Это было бы самым большим несчастьем. Найти приятным человека, которого решила ненавидеть!
Джейн Остин, «Гордость и предубеждение»
Гордость и предубеждение. Великий роман о великой любви, или как там ещё говорят… В любом случае, довольно сложно судить о подобных вещах, когда весь читательский опыт держится лишь на детективах и антиутопиях, а сам читатель старательно избегает любого вида романов, не так ли? По крайней мере этого мнения и придерживалась девушка, сейчас с ногами забившаяся в угол потрёпанного диванчика, находившегося в гримёрке, и без особого удовольствия погрузившаяся в книгу. Ева с самого детства любила читать, так что это никогда не было для неё большой проблемой, тем более сейчас. Проблема, и довольно масштабная, появилась вместе с Лёшиным полуденным звонком, просьбой приехать на выпуск и названием книги, которую они собирались обсуждать. Той самой книги, которая сейчас лежала у девушки на коленях. Времени в запасе оставалось не так уж и много, как и страниц в многострадальной и уже подзатёршейся книжке, но отчего-то девушке казалось, что всё вокруг неё происходит слишком медленно, вплоть до сменяющих друг друга цифр на экране мобильного. Она недовольно сопит и без доли сожаления пролистывает целую главу. Забрасывать в самом конце не хочется из чисто эстетических соображений, ведь чувство незавершённости неприятной и липкой слизью расползётся где-то в груди, а снова взяться за чтение этого романа, когда он уже не будет нужен, девушка точно не сможет. Вот и получается какой-то замкнутый круг, без возможности выбрать устраивающий вариант. И чего только Квашонкину взбрело в голову выбрать именно эту книгу? Несмотря на то, что произведение читается довольно легко, а текст течёт плавно, Ева с трудом заставляет себя прочитывать абзац за абзацем. На выпуск «Книжного клуба» её пригласили впервые, и вот уж чего точно не хотелось, так это опозориться из-за банального незнания сюжета книги. Причём той книги, которая у всех на слуху. Поэтому Ева лишь изредка скрипит зубами и продолжает попытки закончить историю. Скучно, предсказуемо и просто невозможно. Но она всё ещё пытается. За окном шумит и бушует вечерняя Москва, словно разогревающаяся в предвкушении ночи. Бурной, оживлённой, полной какой-то тайной жизни, которая днём прячется в самых тёмных углах и показывается только с наступлением темноты. Даже в такое, уже достаточно позднее время, пробки на дорогах могут растягиваться на километры, так до конца и не разъезжаясь, а сам город, и даже далеко не самая центральная его часть, светится, будто новогодняя ёлка в разгар праздника. В какой-то момент девушка ловит себя на мысли, что перестаёт понимать смысл прочитанного, сконцентрировавшись на собственных мыслях, но возвращаться обратно не собирается, упорно продолжая читать страницу за страницей. Она не верит ни в какую «великую любовь», о которой тут говорится, а главные герои ведут себя слишком странно и нелогично, так что вникать в их чувства и размышления девушка перестала уже после нескольких первых глав, попытки понимания которых для неё самой закончились настоящим провалом. По крайней мере хотя бы в качестве смягчающего обстоятельства выступал тот факт, что книга была бумажной, и шуршащие страницы даже немного успокаивали. А она слишком любила печатные книги даже с мягкими обложками, так что пусть «Гордость и предубеждение» ничуть не приводило в восторг, но на книжной полке оно всё-таки останется. Опять же, в угоду эстетическим соображениям. Когда за дверью раздаётся стук, девушка практически не дёргается, а когда заходит Лёша и говорит, что пора идти на площадку, она уже снова выглядит невозмутимой и даже слишком спокойной. Прочитать ей остаётся ровно семь страниц. Внутренний голос подсказывает, что в этом уже нет никакой нужды, ведь Ева и без того догадываться, чем всё