренировки, штрафные наказания в виде часовых жутких держаний мушкетов на уровне груди, бег по территории Лаик в одних штанах, танцы, и другие прелести оруженосной учебы, не вставали ни в какое сравнение с этими десятью минутами, проведенными с отцом в одной комнате. Давно Валентина так не выматывало. Мышцы одеревенели, будто он только что держал это треклятый мушкет, а голова кругом пошла, словно они закончили километровый марафон бега. Он медленно присел на край собственной кровати, бесцельно пошарил по ней рукой, скорее чтобы удостовериться в реальности происходящего и наконец-то спуститься на землю.       «Очень скучал».       Боже. Как же пошло и вычурно это было сказано. Придду стало противно от самого себя. Отец — последний человек, о котором Валентин думал в Лаик. Хоть унар уже давно начал дерзить отцу, порода Приддов (черт подери этого Колиньяра за правду) сама вылезла из него щупальцами против его воли. Заставила сделать нахмуренное лицо чуть расслабленным, выказать отцу уважение, даже улыбнуться уголком губ. Слова тоже сами вышли, Валентин даже не подумал об этом. Его надрессировали как гончую собаку, и теперь он никогда не сможет избавиться от этой мерзкой привычки — выказывать уважение родичам.       Да и черт с этой любезностью. Разговор вновь затронул Джастина. Его имя тоже неосознанно слетело с губ Валентина, но об этом он не жалел. После смерти брата, говорить о нем в семье стало чем-то табуированным и страшным. Это раздражало куда больше, чем показная невозмутимость, поэтому Валентин припоминал Джастина при любом удобном случае. Он делал это исключительно, чтобы спровоцировать реакцию. Казалось, что только в криках отца и злобных шептания Валентина Джастин еще был жив. Если не поговорить о нем — воспоминания рассеются над северными землями. Наверное, это было неправильно — заставлять отца всякий раз вспоминать мертвого сына, но у младшего язык зудел поддеть, напомнить, пристыдить. Валентину ужас как хотелось избавиться от этих сжирающих эмоций и если и выплескивать их на кого-то, то на отца. А тут он сам вспомнил Рокэ Алву. Напросился. Мысли о Джастине непременно приносили Валентину тяжесть на сердце. Всякий раз, когда в голове возникал образ улыбающегося брата, который дергает непослушный локон младшего, Придд кривил губы в болезненном жесте. Он делал это как рефлекс. Старался избегать подобного на людях, но иной раз проскакивало. Ричард Окделл однажды поймал этот момент. Сразу поинтересовался состоянием друга. На что получил вполне приддовскую реакцию: быстрый и холодный взгляд, чуть повел плечом, отмахиваясь от любого взаимодействия с унаром.       Лицо Валентина искривилось в гримасе боли. Буквально недавно он позволил себе дурачиться с друзьями, а сейчас все жизненные силы покинули его, и забавные воспоминания стали похожи на горстку пыли, которую смахнула старая отцовская рука, будто ее не было. Он уткнулся лицом в собственные ладони, давил на них, заставляя в глазах появляться белым мушкам, пытался всеми силами выкинуть из головы последние минуты жизни. Дергался, как в припадке. С губ сорвалось пару рваных выдохов.       Забыть. Забыть. Забыть.       Забыть отца. Забыть Джастина. Забыть Рокэ Алву.       Сквозь собственные причитания, как через толщу воды, он уловил шум за дверью. Беспорядочные шаги, тяжелое и громкое дыхание, на грани болезненных стонов, пару ударов. Удар об его дверь. Валентин отчего-то вздрогнул. Воспоминания пронеслись быстрым вихрем прямо перед глазами: отец, после очередного скандала, выталкивал Джастина из комнаты Валентина. Брат так же ударялся о дверь, виновато смотрел на младшего, и уносился прочь. Но это было давно. Сейчас он в Лаик и по ту сторону не Джастин.       Руководствуясь честью и совестью, Валентин поспешил узнать, что происходит. Когда он открыл дверь, то заметил, что в метре от нее стоит Ричард Окделл. Глаза были закрыты, дышал он очевидно тяжело, а весь рукав пропитался кровью. Унар замер от подобного зрелища, даже забыл надеть маску.       — Надо же, Придд, это что, удивление на твоем лице? — Ричард приоткрыл глаза и фыркнул сквозь плотно сжатые губы. Эти слова были как пощечина. Вмиг герцог принял привычное для себя выражение лица, хоть и глаза не смогли спрятать в своей глубине откровенное беспокойство.       — Что случилось, Ричард? — Для перебранок времени не было, поэтому унар протянул руки к другу и завел его в свою комнату. Тот позволял себя вести, и казалось, полностью потерял связь с реальностью. Окделл сам упал на кровать и выставил окровавленную руку вперед. Валентин присел перед ним на колени, внимательно рассматривая трагедию. Осколки торчали прямо из открытых ран. Кровь не позволяла оценить ситуацию адекватно, и у Придда действительно закрутило желудок от этого вида. Он тяжело выдохнул и взглянул на друга.       — Перестарался пока мыл тот несчастный витраж, — пробурчал Окделл, стараясь всеми силами не смотреть другому унару в глаза. Но Придд заметил дорожки еще не высохших слез и абсолютно беспомощное выражение лица. Такое бывает, когда злость и желание справедливости сталкивается с таким сильным препятствием, которое даже глухая ярость не способна сломить. Уж кому, как не Валентину, это знать. В глазах герцога промелькнуло сочувствие, и он поспешил его скрыть, поднимаясь с колен.       — Нужно вытащить осколки из твоей руки, — сейчас им как никогда нужна холодная голова Валентина. Потом уже можно будет поговорить.       Быстро открыв сундук со своими вещами, парень вытащил оттуда белую рубашку. Не церемонясь, он взял ворот зубами, и разорвал ее на две части руками. Ричард удивленно приподнял брови, на секунду даже очарованный этим движением. Таким легким и хлестким, как удар кнута, он был. Далее он стал наблюдать за своим другом с особой внимательностью. Лишь острая боль продолжала возвращать его мысли к ране.       На подоконнике еще с утра стояла чаша для умывания. Благо внутри осталась вода. Придд поставил чашу рядом с ногами Окделла и вновь взглянул на руку.       — Ты же не собираешься вытаскивать осколки голыми руками? — Откровенно говоря, было плевать, каким образом Валентин вытащит из него осколки. Но почему-то Ричарду захотелось упрекнуть в этом молодого человека, чтобы пристальнее проследить за реакцией, попытаться поддеть, пошутить, разбавить эту серьезную мину хоть каплей иронии.       Придд, казалось, сарказма вообще не уловил. Он аккуратно взял Ричарда за запястье и покрутил рукой в разные стороны, чтобы рассмотреть масштаб ранения. Потом приподнял бровь и спокойно произнес: — Нет, конечно. Я вырежу их из тебя, — этот безэмоциональный тон вызвал у Окделла мурашки, и вот теперь уже он не понимал, шутит друг или говорит серьезно.       Рука Валентина скользнула к кровати, прямо под матрац и ловким движением извлекла оттуда короткий клинок. Невозмутимый вид Спрута еще больше напугал Ричарда и тот отдернул руку, вместе с этим зашипев от боли.       — Откуда у тебя клинок?!       — Тише! — Оружие скользнуло в его пальцах, и направилось острием прямо на герцога Окделла. — Нужно быть полным идиотом, чтобы позволить Арамоне обобрать тебя до нитки, не оставив ничего для самозащиты.       — От кого ты собрался защищаться?       — Мало ли, — его брови дернулись, и он потянулся рукой к Ричарду. Тот энергично запротестовал, готовый подскочить на месте. Но Окделл не учел того, что вторая рука Валентина каким-то неведомым образом оказалась на его бедре. Длинные пальцы сжимали кожу тяжело, почти грубо, не давая никакой возможности вырваться. — Успокойся.       Ясно, шутка.       Чудо или нет, но молодой герцог замер. Он уставился на друга, в его абсолютно спокойные глаза… и иррациональный страх испарился, словно его и не было. Действительно, подумал Ричард, чего это на него нашло? Не будет же Валентин, не учтя все возможные последствия и не подготовившись к таким действиям, резать Окделла острым кинжалом, неизвестно где побывавшим. Валентин никогда бы такое не сделал. Из всех унаров, кажется, только Валентин серьезно умел беспристрастно оценивать ситуацию и всегда находить нужные шаги, чтобы исправить проблему. На уроках истории он иногда высказывал свое мнение относительно тех или иных событий. Конечно, только если его об этом попросит профессор Шабли. Все быстро поняли, что профессор любит к нему обращаться только потому, что Придд мыслил часто нестандартно или, наоборот, очень очевидно, когда другие думали совсем иначе. Спрут не скупился на критику военных действий, указывал на банальные (как ему казалось) ошибки полководцев, и завершал свое выступление поджатыми губами и самоуверенным кивком головы. Шабли вступал в полемику, не готовый смириться с тем, что юный мальчишка оказался умнее великих воинов, но всякий раз шатен находил доводы, аргументы, исторические факты, четко подтверждал свою точку зрения и оставлял профессора в глубоком молчании.       Валентин считывал эту эмоцию, и когда в очередной раз Шабли бросал что-то вроде «не стоит думать, что подобная полемика не происходила и в рядах генералов», он смиренно кивал, соглашаясь и отступая. Удивительно, как даже жаркий, по своей сущности, спор выходил у него сухим и безжизненным, будто он читал заученный текст. И пока другие понимали, кто вышел в споре победителем, Валентин давал оппоненту мнимое ощущение своего проигрыша.       