кулон

Санзу узнает его сразу. Огромные голубые глаза, тщедушное тело, громкий визгливый голос и, конечно же, вонь за версту — ничего не изменилось за эти двенадцать лет. Такемичи Ханагаки танцует в центре клуба, притягивая к себе нежелательное внимание. — Эй, а ты не оборзел? — кричит Такемичи мужику, только что нагло шлепнувшего его по заднице. — Какой грубиян! — отвечают ему. Он пристает ему, двумя большущими лапами держит за талию, пока тот изо всех сил отбивается. — Да хватит уже. Разве ты не этого хотел, малыш, когда вертел перед нами своей миленькой попкой? — Да пошёл ты! В первый раз за долгое время Санзу решает посидеть в основном зале, а не в ВИП зоне, как обычно, и судьба дарит ему такой подарок. Преподнести ли Майки его прошлую любовь на блюдечке? Звучит заманчиво, но он сомневается. Что, если босс придет в бешенство? Такемичи слишком деликатная тема, чтобы так рисковать. Никто из верхушки Бонтена даже и заикаться о нем не смеет. Умирать и стать кормом для рыб им не хочется. Да и Санзу не хочется. В это время между Такемичи и мужиком завязалась натуральная потасовка, в котором Ханагаки, конечно же, проигрывает. Но он не сдается. Это похоже на него, и это единственное, что Санзу знает хорошо об этом когда-то нелепом блондинчике с вечными ссадинами на лице. Никогда не сдаётся. Сдастся ли он сейчас? Санзу наблюдает с интересом. — Не сопротивляйся, тебе же хуже будет! — мужик крепко держит его за запястья. Такемичи злится: брови нахмурены, глаза широко раскрыты, волосы растрепаны. Прошлая блондинистая прическа совсем ему не шла, думает Санзу, с черными натуральными, без этого мерзкого геля, его щекастое личико можно даже назвать смазливым. — Иди нахуй! — Такемичи почти что кусается. Мужчина смеется, хватается ладонью за его ягодицу, но неожиданно освобожденной рукой юноша со всей дури дает ему по лицу. По танцполу раздается ор, но никто не обращает на них внимания — такой уж этот клуб. Люди могут хоть ебаться на публике, охрана, конечно, это дело прикроет, но никого такое не удивит. — Тебе пизда, — ревет мужик и уже не щадит Такемичи, вцепившись в его шею и таща за собой куда-то в сторону туалета. Санзу встает с кресла, проститутка возле него удивленно хлопает глазками и дергает его за рукав. — Господин, вы куда? Он не соизволяет ответить. Он даже не слышит ее, глазами следя за тем, как уводят Такемичи. Но все же жалко оставлять шлюху просто так. В этот вечер он хотел снять уже давнее сексуальное неудовлетворение, но не может же он просто так позволит какому-то говнюку изнасиловать Такемичи — любви всей жизни его драгоценного босса. Майки ему этого не простит, если узнает. Он быстро поднимается с дивана и идет в туалет. Туалет изобрели хитрым способом, как раз для того, чтобы в нем было удобно трахаться. Он представляет собой коридор из полностью закрытых кабинок, внутрь которого нельзя проглядывать снизу, только сверху, но для этого придется постараться, так как стенки между кабинками высокие даже для роста Санзу. Санзу ловит их, заходящими в одну из кабинок. Точнее, он видит мужичка, затаскивающегося туда Такемичи за рукав. Ханагаки выглядит на пределе, но все равно держится, на лице читается чистая ненависть. — Чего тебе надо? — запотевшее лицо этого мужика, уже уставшего возиться со строптивым Такемичи, недовольно кривится. — Кыш, — Санзу кивает на выход. — Что…? — Проваливай нахуй! — орет он, взбесившись непонятливостью этого придурка. — Не испытывай мое терпение, сука! Санзу берет его за гребешок и небрежным движением, демонстрируя, что это не максимум его силы, бьет его лицом по кафельным стенам туалета. Когда жертва опять собирается орать, он выволакивает его за дверь, держа за волосы. Такемичи и он остаются одни. — Спасибо большое, господин Харучие, — широко улыбается Такемичи, зарумянившись. Он сам по себе уже был покрасневшим от выпивки, а смутившись, совсем становится похожим на томат. Санзу оценивающе разглядывает его. Что-ж, вероятно, в этих глазках и красных кончиках ушей есть что-то милое, но этого не хватает. Он хочет сказать что-то нейтрально вежливое и отпустить его с миром. Что-нибудь наподобие «будь осторожнее, прощай» и уйти как настоящий герой. Так и следует сделать. Но он продолжает копаться взглядом в его лице, ища чего так сильно любил или может быть все еще любит в нем Майки. Интересно, а этот Такемичи вообще помнит о нем? Конечно, помнит. О Майки невозможно забыть. — Эм? — Такемичи неловко опускает глаза. — Я пойду? Спасибо еще раз. И он пытается обойти его, но Санзу хватает его за локоть и мягко, но с упором заставляет взглянуть на себя. Берет за щеки, пока Ханагаки все еще ошалелый от домогательств того мужика растерянно обдумывает, что происходит, и что ему нужно сделать. Но он быстро приходит в себя, упрямо хмурит брови и цепляется в запястье руки, пальцы