закончится. И это слишком очевидно. От одной только мысли о том, что она наконец-то попадёт в выпуск «Книжного клуба», дрожали колени и потели ладони. Сердце билось в груди, словно сумасшедшее, стуча о рёбра с такой силой, что, кажется, этот стук отдавался даже в ушах, разносясь по всему коридору. Девушка шла за Лёшей медленно, словно что-то тянуло её назад, не позволяя дойти до площадки. Да и Квашонкин был непривычно молчалив и задумчив, чему она не сразу придаёт значения, объясняя любые изменения человеческого поведения, впрочем, обыкновенной усталостью. Но это совсем немного её тревожит, от чего идти становится ещё труднее, и сам по себе небольшой коридорчик, соединяющий гримёрку и площадку, превращается в самое настоящее испытание, похуже любой из пыток Тартара. Витающая в воздухе атмосфера её не на шутку тревожит, и Ева долго не может найти объяснение этому бушующему в душе чувству, но всё поразительно легко и просто встаёт на свои места, когда на площадке она сталкивается с Ковалем. Тот кажется не слишком уж удивлённым, только бросает быстрый недовольный взгляд в сторону Лёши и поджимает губы. Что-то бормочет себе под нос и скрывается в коридоре, уткнувшись в свой телефон. Девушка чувствует, как внутри что-то всё-таки обрывается, и, так до конца и не отдавая себе отсчёта в том, что всё это время смотрела Ковалю вслед, переводит изумлённый взгляд на Квашонкина. В целом, их взаимоотношения всегда были довольно нейтральными, просто существовала между ними определённая недосказанность, но вот в последнее время всё стало как-то значительно хуже. Слишком уж часто их мнения не совпадали, и незначительные стычки постепенно перерастали в довольно громкие ссоры. Коваль никогда не уступал ей, а она в силу схожего характера не уступала Ковалю. Даже несмотря на привычную ей сдержанность и внимательность, рядом с ним в её голове словно срывался спусковой крючок. На каких-то общих встречах, да, и вообще при любом пересечении, их перепалка стала практически традицией, которую ну никак нельзя было нарушать. Об этом знал каждый, кто даже поверхностно был знаком хотя бы с одним из них, и Лёша знал это как никто другой. — Не смотри на меня так, — Квашонкин поднимает вверх обе руки, словно шутливо сдаётся, и тепло улыбается. Девушке кажется, что этой улыбке она может простить всё, поэтому лишь сдержанно кивает и усаживается в указанное кресло, положив книгу на колени. О том, что улыбке Коваля она простила бы действительно всё, Ева старается не думать, перебирая шуршащие страницы в попытке успокоиться и немного отвлечься. Где-то в книге была связанная с этим цитата, но девушка и не пытается её вспомнить. Что-то подсказывает ей, что самый первый в её жизни выпуск окажется очень тяжёлым. И дело даже не в дурацкой книге с её невнятным любовным конфликтом.***
Сначала всё шло хорошо и правильно. Настолько правильно, что в какой-то момент девушке стоило догадаться, что подвох попросту неизбежен. Несколько острых шуток, отдающихся смехом в зале, тёплая атмосфера и книги, книги, книги, которые были повсюду. А от того, как в самом начале выпуска Лёша представил её зрителям, и от этого торжественного «Ева Бестужева» и вовсе заходилось сердце. Здесь она чувствовала себя на своём месте. Всё было хорошо. Девушка всеми силами концентрировалась на Лёше, который вёл выпуск, Вове, умудрившимся только одним глазком глянуть фильм, Ариане которая сидела рядом и старалась по мере возможности переводить внимание на себя, если понимала, что Ева теряет нить разговора, и на книге, о которой они говорили. Пристальный и слишком уж внимательный взгляд напротив она старается не замечать, как бы сильно не дрожало сердце в груди. Всё происходит именно так, как и должно — они начинают поочерёдно пересказывать сюжет, обсуждают его, иногда переводя всё в шутку. И Ева погружается в это с