Возможно, Ричард себя накрутил, но это «успокойся» прозвучало далеко не сухо и безжизненно. Заклинающий голос. Строгий, но живой. В каждой букве сквозила просьба, и почти не скрывалось беспокойство. Таким Валентина Ричард слышит впервые. Так и уставившись на унара, герцог пару раз захлопал глазами, не зная как дальше себя повести. В голову пришла только банальная вещь, которую он и сделал — протянул руку обратно.       Резко, как молния, лицо Придда разрезала ухмылка.       Окделл растерялся полностью и окончательно. Ему оставалось лишь осоловело наблюдать за точными и ловкими движениями рук шатена, которые будто делали это не впервые.       — Я однажды вытаскивал осколки из ноги брата, — словно прочитав его мысли, тихо сказал Валентин. — Мы тогда ушли далеко от дома. Что-то нас потянуло. Гуляли до поздней ночи. А когда обратно возвращались, немного нервные, что родичи скорее всего накажут. Уже темнело, и Джастин споткнулся об какую-то корягу. Не знаю, откуда там была бутылка, но она была. Как назло попала прямо в колено. У меня тогда на поясе этот клинок и был, пришлось порвать рукав своей рубахи. Испугался я сильно, конечно. Даже стал накручивать себя, что брату ампутируют ногу по колено, потому что пойдет заражение или еще что-нибудь. Не сможет на лошади кататься, прямо сидеть и ходить самостоятельно. Нам здорово прилетело от матери, — чем дальше шел рассказ, тем тише становился голос парня. Ричард подумал, что Придд успел сто раз пожалеть, что решился поделиться этой историей, которая, очевидно, была особенно близка его сердцу. Окделл слышал, что Джастин Придд умер на охоте несколько лет назад. Еще Дик знал, что Валентина проще убить, чем заставить что-либо рассказать про Джастина. Свои воспоминания наследник дома Волн считал главной ценностью. От того, откровенность рассказа поразила молодого человека до глубины души.       — Валентин…— только и выдохнул Окделл и его речь прервала режущая боль, пронзившая руку. Он зашипел и сжал пальцы больной руки.       Придд аккуратно поддел пальцами одной руки осколок, а другой медленно вытащил его из раны. Самый большой. Все худшее позади.       — Я рассказал тебе эту историю, чтобы ты меньше боялся, — шатен взглянул на друга снизу вверх и как-то тупо увел взгляд в сторону, будто смотреть на Дика было ему неприятно или тяжело. — Джастин считал, что чужой опыт — лучшая опора для самообучения. Поэтому всегда рассказывал мне о том, что происходит с ним, пока меня нет рядом.       Они замолчали. И это было не вымученное молчание, а почти философское и неощущаемое. Каждый ушел куда-то вглубь себя. Скрылся за завесой расслабленного лица и лишь движения век выдавали в них какую-то жизнь. Окделл и вовсе оцепенело пялился на руки Валентина, которые в каком-то только ему понятном танце, убирали кровь, крошки стекла и грязь. Делал он это аккуратно, с особой тщательностью, унар почти не ощущал боли или дискомфорта. Наоборот, почему-то это успокаивало: былой гнев незаметно ушел на второй план, мысли об Алве, проклятых Олларах и отце притупились, уступив место наступающему спокойствию. Все внимание было сосредоточено на руках герцога Волн. Пальцы хоть и были холодными, но Ричард на задворках сознания оценил их мягкость и легкую шероховатость, а кровь на них смотрелась по странному красиво. С такими руками Придд был бы идеальным музыкантом. Тем самым, которого все бы ждали в знатных домах на праздниках, в надежде, что он сыграет какую-нибудь мелодию.       — Ты не думал стать музыкантом? — Слова слетели с губ быстрее, чем герцог понял, что сболтнул. Ну и глупость. Прервать молчание такой бессмысленной фразой…. Хоть Валентин был одним из тех, кому Ричард искренне улыбался каждый день, они точно не были близки настолько, чтобы делиться воспоминаниями и детскими мечтами. Одно дело спросить такое у Арно: он заведет тираду на несколько минут о каждом важном событии в своей жизни, раздаст советы еще и по плечу ударит в братской манере. Другое — Валентин. Услышать от него «доброе утро» — это уже означает, что герцог хотя бы в состоянии вести беседы, и не уходить посреди диалога, насупившись каким-то своим мыслям.       Но почему бы не попытаться? Придд уже разговорился. Может, скажет еще что-нибудь?       Они вновь замолчали на несколько секунд, и Дик с особым удовольствием заметил, как брови унара приподнялись, а лицо стало задумчивым.       — Кормилицы хвалили мои руки. Сокрушались, когда я их царапал, потому что кожа слишком нежная, заклинали беречь. Но радовались, когда у меня стало получаться играть на лире.       — Ты играешь на лире?       — Немного совсем, — парень отмахнулся и потянулся рукой за вторым куском рубашки. Другой, пропитавшийся кровью, лежал в чаше, вода была бледно красной. Рука Окделла стала похожа на человеческую — ни осколков, ни крови, только несколько глубоких царапин пересекали тыльную сторону ладони, изображая странное перекрестие. — Но нет, Ричард. Даже если бы я любил музыку так страстно, как мог, отец все равно не позволил бы уйти в музыканты. Да и мне не хотелось. Чтобы им быть, нужно жить музыкой, понимать ее, чувствовать, а я… — Валентин осекся и замер с тканью в руке. Желваки заходили по его лицу, он замолчал, явно не желая продолжить сказанное. Ричард тоже смутился, но его дух наоборот приободрился.       В конце концов, Валентин не камень. Первое мнение всегда ошибочно. Что стоит их первый разговор в Лаик — Ричард просто поздоровался. А Придд осадил его дурацким правилом о незнании полных имен унаров. Окделла тогда кольнуло это болезненной иглой, он надеялся, что хотя бы другие ученики помогут немного скрасить ожидания дня Святого Фабиана, но самый первый человек его сразу оттолкнул. И как же приятно было, когда незнакомец, спустя пару секунд, чуть наклонился к нему и прошептал свое имя.       «Валентин».       Томный и бархатистый голос. Идеальное сочетание для обладателя такого имени. После пары фраз Ричард уже был уверен, что подружится с этим человеком, который всегда чуть скромно улыбается, уставившись куда-то перед собой, который умеет легко поддеть и даже заинтриговать. Чего стоит легенда про Сузу-Музу. Но либо у Придда был хороший день, либо еще что, но таким он бывал не часто. Лишь Арно и братья Катершванц могли вызвать у него тонкую и еле заметную улыбку, которую он скрывал за своими длинными волосами. Для Ричарда герцог Волн действительно был загадкой, разгадывание которой могло скрасить унылый вечер. Все-таки, как бы Эстебан не подначивал Придда за его «приддовость», нужно было быть совсем слепым, чтобы не замечать насколько многогранное лицо было у Спрута.       Взгляд из-под ресниц, как стрела, пронзал своей прямотой. Был острый, чуть с прищуром, оценивал, анализировал. Если такой взгляд назвать безразличным, то пускай Окделл лишится своего титула. Вся буря эмоций проходила прямо в глазах Валентина. И если лицо было спокойным — глаза говорили обо всем. Особенно Ричарду нравилось, когда герцог позволял себе улыбку или даже шутку. Подначивал на шутки его Савиньяк, а он, почему то, даже поддавался. Редко, но метко. Однажды Спрут рассказал им анекдот про улитку, из-за которого Катершванцы выплюнули похлебку прямо из ртов и забились в приступе смеха. Валентин из-за этого смутился. А Ричард старался выкинуть из головы то, что в его животе закрутилось что-то непонятное, когда унар смущенно улыбнулся и увел взгляд в сторону.       В общем, из всех людей их маленькой компании, он был самым непонятным персонажем. Поэтому разгадывать его было так интересно.       — Я считаю, что с твоей чувственностью все в порядке, — еле слышно сказал Ричард. Резкий взгляд Валентина он принял стойко.       Он так и замер на полпути, с наполовину перебинтованной рукой. Не двигался дальше. Окделл расценил этот момент как самый идеальный для того, чтобы поделиться тем, что так давно зудело на языке. Двери комнаты закрыты, большинство унаров давно спят, по коридорам если и ходит кто-то, то слуги, а им все равно, чем ты занимаешься за закрытой дверью. Даже пренеприятная природа этих земель успокоилась на несколько минут, чтобы погрузить комнату в благоговейную тишину. Отдала им эти минуты и Ричард, не побоявшись оказаться неправильно понятым, сказал то, что посчитал нужным. Валентину нужно было это слышать. Он был уверен в этом.       — Ты меня не знаешь, — холодный ответ сквозь сжатые зубы. Глаза приобрели оттенок серебра, теплый свет комнаты они не принимали.       — Возможно, — унар подобрался и чуть придвинулся к краю кровати, — но я посчитал, что ты хочешь это услышать.       Ровно до этой минуты ему удавалось старательно игнорировать тот факт, что Валентин расположился на полу, прямо между его разведенных ног. Он никак его не касался, но положение было двоякое. Хотя, может Придд не думает о таких глупостях? Парень был полностью поглощен спасением руки вспыльчивого унара и взгляды снизу вверх его никак не смущали. Почему вообще он не сел на кровать рядом? Неудобно? Наверное, Ричард реагирует на такое как маленький ребенок. Или ему хочется думать о таких вещах? О таких вещах с участием Валентина? Иначе как объяснить то смущение, что коснулось его щек от осознания их положения?       — Ричард, поверь, ты даже представить не можешь, чего я хочу.       Взгляд Валентин мазнул унара по лицу и вернулся к его руке.       