Личные предпочтения.

— Разве можно влюбиться с первого взгляда? То есть — вот так просто? — Ну, со мной так и вышло. Но знаешь, порой случается так, что… в общем, лучше ещё раз посмотреть. (из диалогов Эномото Юдоры и Кавасуми Тору)

      «Все любят сказки» — хорошая аксиома.       Когда реальный мир скучный и серый, и вообще не такой, какой хочется видеть вокруг себя, воображение становится тем заветным убежищем, в котором можно всё. Традиционно мальчикам нравятся истории про приключения; девочкам — про красивую и всенепременно счастливую любовь. Иногда вкусы меняются местами, иногда компонуются сами тематики историй, а с возрастом сказки обрастают жанрами и сложностями, но суть меняется мало:       Сказки любят. Их обожают. Иногда в них живут.       Проблема только в том, что параллельно с мечтаниями сказки рождают стереотипы. Они создают образы настолько устойчивые, что даже небольшое отклонение от любимых всеми канонов, ставит на лбу штамп. И никогда не угадаешь, где именно тебя настигнет этот ярлык: в выборе сиропа для кофе, цвета рубашки, будущей карьеры… или в недостаточно голубом оттенке глаз твоего прекрасного принца.       А может, соответствующая отметка прилипнет в результате дипломатической катастрофы, которую образует пустяковая просьба партнёра по клубной деятельности.       — Мне просто нужно это вернуть?       — Юдора-сан…       — Э-д-а.       — Эда-сан, у него такая рожа, что можешь даже швырнуть. Лишь бы получил и отвял.       — Вообще-то, он твой заклятый враг, а не мой. И кстати, как я его вообще найду? Там в клубе человек… миллион. У них даже свой автобус.       — Самый красивый в волейбольной диаспоре: у него единственного каждая подача мяча с музыкальным сопровождением из хора фанатских криков — не пропустишь.       Упустив момент, начиная с которого окружающие привыкают видеть в ней гуру дипломатических переговоров, Эномото с подозрением щурит глаза. Чтобы не казаться совсем уж отсталой, ей всё равно приходится делать вид, будто расплывчатое описание, по которому можно найти «Ойкаву» и ни с кем его не спутать, предельно ясно́.       Самоутешение исправно работает, подбрасывая нужные убеждения: с поправкой на ветер личных эстетических вкусов, но красивого в рамках всеобщего признания парня найти как-нибудь удастся.       Чувствует ли она подвох? По шкале от одного до десяти свиньёй, которую мироздание может подложить в любой момент смеха ради, пахнет на все двенадцать. По мере приближения к спортивному залу, где должна заканчиваться тренировка волейболистов, предчувствие не то, чтобы не пропадает — оно трещит в висках как пожарный колокол. Эда считает, что ощущение возникает у неё из-за содержимого пакета, который Кавасуми так срочно и почти умоляюще просит передать первому красавцу школы. Как было озвучено: сугубо из глубокого нежелания видеть его «блядский сияющий лик» воочию. Не то, чтобы Эномото делает одолжение из крайнего великодушия, просто Кавасуми можно понять: если первый парень на деревне действительно настолько сногсшибательно красив и популярен, то неудивительно, что она боится возвращать что-то при свидетелях — сук, на котором сидит, она мудро пилить не хочет. Эда считает, что в этом плане бояться за свою жизнь вполне уместно. Потому что фанатство — это территория нескончаемой битвы в крови и слезах до дыма и пепла. Выживет не каждый, уцелеет — тем более.       Сама Эномото именитого «Ойкаву» в лицо не знает — в первый и последний раз, когда ей, как дремучей токийской невежде, пытаются кратко осветить топ пять школьных принцев, Эда отказывается от такой любезности. И без того трудно. Порой до сих пор.       В начале апреля она переводится из другой школы, а перевод на третьем году обучения — это катастрофа, это катаклизм, это пограничное желание где-то между: «немножко умереть сейчас» и «немножко выжить, чтобы умереть потом». Столкнувшаяся с адаптацией настолько тяжёлой, что временами себя жалко до слёз, уже в начале года Эномото чётко формирует в сознании единственную цель — выбраться из замкнутой провинции и вернуться в большой город, где никто не станет дотошно придираться к мелочам в роде маски на лице, этнических серёжек в ушах или пристрастия к леденцам на палочке.       