головой, с живостью рассказывает об атмосфере того времени, где-то глубоко в душе всё-таки радуясь, что разговор пока не коснулся взаимоотношений главных героев. Вот такие, практически дружеские посиделки ей очень нравились. Словно даже в воздухе витало что-то особенное, определённое, настраивающее на приятную беседу. Кажется, именно подобного обсуждения книг Еве раньше и не хватало — дочитав то или иное произведение, она просто ставила книгу на полку, не имея возможности обсудить прочитанное хоть с кем-нибудь. Так что, «Книжный клуб» был словно глоток свежего воздуха. — Но ведь он же ещё считал очень важным, чтобы девушка много читала, — Ариана чешет нос, и все слушают её с живейшим интересом, а Бестужева с лёгким уколом стыда осознаёт, что отвлеклась и успела потерять нить разговора. Кажется, они говорили уже о мистере Дарси. — Да-да, там что-то такое было, — с умным и невероятно важным видом вворачивает Бухаров, всеми силами стараясь не усмехнуться. Впрочем, за него это делает Коваль: — А ты что, читал? — он облокачивается на подлокотник и подпирает ладонью щёку. Выглядит чересчур заинтересованным, вот только девушка чувствует, что происходящее вокруг парню не очень-то интересно. — Нет, — Вова всё-таки не сдерживается и смеётся, смех зрителей вторит ему, негромким эхом прокатываясь по площадке. Ева позволяет себе лёгкую улыбку, которая, впрочем, тут же меркнет, когда серые глаза напротив начинают смотреть уже не на собеседника, а на неё. От этого взгляда по позвоночнику проходит холодок, и девушка слегка дёргается, но не отворачивается, продолжая смотреть в ответ, и даже эту игру в гляделки выигрывая. — Как хорошо, что наши девчонки читают, — голос Лёши в этот момент доносится до неё словно откуда-то издалека, но именно в это мгновение Дима разрывает зрительный контакт, концентрируя своё внимание на ведущем, — вот у них были бы все шансы обратить на себя внимание какого-нибудь Дарси. — Ага, — подаёт голос Коваль, вяло соглашаясь, а Ева всеми силами старается подавить в себе практически истеричный смешок. Потому что как бы много она не читала, одного конкретного человека заинтересовать всё никак не получалось. Разговор снова переключился на другую тему, и Бестужева слегка потеряла концентрацию, стараясь усмирить колотящееся в груди сердце. С каждой секундой нахождения в зале, с каждым мгновением, проведённым напротив Димы, Ева чувствовала, что сердце стучит всё сильнее и сильнее, словно выбивает из головы все остальные мысли. В один момент девушка снова вслушивается в разговор, где речь идёт уже о главных героях. Ей не очень хотелось акцентировать на этом внимание, но непонимание этих взаимоотношений просто сжигало её изнутри. Разгоралось пламенем, медленно и верно выжигая всё внутри и провоцируя, кажется, изжогу. Потому что всё это просто до головокружения тошно и неправильно, а то, что в душе от одной мысли обо всём этом плещется какая-то необъяснимая тоска, она также старается не замечать. Первое время Еве кажется, что она держит себя в руках и ситуация полностью под контролем. «Всё нормально, нормально, нормально» — мысленно повторяет себе она, немного нервно перебирая уголки страниц. Вот только стоит ей услышать об этих «великих чувствах» со стороны Дарси, как она не может себя сдержать и выдаёт: — А что он к ней чувствует? — Бестужева и сама не замечает, как слегка подаётся вперёд, словно уже готовая к драке, — в том-то и дело, что совершенно непонятно, что он к ней чувствует. То ведёт себя как последний мудак, а потом неожиданно приходит и признаётся в любви! Её словно прорывает. Слова совершенно не контролируются разумом, произносятся сами по себе, потоком выливая из души всё. Все возмущения, все претензии, всю затаённую даже в самых глубоких уголках сознания обиду от невозможности получить взаимность, которой так бы