Быстро закончив, Валентин чуть выдохнул, и отклонился назад, присаживаясь на пол. Он в момент абстрагировался от всего происходящего и уронил взгляд в пол. Тяжесть ситуации вновь накатывала на него. Пока он бинтовал руку, ему удавалось игнорировать воспоминания о приезде отца. Все его мысли были направлены на Ричарда. Но когда он закончил, эти мысли снова поползли ему в голову, а странный поворот диалога, который касался его чувственности и вовсе выбил землю из-под ног. Все это начало царапать, и скрестись изнутри. Вгоняло в уныние, от которого, казалось, нельзя никуда убежать. Он заперт в этой комнате.       «Я отказываю тебе в этом праве».       Волна тупой ненависти снова начала подниматься из глубин его подсознания. Необходимо её подавить, не позволить выплеснуться рядом с Ричардом. Дик был последним, перед кем Придд хотел показаться слабаком. Отчего-то мнение этого унара-изгоя было ему важно. Нет, это слишком громко сказано.       Валентин прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Ещё один. А потом еще. Но… ничего. Не помогает. Нет, только не сейчас! Не при Окделле! Свою ранимость нужно забить в дальний угол и замахиваться кулаком на нее каждый раз, когда она норовит показаться. Герцог Волн не может выглядеть слабым перед другим герцогом. Чести ему это не делает.       А потом он почувствовал прикосновение к своей щеке. Теплые пальцы скользнули по скуле, задели длинную прядь и заправили ее за ухо. Вереница мурашек прошлась по позвонку и, не веря, что Дик сделал такое, Валентин уставился на него чуть удивленным, но скорее пораженным, таким откровенным движением, взглядом. Ричард смотрел спокойно, будто не он несколькими минутами ранее полыхал гневом, искрился сарказмом и истекал кровью. Видимо у Повелителя Скал была поистине каменная выдержка, раз он мог так быстро уходить от одного состояния и приходить в другое. Герцогство всех их обязывало так делать.       Но как же было спокойно смотреть в глаза Ричарда. Они были добрыми, по-юношески наивными, но излучали силу, доблесть, мужество и честь. Ричард был похож на прекрасного принца с полотен гениальных художников. В таких влюбляются просто за то, что они есть. Влюбляются в их светлые волосы, изучают изгибы губ, пытаются рассмотреть силуэт фигуры через одежду. Их тела всегда изящны, но по-особенному сильны. Связки мышц хочется очертить пальцами на полотне, в надежде ощутить от них тепло. А глаза призывали. Заклинали смотреть, и наслаждаться одним простым зрительным контактом, и лишь мечтать о том, чтобы прикоснуться к прекрасному.       Ричард был именно таким. И Валентин понял это в ту же секунду, когда пальцы Дика коснулись щеки. Герцог показался ему дьявольски красивым в этом интимном полумраке. Не от мира сего: еле освещенное лицо, волосы сквозь которые проходит свет, и глубокие, почти бездонные темные глаза. Реакция собственного тела напугала унара до дрожи. Оно отозвалось и потянулось следом, и лишь физическое напряжение позволило Придду остаться на месте. С ним никогда подобного не было. Какой логикой это можно объяснить? Этот зрительный контакт. Немой диалог. Вся суть в том, как Ричард его касается, как поглаживает щеку большим пальцем, и как смотрит в ответ.       — Валентин, ты расскажешь, что с тобой случилось? — Почти шепчет унар, мягко сползает с кровати, и садится прямо рядом с Валентином. Тот теряется еще больше, дыхание сбивается. Его о таком не спрашивают. Его игнорируют всю жизнь. Все свои чувства он привык переживать самостоятельно и чужое внимание его поистине испугало. А тут сочувствующая интонация, выраженный интерес, мягкость, чтобы не спугнуть — такого к Придду давно не проявляли. Только Джастин.       Но можно ли рассказать? Ричард Окделл был человеком Чести — защищал слабых, отбирал у недостойных. Он стоически принимал свое положение и практически никогда не показывал, что это как то его задевает. К людям Чести он относится как к родным братьям, помогал, поддерживал, как истинный наследник дома Скал проявлял уважение к другим домам, и заочно считал их союзниками. Валентин был его союзником.       — Расскажу, — в тон шепчет Придд и его дыхание сбивается от того, что он сказал это вслух. — Но позже, хорошо? Мне нужно немного времени.       — Хорошо, — Окделл чуть улыбнулся и уже готов был убрать свою руку, как ее перехватил шатен. Прижал обратно к себе.       — Ричард, ты расскажешь, почему разбил витраж? — Валентин сразу понял, что их ситуации с унаром схожи, как минимум они оба пытаются подавить все в себе, и не дать этой буре эмоций вырываться наружу. Окделл не справился — покалечился. Валентин не мог ему не посочувствовать. Знал это ощущение, когда даже каменная стена будет хорошим противником, чтобы выбить из нее всю дурь. И раз он поделится тем, что его гложет, то и герцогу тоже стоит сделать это в ответ. Так они будут честны друг с другом.       — Расскажу. Но позже. — Делая это скорее неосознанно, он немного опустил свою ладонь ниже, и положил на грудь унара, прямо над сердцем.       Валентин усмехнулся и кивнул. Они обязательно друг другу всё расскажут, а пока они могут просто помолчать. Утонуть в этом моменте, позволить себе расслабиться, принять поддержку и поддержать в ответ. Будто все время мира сошлось на том, чтобы дать им возможность забыться от неприятных воспоминаний, хотя бы на какое-то время. Осознать, в конце концов, что они не одни в этом большом мире. Что где-то, совсем рядом, может быть такой же сломленный мальчик, на котором лежит слишком много ответственности. И никто другой не поймет их так хорошо, как они друг друга.       Валентин не знал то, что сейчас испытывает. Не знал каким словом это охарактеризовать. Потому что никогда подобного не ощущал. И, посмотрев в глаза Ричарда, понял, что тот испытывает то же самое. Температура тела поднялась, дыхание стало сбивчивым, на лбу выступила испарина, в одежде стало чрезвычайно жарко и тесно. Унар и не догадывался, что его тело физически способно так реагировать на другого мужчину. Оно тянулось и жаждало коснуться. Где-то на подкорке закрутилась мысль, что это неправильно, они не должны так сидеть рядом, так смотреть друг на друга. Это запрещено. Но эта мысль была настолько ничтожно слабой перед желанием Валентина сделать то, что он сделал.       Он чуть подался вперед и коснулся лбами с Диком. Ричард судорожно выдохнул и, чуть нахмурившись от болезненно спазма, подтянул больную руку к себе, а вторую, что лежала на груди Придда, положил снова на его щеку. Теперь он касался скорее изучающе.       Друзья так не касаются. Это точно было что-то на грани. Они могут и должны остановиться прямо сейчас, пока не сделают то, за что их могут заклеймить. Но разве можно отказаться от того, что начинало закипать в груди молодых людей? Это чувство, которое охватывало каждый сантиметр их тела, столь незнакомое, столь притягательное и необычное. Чувство, которое подняло из глубин какие-то мысли, которые, как оказалось, они оба подавляли все это время. Но банальный страх никуда не ушел — засел между ними в ожидании, кто первый его лишится, чтобы что-то сказать или сделать.       Первым отстранился Валентин. Он посмотрел в глаза Ричарду и его взгляд медленно упал тому на губы.       Какие же безумные мысли заполонили его голову….       Но первым сделал шаг Ричард. Валентин со страхом заметил, как кадык парня дернулся, а губы коснулись скулы. Невесомо и аккуратно. Придд, не стесняясь, шумно вдохнул и прикрыл глаза. Пальцы Окделла ушли в кудрявую шевелюру шатена и прижали ближе к себе. В свете свечей его волосы были особенно рыжими, почти огненными и манили к себе, как вода манит путника в пустыне. Он поддался и утонул в этих теплых объятьях, горячо выдыхая куда-то в шею унару. Руки Придда обхватили Ричарда со спины и заскользили вверх, дублируя движения герцога — оказались в его волосах. Валентин только почувствовал, как Дик стал подниматься вверх и тянул его за собой. Так они переместились на узкую и скрипучую кровать. Даже не зная, что делать дальше и в принципе, что это они такое делают, уставились друг на друга в немом вопросе. Взгляд Спрута прошелся по перебинтованной руке, кровь уже пропитала ткань, и он с сожалением поджал губы. Обхватил ладонями его запястье и поднес к своим губам. Коснулся ими кончиков пальцев и что-то тихо зашептал. Ричард с замиранием наблюдал за этим, пытался усмирить сердце.       — Кормилицы после того, как ругали меня за ссадины на руках, целовали их и молили Четверых за мой ум и здоровье, — шатен взглянул на унара через полуопущенные ресницы и еще раз поцеловал костяшки пальцев друга. — Тебе следует сообщить об этом Арамоне. Я неплохо оказываю помощь, но будет лучше, если тебя осмотрит квалифицированный лекарь.       — Арамона только обрадуется, когда увидит это, — в голосе Окделла появились холодные нотки, и он покачал головой. — Я не доставлю ему такого удовольствия.       — Тогда просто пообещай, что если станет совсем плохо — ты расскажешь, хотя бы отцу Герману, — Ричард пытался увести взгляд, но Валентин поймал его пальцами за подбородок и пытливо уставился, ожидая, когда герцог даст свое слово. Блондин кивнул через силу. Ему до одури хотелось вернуться в то состояние, которое Валентин прервал свой обеспокоенностью. Вроде приятно, но есть вещи гораздо приятнее. Поэтому повелитель Скал потянулся к нему и улыбнулся, когда Придд вновь оказался в его объятьях.       