Одна цель — пережить последний год в школе без приключений.       Одна цель…       Была.       Потому что у Вселенной выискивается один из многих миллионов идефи́ксов: заставить Эду верить в судьбу. Повесив над её головой Дамоклов меч, который когда-нибудь непременно должен сорваться.       И он срывается.       — Добрый ве… чер…       Совершенно буднично заглядывая в раскрытую дверь, Эномото робеет и замирает на полуслове с наполовину снятой кроссовкой. Девичьего хора, который может выделить Ойкаву и упростить поиск адресата, нет. Одержимых его великолепием фанаток — тоже. Вообще никого, кроме самих волейболистов и их тренеров нет. Наверное, у парней уже иммунитет к таким появлениям, потому что они не особо реагируют на опоздавшего к началу сеанса зрителя.       — Извините, что… прерываю? — искренне не понимая, вмешивается она в тренировку или нет, Эномото дохлым крабом крадётся по стенке к человеку со свистком. Когда мужчина обращает на неё внимание, Эда кланяется ему, от играющих невесёлую песню нервов поджимая губы — всё равно за маской ничего ниже переносицы не видно. — Тренировка не закончена?       — Сейчас идёт подготовка к соревнованиям, так что клубная деятельность длится на полчаса дольше, — вежливо отвечает молодой тренер, хотя его косой взгляд совсем не кажется дружелюбным. — Им остался последний круг подач и потом растяжка… Это ещё минут десять-пятнадцать.       Предвещая самой себе опоздание на поезд, Эномото грустно воскрешает в памяти расписание вечерних рейсов и упавшим от полной безнадёги голосом спрашивает:       — А я могу подождать здесь до окончания? Мне только пакет вернуть. Желательно из рук в руки.       Хорошо, что вместо «отдать» она додумывается сказать: «вернуть». Когда фраза поставлена так, не возникает мысли, будто это подношение от очередной поклонницы.       — … Только смотрите, чтобы мяч не прилетел. Парни иногда немного силы не рассчитывают.       — Большое спасибо.       Стараясь держать рекомендацию в уме, Эда возвращается к двери — в голове она выглядит самым безопасным местом, никому же не хочется искать казённый инвентарь по всей территории школы — и садится прямо на пол, намереваясь тайком наблюдать за волейболистами, чтобы вычислить из них «самого-самого», достойного находиться в лидерах женского рейтинга привлекательности. Для маскировки Эномото достаёт из школьной сумки ежедневник: как член художественного клуба, она иногда делает скетчи, которые после имеют шанс стать полноценными картинами. По крайней мере, это поможет ещё и отвлечься от нарастающего желания всё бросить и сделать ноги, чтобы никогда в жизни не повторить подобный опыт.       А через пару минут мимо со скоростью пушечного выстрела проносится снаряд, замаскированный под обычный мяч. И желание разрастается, как цирроз в печени алкоголика.       — Аут!       С помощью дыхательной практики из йоги Эда старается незаметно успокоить взбесившийся пульс и втайне радуется, что сидит — так не видно дрожащих ног. Может, для них «аут» это и мяч за пределами поля, а для неё это состояние души, покинувшей тело. То, что тренер чуть ранее называет «немного не рассчитать силы», на усмотрение Эды выглядит, как попытка убийства. Виновник мини-инфаркта несчастной художницы — парень с экспрессией короля Джулиана — ослепительно улыбается, чуть приподнимая ладонь. Мотивация лупить по мячу у него мало похожа на спортивную.       Оторвать игрокам защиты соперников ноги? Слишком просто. Руки? Милосердно. Размозжить противнику череп с одной подачи? Звучит как работёнка для волейбольного клуба Аоба Джосай. Оплата за просмотр? Нет-нет, мы работаем на чистом энтузиазме и за любовь публики.       