хотелось. Хотелось до сбитых костяшек и обкусанных губ, хотелось до сорванного в глухих рыданиях пустой квартиры голоса. Просто хотелось. Потому что от одного только взгляда в сторону Коваля, стой он даже в другом конце комнаты и совершенно её не замечая, в груди всё ещё щемит. Щемит, от желания быть как можно ближе, быть нужнее и значимее, быть рядом. И от осознания реальности, где они пересекаются несколько раз в месяц, непременно расходясь в сопровождении криков и ругани, становится только хуже. — Ну извини, блять, так бывает у парней, — Дима как-то слишком резко взмахивает руками и практически подскакивает на своём месте, тоже подаваясь вперёд. Голос его звучит чересчур возмущённо и даже немного злобно, словно разговор перешёл на личности. Ева чувствует, как от его тона по спине пробегают мурашки, а в душе нарастает ответное возмущение. Он сейчас слишком близко, всего в нескольких метрах, близко настолько, что Бестужева снова заглядывает в глаза напротив и просто старается в них не утонуть. У неё слегка кружится голова, но это уже не имеет никакого значения. И вообще плевать, о чём они там до этого говорили и кто сейчас находится рядом помимо него. Хорошо бы перевести всё это в шутку, вот только никак не выходит. Напряжение на площадке нарастает с каждой секундой, становясь всё более ощутимым. Они сцепились взглядами, как подростки кулаками во время драки, и теперь не отстанут друг от друга, пока один не признает своего поражения и не капитулирует. И каждый находившийся в помещении прекрасно понимал, чем это скорее всего закончится. Буря была неизбежна и приближалась с просто невероятной скоростью, а Лёша лишь сидел, стараясь улыбаться в камеру, и думал о том, что, посади он их рядом, а не друг напротив друга, то они давно бы уже подрались. Ну, хотя бы народ тиктоков понаделает после этого выпуска, во всём нужно искать плюсы. — А как он ей показывает, что что-то чувствует? — Девушка хмыкает, даже не пытаясь скрыть своего скептического настроя. — Так он же ей всю книгу намекал! — Коваль повышает голос так, что начинает свистеть в микрофоне, и Ева невольно жмурится от этого резкого звука. Бестужева смотрит на собеседника с вызовом, чувствуя, как недовольство в груди перемешивается с тотальным непониманием и становится больше с каждой секундой. Атмосфера в студии накаляется, но для девушки это уже не имеет никакого значения. — Да как он ей намекал?! — её микрофон свистит в ответ, и теперь от этого звука зажмуривается уже Вова, что остаётся для Бестужевой незамеченным. — Он танцевал с ней! Он ни с кем больше не танцевал, что тебе ещё нужно? Ева тяжело вздыхает и заправляет за уши выпавшие из причёски пряди. Она прекрасно помнит тот момент с танцем, но аргумент для неё кажется слабоватым, что она передаёт вскинутыми бровями и поджатыми губами. На несколько секунд в студии повисает гробовая тишина. Дима закатывает глаза и тянет многозначительное «бля-я-ять», прежде чем ответить: — Нет, ладно, смотри, а если так, — он говорит уже неожиданно спокойно, откидывается на спинку своего кресла, и Ева не задумываясь отзеркаливает его движение, проделывая это уже не автомате, — вот, допустим, допустим, мне нравится одна очень недоступная девушка. Бестужева всеми силами старается сделать вид, что не почувствовала, как сердце у неё ухнуло куда-то вниз. Иногда Еве казалось, что какая-то маленькая, наивно верящая в любовь и в идеале давно похороненная за хладнокровием и цинизмом девочка внутри неё всё-таки брала верх. Полностью подчиняла себе разум, заставляя думать о пустяках и совершать глупые поступки. Ева эту маленькую девочку внутри себя не любила. Вот только почему-то рядом с Ковалем девушка регулярно подчинялась ей, даже не отдавая себе в этом отчёта. — Но я не знаю, как признаться этой девушке, потому что боюсь быть отвергнутым, — продолжает Дима, чересчур