Снова все стало хорошо. Боль в руке отошла на самый дальний план. Убийство Рокэ Алва перестало быть целью всей его жизни, месть за отца показалась несбыточным сном, ради которого ему даже не нужно стараться. Слова матери зазвучали все тише, родной Надор превратился в белое пятно, состоящее из обрывков теплых, захватывающих, жутких и страшных воспоминаний. Это было когда-то давно. И не с ним. Вся реальность собралась тут, в маленькой, еле освещенной комнате, в далеком училище Лаик. И эту реальность ему делал Валентин Придд. Человек Чести и близкий друг. Теперь Ричард понял, что Валентин действительно был, есть и остается его близким другом. Ни к кому он бы не пошел с разбитой рукой и абсолютно уничтоженным состоянием, кроме него. Никого он не захотел бы приласкать так, как Валентина. Никого он не поцеловал бы так, как его.       Поддавшись вперед, Окделл поймал губы Придда и вжался в них насколько смог. Заметил, как шатен замер, а мышцы под формой напряглись. Неужели он решил остановиться? Унар медленно отстранился, со страхом замечая, как обеспокоенно выглядел Спрут. Его маска уже давно пропала, теперь она казалась настолько нереальной, насколько возможно. Он был в смятении, снова думал, снова анализировал, боялся, в конце концов. И Ричард не мог его упрекать. Наоборот. Валентин вновь показал свою манеру продумывать все до самого конца. И сейчас он либо поддастся этому странному, но желанному порыву, либо попросит друга уйти и они, как люди Чести, никогда не вспомнят об этом интимном моменте друг с другом.       Валентина же, как ледяной волной окатило. С младенчества научившись плавать, он теперь тонул и не знал, что делать. Легкие обжигало холодом и иррациональным страхом, ничем не подкрепленным. Возможно, у него началась бы паника, если бы Ричард не обхватил его лицо ладонями.       — Повелитель Волн вправе сам решать, как распоряжаться свой жизнью. Не оглядываясь на прошлое, лишь думая о настоящем, можно победить то, что ждет в будущем, — заклинательный голос, пробрал до мурашек. Стойкости Окделла можно было бы позавидовать. И Придд ничем не хуже! Он не боится!       В глазах Спрута загорелся огонек, и он сам сократил между ними расстояние. Глупо столкнувшись зубами, и замычав друг другу в рот, герцоги соединились телами, чуть приподнимаясь на кровати. Ричард действовал немного неуклюже, отставив больную руку назад, позволял Придду самому действовать: расстегнуть все пуговицы на жилете и аккуратно стянуть его с молодого тела. Повелитель Скал же был полностью поглощен губами другого унара. Тонкие, но в меру полные, горячие, влажные. Они вторили движениям друг друга, задевали губы зубами, испивали друг друга без остатка. Это поистине выбивало дух и землю из-под ног. И, как они заметили, это было впервые у них обоих.       Оторвавшись от губ Дика всего на мгновение, Валентин попробовал справиться с собственной одеждой. В какой момент они решили, что лучше будет без нее — не ясно. Но действовали инстинктами, понимая, что одежда сковывает движения и прячет то, на что так хочется посмотреть. Предположения о том, насколько далеко они готовы зайти, не приходили в голову. Важно было справиться с этими чертовыми пуговицами! Придд отбросил в сторону жилет и стянул через голову хлопковую рубашку, представая перед Окделлом обнаженным по пояс. Руки Спрута потянулись к рубашке герцога, вытащили ее из штанин и чуть потянули вверх. Он медлил, сам не зная почему, и получив от унара быстрый кивок, стал увереннее. Помучавшись с рукой несколько секунд, он все же освободил Ричарда от такой же рубашки, и они замерли, уставившись друг на друга.       Ничего откровенно нового они не увидели. В конце концов, Арамона любит их наказывать бегом полуобнаженными на холоде и держанием мушкетов. Но сейчас все было по-другому. Теперь у них есть возможность рассмотреть друг друга, откровенно поглазеть, что на тренировке могло расцениться неправильно, и, наконец, дотронуться.       Тонкие пальца Придда уверенно легли прямо на грудь блондина. Если Окделл и был Повелителем Скал, его тело ощущалось как мягкий хлопок: кожа упругая, горячая, с розоватым оттенком, не пострадавшая ни от каких шрамов. Такое тело создано, чтобы на него смотрели и любили. Оно не могло принадлежать оруженосцу, который всю свою жизнь отдаст на защиту своей родины и не раз получит режущее ранение от рапиры. Оно было поджарым, натренированным, с объемными мышцами, спрятанными под тонкой кожей. Все это было таким несправедливым. Они оба здесь, в Лаик. Как-то неправильно. Их место было в другом мире, где один не был сыном предателя, а другой не прогибался под стальную волю отца. Они должны жить в мире, где оба свободны от чужих указок, где будут делать то, что велит им сердце и честь — любить и быть благородными. Наверное, это первый и последний раз, когда они сполна смогут ощутить эту свободу друг с другом. Сердце защемило от боли, но Валентин вновь убрал ее куда-то далеко и, чуть нагнувшись, оставил свой поцелуй ниже ключицы. Окделл неуклюже отклонился назад и часто задышал. Они еще с минуту возились, чтобы устроиться на кровати удобнее, и в итоге оказались на ней полулежа. Ричард оперся спиной на изголовье, и стоило губам Валентина начать опускаться ниже, как он смущенно запрокинул голову, пытаясь скрыть то, как его щеки начали розоветь.       