Следующий мяч от другого игрока звонко бьёт по полу на противоположной стороне площадки с не меньшей амплитудой, хоть и в безопасном от Эномото углу поля. Интерес к тому, как вообще должны выглядеть руки, чтобы получилась настолько мощная атака, вспыхивает неожиданно. В очередной попытке присмотреться к составу команды получше, Эда поднимает глаза от хаотичных полос на страницах ежедневника, старательно пытающихся сложиться в динамику движений.       Невидимые нити, удерживающие над головой Дамоклов меч, туго звенят, опасно дрожа и вытягиваясь. Время неумолимо подбирается к часу «Х». Необходимо принять решение и вернуть, кому-то форменный школьный пиджак вместе с наичестнейшим пожеланием в открытке: «встретить настоящую любовь и никогда-никогда… ну просто никогда!.. не обращать свой ублюдский орлиный взор на Кавасуми». Перед вручением важной бандероли автор шедевра ничуть не стесняется раскрыть тайну своего послания, чтобы не оказаться превратно понятым.       — Прошу прощения, что отвлекаю, — вежливый поклон выходит неэлегантным. Как при таком раскладе не трещит позвоночник, зато вовсю скрежещут шестерёнки в мозгу — загадка. — Меня попросили вернуть.       Кинуть в рожу вернее, но сил и внутреннего стержня хватает только на то, чтобы не позволить голосу нелепо сорваться в неподходящий момент и протянуть пакет.       Единственный возможный кандидат на роль «принца» — косая сажень в плечах — по-мужски привлекателен и титулован совсем не зря. По крайней мере он больше всех похож на того, кто благородно отдаст свой пиджак замерзшей даме (если предыстория всей этой рокировки со школьной формой понята верно). Хотя описание «блядский сияющий лик» за авторством Кавасуми вообще никак не вяжется с тем, кто стоит прямо напротив.       — Мне, что ли? — на весьма странное и даже грубоватое, неумелое уточнение Эда только пожимает плечами.       У неё хватает выдержки не позволить лицу освёклеть и совершенно недостаёт работающих извилин, чтобы спросить фамилию адресата.       И вот что странно: проходит не меньше четверти минуты, а момент божественного озарения не наступает. Кажется, ситуация их обоих лишь обескураживает: у парня брови почти угрожающе съезжаются на переносице, голова поворачивается чуть в сторону, взгляд на возвращённую вещь становится косым и подозревающим. Эномото всерьёз начинает думать, что скрип ржавого механизма в мозгу принадлежит вовсе не ей. К рациональному мышлению приходит ужасающая житейская мудрость — дыхательная практика из йоги нихрена не аргумент, когда в раж входят расшалившихся чувства. Эда жуть как нервничает.       — Это от Кавасуми-сан, — осторожное пояснение отчего-то привлекает к разговору ещё и капитана команды, у которого в страстном желании знать все подробности одно ухо как будто выглядит чуть больше другого: — Мы состоим в одном клубе, вот она и попросила отдать.       — С чего бы?       Мозг выдаёт внутреннему дипломату Эномото красную карточку и оглушающе свистит.       — Я знаю? — нетерпеливо отвечает вопросом на вопрос она до того, как успевает поймать себя за язык. Врождённая склонность к оппортунизму пытается как-то реабилитироваться: — В общем, моё дело малое. Возьми, пожалуйста, и перестань делать ситуацию ещё более странной для нас обоих, ладно?       — … Неужели и на твоей улице праздник? — кто-то на фоне ехидно комментирует ситуацию, явно нарываясь на целебный пинок под зад.       «Принц» оборачивается с таким взглядом, что отбивает всякую охоту вставлять ненужные заметки. Не говорит ни слова — ясно и так. Остальные старательно делают вид, что пытаются отдышаться или пьют воду, или ведут диалог друг с другом — всё, лишь бы их не задело. Заметно, что у особы королевских кровей в клубе тотальный авторитет: Эда почти впечатлена.       Но настаёт мгновение, когда и без того странная обстановка превращается в самую настоящую ярмарку абсурда, где неловкость можно нарезать на куски и распродавать всем, кому не достаёт такта и манер. Купи кусочек неловкости и получи кружку для слёз от стыда в подарок. Неслыханная щедрость.       