тщательно подбирая слова. Ева кивает на каждое слово, из последних сил играя заинтересованность и стараясь не показать, как же сильно её на самом деле колотит, — и что мне остаётся по-твоему делать? Вот и остаётся вести себя как мудак. Это защитный механизм такой. — Ты можешь ей просто намекнуть на своё расположение, зачем мудрить? — какой-то отчаянный, истеричный смех скарябает горло, но Ева героически держит серьёзный тон. Кто бы мог подумать, что она вот так просто будет обсуждать проблемы признаний в симпатии с Димой Ковалем, с которым сама нормально поговорить не может уже больше полугода, — Просто намекни, любая умная женщина поймёт. На одно короткое, практически незаметное мгновение, его губы ломаются в какой-то странной улыбке. Но этой секунды для Евы хватает сполна, чтобы практически задохнуться от резко нахлынувших чувств. Потому что она любила его, любила так глупо и совершенно необъяснимо, и осознание его недосягаемости убивало. — А если не понимает? — Дима даже придвигается ближе, словно ему это действительно интересно. Сердце у девушки снова заходится каким-то лихорадочным стуком, эхом отдаваясь в висках. — Значит найди другую, умную, — всплёскивает руками Бестужева, нехотя ставя точку в этом просто ужасно неловком разговоре. Они смотрят друг на друга несколько долгих, слишком уж растянувшихся секунд, и этот момент становится последним для их негласного боя. Кажется, они оба проиграли. — Не хочу, — едва заметно буркает Коваль, умудрившись сказать так, чтобы этого не было слышно в микрофон, и отворачивается от Евы. Лёша прокашливается, стараясь привлечь к себе внимание и вернуться к обсуждению книги. Правильная атмосфера медленно возвращается, заполняя собой каждый уголок комнаты, разговор снова течёт в нужном русле, вот только о чувствах Дарси они больше не говорят. На одно короткое мгновение Ариана тянется куда-то через стол, заслоняя собой Еву и незаметно сжимая её колено. Это действие мимолётное, практически неощутимое, но переполнено уверенностью и поддержкой, которой девушке так не хватало где-то на подсознательном уровне. До самого конца выпуска Бестужева чувствует, что сердце у неё уже бьётся так сильно, что, кажется, начинает стучать где-то в горле, но значения этому не придаёт. И в сторону Димы больше не смотрит.***
Сумерки опускаются на город стремительно, пусть никогда не спящую и сияющую огнями Москву поглотить полностью так и не удаётся, только самые отдалённые части города. Благо, девушка жила в довольно тихом районе, где гробовая тишина наступала обычно не позже десяти вечера, вместе с последним убежавшим со двора домой мальчишкой, и это было даже удобно. Раскрытое на створку окно впускает в кухоньку вечернюю свежесть и отдалённый шум улиц. Ева слегка улыбается, наслаждаясь царящей атмосферой. В квартире у неё тихо и спокойно, лишь слегка жужжит холодильник и едва слышно мурлыкают Битлз, напевая из допотопного радиоприёмника, стоящего на подоконнике. Кажется, он достался ей от дедушки, но сейчас это уже не имеет совершенно никакого значения. Бестужева загружает в разогретую духовку пирог и вытирает руки, просто невероятно довольная собой. Пусть на различные программы и подкасты её приглашали редко, свободного времени всё равно было не так уж много, и ничего не могло быть лучше тихого вечера, уже плавно перетекающего в ночь, полностью посвящённого готовке и приправленного хорошей музыкой. Это было именно то, о чём девушка так отчаянно мечтала, наверное, больше месяца. Утром она списывалась с Лёшей, и тот сказал, что отснятый вчера выпуск «Книжного Клуба» уже ушёл на монтаж и скоро будет готов. В этом вопросе Квашонкину девушка доверяла, как никому другому, но спросить, войдёт ли в выпуск их странная, до конца непонятная даже ей самой, и так сильно не вяжущаяся с привычном тоном их ссор перепалка с