Его так никогда не касались. Ни женщины, ни мужчины. Ему оставалось только удивляться, настолько это было приятно, немного щекотно, но очень возбуждающе. Влажные губы Придда целовали очень точечно, мягко и, боже помоги, властно. Хотя герцога такой порыв нисколько не поразил. Валентин был и остается самым загадочным членом их компании. Он определенно обладал бешеной энергией, которую умело прятал. Сейчас он мог высвободить ее наружу и Ричард этого ждал.       Широким языком герцог Волн прошелся по торсу унара и поднял на того глаза. Это изводило. Остатки одежды все равно сжимали разгоряченную плоть болезненно и неудобно. Жар сосредоточился прямо под губами Валентина. И с каждым новым касанием увеличивался в размерах, превращая тело Окделла в одну чувствительную точку, с пульсацией ниже торса. Чертов Придд, везде да он хорош!       Спрут пустил в дело пальцы, прошелся раскрытыми ладонями по бокам, собирая выступившую влагу и царапая ногтями каждую складку и впадину. Он готов был делать это вечно. Это оказалось достаточно простым, но существенным действием, которое доводило шатена до исступления. Он уже не замечал, как собственное дыхание превратилось в какие-то рваные вдохи и выдохи, как само тело накалилось и стало острым как лезвие. Поддавшись какому-то первобытному инстинкту, Придд скользнул волной своим торсом по торсу Окделла, что вызвало у второго несдерживаемый стон. Ричард сразу поймал его губы, и они слились в самом страстном поцелуе, что когда-либо был в их жизни.       В хаотичной манере, Дик начал покрывать поцелуями шею Придда и здоровой рукой гладить его спину и торс. Судорожное дыхание прямо в ухо подстегивало и возбуждало сильнее, чем все действия до этого. Слышать, как Валентин слабо мычит и немного извивается над ним, было сродни вселенскому чуду, подарку Четверых, их благословлением.       Вечно отстраненный и холодный Валентин Придд, расчувствовался от его прикосновений и поцелуев. Это вызывало волну неописуемой радости, которая вмиг захватила их обоих. Два юных тела соединенные в жарком танце, покрывали поцелуями друг друга, касались там, где нельзя, целовали там, где не позволительно, шептали слова, которые можно было бы счесть изменой родине. Поглощали друг друга и отдавались полностью. Они выплеснули друг на друге все свои переживания и боль, дали волю чувствам, которые старательно в их семьях уничтожались. Вся несправедливость мира отступила перед ними. Наконец, они оба почувствовали, как бьются их сердца. Они живые. Повелитель Скал не был каменным и мог позволить себе расслабиться, не быть незыблемым и непоколебимым. Повелитель Волн мог утонуть в своих эмоциях и это — нормально. Нормально что-то чувствовать и нормально быть поглощенным этим. Все время ходить по берегу означало никогда не ощутить сполна все, что тебе преподносит море жизни.       И с этого момента, они это поняли.       Уже потом Валентин с изумлением заметит, как не думая бросится между Эстебаном и Ричардом, защищая последнего от нападок Колиньяра. Его острый глаз сквозь расстояние заметит, как дрогнет раненая рука друга, а конец рапиры так опасно упрется в грудь. Инстинкт защиты сработал у него быстрее холодного разума. А спесь Колиньяра так и захочется сбить, и Валентин в ту минуту даже не скрывал своего презрения к этому унару. Маску он не надел. Отбился от укола стойко и уже здесь за него заступился Ричард. Люди Чести окружили их за секунду и Придд понял, что сейчас действительно лучше привести чувства в порядок как можно быстрее. Честь так же не позволит ему бросит друга одного на растерзание Арамоне за шалости с Сузой-Музой. И там, в заброшенной галерее, когда остальные ищут хворост для растопки, они бесстрашно расскажут друг другу, что же с ними случилось в тот день, когда они нашли друг друга в спальне Придда. Не боясь быть услышанными или увиденными, они будут сидеть рядом, касаться друг друга коленями, чуть соприкасаться пальцами и шептать слова, за которые в этот раз их действительно могут заклеймить предателями. Если своими чувствами они предали свои Дома, что ж, так тому и быть.