Поворотный момент поворачивает.       Куда-то не туда.       — Эда-сан!       Кавасуми буквально выскакивает из ниоткуда, словно чёрт из табакерки, практически до икоты пугая Эду.       — Разве ты не уехала?       — Решила убедиться, что Ойкава тебе ничего странного не наговорит… не важно! Что ты делаешь?       — А что не так?       Выглядя возмущённо и сконфуженно одновременно, Кавасуми приближается к озадаченной Эде и понижает голос до шёпота:       — Я же говорила вернуть тому, который в этой секте поклонения волейбольному мячу считается за красивого.       — Ну, я и отдаю, в чём проблема?       На неё смотрят с таким снисхождением, что сердце пропускает удар. Звучит как выстрел.       Предупредительный.       — … Твоё чувство прекрасного вызывает у меня тревогу и некоторые вопросы.       — Нет, ну а кто тогда этот «Ойкава»?       Кавасуми вздыхает тяжело и протяжно, пальцем указывая чуть в сторону. Ухмыляющееся лицо короля лемуров по-лисьему хитро щурит глаза. Эда взгляд не отводит. Разве что задумчиво хмурится и приставляет ребро ладони ко лбу, вдаваясь в глубокие сомнения:       — … Вот он?       — Меня, конечно, тошнит признавать это, но да.       — Что значит «тошнит»? — брови настоящего Ойкавы почти пляшут от сменяющихся эмоций, подкрепляя возникшую у Эномото ассоциацию.       — Вот он, — ещё раз говорит она, неопределённо взмахивая ладонью в том же направлении. — Король Джулиан.       Сбоку от них раздаётся тщательно подавляемый — бесполезно надо признать — крякающий смешок.       — Эй!       — А это тогда…       — Иваизуми Хаджиме-кун.       — Ты шутишь. — Эда недоверчиво выгибает бровь. Немая сцена длится слишком долго даже для театральной паузы. И тело застывает в импульсе мгновенного понимания чего-то непоправимого. В голове мчатся тысячи, сотни тысяч мыслей. — О, боже, ты не шутишь!       Она накрывает рот ладонью, переводя ошалелые глаза с настоящего «принца» на того, кого ошибочно за него приняла, и обратно, и в мыслях всерьёз рассматривает вариант того, что в таком темпе вредный энтузиазм Кавасуми скоро доведёт до греха: либо убийства, либо пьянства.       Дурная история начинается ещё в апреле, когда они вступают в один клуб. В мае Эда уже начинает собирать портфолио из случайностей, которые наносят непоправимый ущерб её гордости. О том, как она приходит к варианту алкоголизма, будучи несовершеннолетней и ни разу не пробовав что-то, даже отдалённо напоминающее алкоголь, Эда предпочитает глубоко не думать и просто принять как данность. Либо Кавасуми не умрёт своей смертью, либо Эномото сопьётся.       Если назвать позорное бегство от проблемы стратегическим отступлением, то уносить ноги с проклятиями в адрес самой жизни и мольбами поскорее остановить планету, чтобы с неё сойти, даже не выглядит слишком уж ущербно для гордости. В конце концов сказки уверяют, что за героиней должен оставаться шлейф загадочности или что недосказанность принцессам всегда к лицу.       Если не перебарщивать и не превращать «недосказанность» в форму психического заболевания.       — … Я не понял, — в образовавшейся тишине голос Матсукавы разносится по спортивному залу гласом божьим. — Это ты-то у нас самый красивый, что ли?       То бледнеющий, то краснеющий Иваизуми беспомощно накрывает ладонью глаза.       — Пожалуйста, просто заткнитесь.       Буквально задыхаясь и плача от смеха рядом с ним, Ханамаки в красках представляет, каким будет лицо Эномото, когда та поймёт, что они учатся в одном классе, и она не сможет никуда сбежать от последствий своего грандиозного выступления. Сверкнуть гранями у неё получается просто восхитительно.       Нашла только, перед кем сверкать.       — Кстати, она ежедневник оставила, — уже позже, когда суета понемногу утихает, Ойкава вдруг вновь поднимает замятую тему. — Попрошу Кавасуми-чан вернуть.       — Дай сюда. — Иваизуми даже не задумывается. Выхватить ежедневник ему ничего не стоит. — Я сам верну. И только рискни сейчас заржать.