Симпатия между друзьями

Уроки идеальны для творчества. Когда течёт время, медленно толкая стрелку на часах, которая тиканьем глушит шум пишущих школьников и в перерывах между словами учителя, что уже устало гуляет глазами по учебнику, хочется лишь предаться музе и создавать неописуемые шедевры. Вот и Петров не терял время зря : юный Ван Гог уже творил что-то, старательно рисуя на листах белой, как недавно выпавший снег, бумаге, а точнее, кого-то. Смотрел на свою музу и порой томно вздыхал, даже не отслеживая как-то этого факта. Любил рисовать Полину. Но сейчас он смотрел не на ту, что пахла ежевикой и так была ему интересна, осыпая рассказами о занятии на скрипке. А на того, кто сидел во втором ряду, на последней парте. Пятифан. Через грубые "волчьи" черты главного хулигана школы рассматривались такие роскошные чёрные ресницы, глубокие, как омут, глаза, аккуратный нос и пленительные губы. Всё фиксировал мальчик на бумаге, ловя каждый взгляд и позу Романа. И его взгляд случайно упал на друга, будто спрашивая : чего, тебе, Тох? И ответа так и не получит, отвернётся, ибо Антон спрячет лицо, стараясь скрывать предательски выступающий румянец на его бледных щеках.

***

- Опа, дарова, Тошка, колись уже, кого там вечно калякаешь? Вопрос Ромы для Петрова, рисующего в уголке, в коридоре, был как удар молнии по дереву. Как и резкий хлопок по плечу. Рома не хотел особо докапываться до Антона, но Пятифан заметил, что его друг стал каким-то зажатым, смущённым и кого-то вечно рисует. Жажда интереса, как и бешеный ритм сердца, будоражили хулигана. Переживал он за Антона, мысли его не отпускают ни на секунду. Слишком навязчивые. - Нет, я просто... Неважно, - отвечает Петров и прижимает к себе рисунки. Что очень разозлило Пятифана. Тому в лицо внимательно смотрит, пытается узнать тайну друга. - Ну и что же ты скрываешь, а? В кого-то втрескался? Тёмные глаза внимательно изучали белобрысого друга, который был явно напуган и дрожал, как зайчик. Но Антон лишь отмахнулся, усмехнувшись : - Нет, ты что! А так рисую... Всякое разное. - А покажешь, просто мне пиздец как нравится, как ты рисуешь, - достаточно честно и с массой интереса выдал Рома. Руку с плеча товарища так и не убирает, продолжая буровить взглядом Петрова. А сам думает : "скрывает что-то же, сучонок". Антон нервно улыбается, затем, по року судьбы, оступается, путаясь в собственных ногах и падает назад, роняя зарисовки, которые так и давали взглянуть на них. Сначала Пятифан наплевал на них, потому что руку поспешил подать Антону и подняться на ноги, с интересом разглядывая его на наличие травм, но ничего не обнаружил, потянулся к рисункам, на которые с паникой уже глядел Антон и чуть ли не как в жопу ужаленный начал собирать. И на каждом, как один, был Рома. И весёлый, и вдумчивый, и агрессивный. Антон пытался на каждом рисунке передать красоту этого мальчика, которую видел художник. Как старательно он вырисовывал каждую частичку того самого прекрасного брюнета, цепляясь за малейшие детали. А теперь Рома тоже стал свидетелем его творения. С лицом полного удивления смотрит на Антона, пытаясь что-то выдать, но у Петрова на лице образовался испуг, а в горле встал ком; тяжко дыша, скурпулёзно и быстро Антон собирает рисунки и мчится прочь, оставив подвисшего гопника там же, где тот и был. Бежать за курткой, убегать прочь от позора. "Проклятье, теперь он назовёт меня педиком, побьёт, будет ненавидеть, какой же я дурак", - успевал себя винить мальчик, пытаясь исчезнуть от всего и всех, убегая как можно быстрее домой, в раздевалку за курткой вбежал. И тут же отвисает Рома, крича вслед Тоше : - ПЕТРОВ, СТОЙ! Резко срывается с места и пытается догнать друга, бежит за своим верхом, в спешке накидывая кожанку на плечи, выбегает вслед за Петровым, который уже успел на улицу выйти, прокуренными лёгкими пытаясь ловить воздух. Уже нагоняя того, толкнул что есть силы, в снег, а сам, падая сверху, рыкнул и шлёпнул по грудной клетке Антону рукой. - ПЕТРОВ, СУКА! Почему я обязан ловить тебя, как волк зайца? Какого ты блять хуя свалил и кинул там меня? ОТВЕЧАЙ, БЛЯТЬ! Крики наполнили морозную тишь шумом, а негодующий взгляд на друга, пытающийся выискать ответ на вопрос, замечает, как Петров напрягается, жмурясь. Губы блондина задрожали, а по щекам того покатились слёзы, вызванные отчаянием и безысходностью происходящего. И тут Рома меняется в выражении : он не менее испуганно смотрит на Антона, плавно убирая руку с его груди и нависая над ним, меняет тон, чтобы успокоить : - Тош... Не плачь. Прости. Я просто сам в шоке. Я не хотел тебя обидеть, клянусь, я просто хочу узнать, что происходит. Расскажи мне. - Ром, ты мне нравишься, - дрожащим голосом вдруг выдаёт Антон, приоткрывая мокрые от слёз глаза, - я давно уже рисую тебя. Я боялся сказать об этом, а свои чувства переношу на листы бумаги. Можешь назвать меня педиком или ударить меня... Но я не педик. Рома несколько секунд молчит, затем смеётся, закрывая лицо рукой. Это напугало Петрова очень сильно. Но Рома прекратил смеяться, зател сжал бережно руку Антона, сплетая пальцы, сказал тихо : - Я тоже не педик, но... Ты мне тоже нравишься, Тоша. Мне тяжело такое признавать. Вот и слежу молча за тобой, говнюк. Думал, в тёлку какую втрескался. А ты меня калякаешь. Боже, Тоша... Ты... И в эту секунду, будто под эйфорией, бегая взглядом по лицу Петрова, сокращает резко расстояние между ними и касается своими губами до губ Антона, заставив того смущённо похлопать глазами, но затем, следом за Ромой, закрыть глаза и ощутить в унисон сердцебиения двоих мальчишек, накатывающее ощущения, тёплый и разливающийся по губам, нежный и первый поцелуй. И только ветром, по которому танцевали снежинки, унесёт их маленький секрет морозный день.