Ковалем, почему-то не решилась. Весь этот день она вообще всеми силами старалась отгонять от себя любые мысли о Диме, которых в её голове и без того было чересчур много, в конце концов переключившись на долгожданную готовку. Это всегда помогало отвлечься и забыться, хотя бы на какое-то время отстраниться от навязчивых, крутящихся в голове заевшей пластинкой мыслей. Мыслей тяжёлых, порой настолько сильно начинавших давить на плечи, что становилось тошно. Поэтому теперь девушка вытирала со стола оставшуюся муку, самозабвенно постукивая ногой в такт музыке. Ей бы очень хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался. Вот только уже через несколько минут, когда девушка позволяет себе опуститься на табуретку, а пирог в духовке почти готов, по маленькой однушке проносится звонок. Кто-то звонит в дверь, и уж слишком настойчиво для незваного гостя, потому что Ева действительно никого не ждала. Она пересекает небольшой коридор в смятении, словно ведомая интуицией и ещё одним чувством, исходящим откуда-то изнутри. Она прекрасно знает, что непонятно кому двери открывать нельзя, но когда дёргает за ручку, даже не смотрит в глазок. Нарисованная масляными красками сова с картины в коридоре смотрит на девушку осуждающе. Сердце у Евы всё равно против воли ёкает, когда в дверном проёме оказывается высоченная фигура в чёрной толстовке и с капюшоном на голове. Потому что прямо сейчас, в двенадцатом часу ночи, Дима Коваль стоит на её пороге и неловко мнётся, явно не ожидавший, что девушка откроет ему дверь. Такая немая сцена хорошо выглядела бы в какой-нибудь романтической комедии, а вот в реальной жизни ощущается довольно нелепо. — Ты чего тут…? — Бестужева не решилась бы заговорить первой, но вопрос срывается с её губ скорее сам по себе. Дима опускает голову чуть ниже, кажется, мечтая слиться с темнотой подъезда, в котором сегодня умудрились выкрутить лампочку, и смотрит на неё исподлобья, — Проходи. Девушка вжимается лопатками в стену, пропуская Коваля в квартиру. Он стоит на пороге ещё несколько долгих секунд, словно в сомнении, после чего всё-таки проходит в коридор и в таком же гнетущем молчании следует за Бестужевой в кухню, после того, как она закрывает входную дверь. Он никогда не бывал у неё в гостях, так что теперь с интересом осматривался, пока Ева этого не видит. Вся квартира была целиком и полностью ей пропитана, пронизана, словно являлась частичкой Евиной души, негласным продолжением её самой. Дима чувствовал себя крайне некомфортно, словно влез туда, куда ему проход закрыт, но пути назад уже не было. Бестужева стояла перед ним растерянная и уж слишком домашняя, ожидая, пока он скажет хоть что-нибудь, хотя бы попытается объяснить свой неожиданный ночной визит. — Я хотел извиниться, — слова скребутся в горле, так что Коваль резко замолкает, совершенно не зная, что ещё сказать. Мысленно парень уже готовится к тому, что его сейчас выставят за дверь, и совершенно заслуженно. Потому что ведёт себя как дурак, и даже двух слов связать толком не может. — За что? — этот вопрос ставит в тупик. Действительно, а за что? Потому что Квашонкин его надоумил, а Ариана весь оставшийся после съёмки вечер промывала мозги, уверяя, как сильно он обидел Бестужеву. Вот только Дима и сам никак не мог понять, чем же её мог обидеть, ведь вчера разве что только сам сболтнул лишнего, но не больше. А теперь он стоит в её кухне, всего в каком-то несчастном метре от самой Евы, и никак не может подобрать слов, чтобы объясниться, словно пятнадцатилетка. Тягостное, нависшее грозовой тучей молчание всё давит, давит, давит, окончательно выбивая из головы все мысли и слова. Первой в себя приходит девушка: — У меня пирог есть, — она словно отмирает, выключает духовку и ловким движением достаёт оттуда противень, поставив его на столешницу, — будешь? Голос Бестужевой звучит так, словно ещё секунду назад не было этого давящего молчания и неозвученного ответа, словно вчера на самом деле ничего ужасного не произошло, и Дима сам постепенно начинает в это верить, слегка расслабляясь. Только теперь он вспоминает, что ел в последний раз в двенадцать дня, так что пирог действительно оказывается очень кстати. Коваль слегка улыбается девушке, усаживаясь на предложенную табуретку и подбирая под себя ноги. Пока Ева крутиться по кухне, доставая два блюдца, ставя чайник и разрезая пирог, тишина, разбавленная лёгким мотивом очередной песни Битлз, уже не кажется такой гнетущей. Скорее, спокойной и умиротворённой. Правильной. Молодой человек наблюдает за каждым лёгким движением, а в груди разливается приятное, умиротворяющее тепло. Будто именно ради этого момента каждый из них и жил, будто судьба свела их именно для того, чтобы потом они могли вот так просто сидеть в кухне ночью и есть пирог. Главное — рядом. На самом деле, уже ни одному из них не хочется что-то говорить, переходить рубикон. Потому что за плечами у Димы — длиннющие неудачные отношения, которые до сих пор кошками скребут его сердце, а у самой Бестужевой слишком много дел и забот, чтобы отдаваться своим чувствам с головой, что было совершенно необходимо обоим. По крайней мере, так думает Ева. — А всё-таки мистер Дарси любил Элизабет, — задумчиво тянет девушка, когда пирог уже стоит на столе, а чай разлит по чашкам. В этот момент она не смотрит на Диму, только в одну точку, где на обоях один крошечный квадрат переходит в другой, но практически кожей чувствует, как собеседник напрягается, полностью концентрируя на ней своё внимание, — я только сейчас это поняла. Меня сбило с толку его неожиданное признание в любви. Дима смотрит на неё долго и внимательно, слегка наклонив голову вбок и явно о чём-то задумавшись. Со стороны он кажется равнодушным и даже незаинтересованным, вот только в душе у него в этот момент — настоящая буря, и не выпустить её на волю, хотя бы попытаться взять под контроль, стоит огромных усилий. У Бестужевой снова сердце колотится где-то в горле и ладошки потеют, и она снова настолько сильно концентрируется на собственных чувствах, что не замечает ничего вокруг. — В таком случае, я буду как Дарси, — подаёт голос Коваль, и Ева снова смотрит на него, в очередной раз стараясь не утонуть в грозовых серых напротив. Вот только теперь в этом взгляде что-то другое, то, чего девушка раньше не видела. Попросту, не замечала, — буду удивлять тебя неожиданными признаниями. Девушка не успевает спросить, что это значит, — вернее, в этом нет никакой нужды, потому что Бестужева чувствует, как прохладные пальцы аккуратно касаются костяшек её ладони. Осторожно так, боязливо, словно она хрустальная. Это прикосновение отдаётся маленькими электрическими разрядами, тут же отгоняя полуночную сонливость и накаляя воздух в комнате до предела. Дима берёт её за руку, переплетая пальцы, и замирает, словно боится ответной реакции. Боится, что сейчас она одёрнет руку, покачает головой и выставит его за дверь. Боится, что та тонкая связь, образовавшаяся между ними этим вечером, бесследно исчезнет из-за его поспешных решений. Растворится в ночном Московском воздухе совершенно бесповоротно, лишая любого шанса на вторую попытку. Кажется, что не только вся квартира — весь чёртов мир замирает в ожидании чего-то, что нервным стуком отдаётся у Коваля в рёбрах, отсчитывая секунды до полного краха. Три… Четыре… Пять… вот только ничего так и не происходит. И в тот момент, когда Ева инстинктивно слегка подаётся вперёд, цепляясь за его ладонь в ответ и легко улыбаясь, ни одному из них уже не были нужны никакие объяснения. Всё встало на свои места, оказалось там, где нужно. Они оказались там, где нужно. Даже несмотря на то, что ради этого каждому пришлось переступить через свою гордость.