которого сжимают его за щеки. — Отпустите, — шипит он. И Санзу видит. Он видит все, что нужно. Он разбирается в своих чувствах буквально за секунду и приходит к выводу, что Такемичи его бесит. — Заставь меня отпустить, — спокойно говорит он. Такемичи просить второй раз не нужно. Он бьет коленом меж ног Санзу, и тот, абсолютно точно не ожидавший этого, грязно ругается и сгибается пополам. Ханагаки убегает моментально, и когда боль отпускает Санзу, он слышит приглушенный крик с той стороны дверцы туалета: — Извините! В этот же вечер он трахает проститутку агрессивнее, чем когда-либо. Но не чувствует себя удовлетворенным. Майки в последнее время не в настроении. Он не отвечает на звонки и вешает свои обязанности на других руководителей. Санзу догадывается, что у него снова приступ депрессии, или как это по-другому называют в психологии — одним словом, Майки хуево. Ран, который привык во времена, когда Майки ненадолго отстраняется от бизнеса, мнить себя боссом, советует всем на этот месяц не ввязываться в серьезные дела, которые требуют вмешательства со стороны Майки. Пусть отдыхает. Обычно такие мрачные периоды длятся у него недели четыре или пять. — Все клубы на районе под твоим руководством, — сообщает ему Ран. Он поправляет дорогущий галстук, смотря на себя в зеркале. Запонки на его рубашке отливают золотым, и Санзу пялится на них, как дети обычно бесцельно смотрят на яркие вещички. — Я слежу за тем, чтобы товар попал к своим покупателям. — Я думал клубами на западе занимается твой братец. Мне хватает и своего «Дракона» на севере. Эти места меня раздражают. — Плевать, что тебя там раздражает. Риндо будет помогать мне. У нас в этом месяце важные покупатели. Все должно пройти идеально. — Я могу сделать все идеально и без ничьей помощи, — Санзу немного закипает, но густой никотин табака, обволакивающий его легкие, наполняет его теплом и успокаивает. — Чтобы было как в прошлый раз? Минус килограммы кокаина, сорванные заказы и неделя в реабилитационном центре? — слова Хайтани режут и наполнены ядом, но Санзу лишь делает глубокий вдох из табака. — Майки запретил тебе работать с товаром. Сиди в клубах на жопе ровно и не путайся под ногами. Если понадобится от кого-то избавиться, мы тебе позвоним. Только на это ты и хорош. — Как Майки? — спрашивает Санзу и не скрывает недовольства в голосе. Ему не нравится, что Майки не подпускает его к себе. Хотя в глубине души он чувствует облегчение: по его опыту Майки в такие периоды очень нестабилен. Может взбеситься и дать пизды. — Горничные пишут, что нормально. Ну как, «нормально». Лежит весь день, встает чтобы поесть и посрать. — Это уже четвертый раз за год, — замечает Санзу. Выкуренный бычок летит в курильницу. — Многовато, — соглашается Хайтани. — Ну, остается лишь надеяться, что все обойдется безболезненно. Он выходит из офиса, не прощаясь. У Санзу першит в горле, и он выпивает из чая. Все работали рано, а ему нужно было на проверку территории к восьми часам вечера. Объехать все клубы займет кучу времени, и он устало вздыхает. В последнее время и он ощущает себя не в лучшей форме. То ли возраст дает знать, то ли переработался, но скорее всего, его гнетет тревога от состояния Майки. В его папках не хватает списка директоров клуба, и он звонит Коко, который недовольным срывающим голосом орет ему в трубку, что копии важных документов всегда лежат в кабинете Майки, и что ему, Санзу, нужно уже приобрести мозги. Харучие сжимает телефон и орет в ответ, что пристрелит того на месте при встрече. А еще ему до смерти надоели его так называемые партнеры. В кабинете Майки ему немного не по себе — для него это всегда была сакральная зона, вот только с частым отсутствием оного Санзу научился заходить сюда без привычного стука. Он привыкает к тому, что Сано не бывает рядом. Во всей комнате царит такой хаос, что Санзу и понятия не имеет, где он должен искать эти проклятые документы. В шкафах откровенный мусор и компромат на тупых депутатов, который они используют для шантажа. На верхних ящиках чужие паспорта. Наверное, проституток. Или фальшивые доки для экстренных случаев. На средних ящиках канцтовары вперемешку с оружием. В дуле одного из пистолетов застрял карандаш. На нижних ящиках ситуация хуже, чем в остальных. Майки что-то искал, мелькает в голове Санзу мысль. Не только в этом ящике, но и во всем кабинете, вот поэтому все находится в таком беспорядке. Колеблясь, он запускает руку в кучу бумаг, хоть и не понимает, что ищет. Правый нижний ящик представляет из себя то, что он из себя и представляет — кучу бумаги. А вот левый ящик практически пустой. Санзу с недоумением смотрит на непонятные коробки. Их всего три штуки. Первая коробка, прямоугольная жестяная тара для хранения консервов, наполнена старыми и просроченными конфетами, которые выцвевшими фантиками напоминают о давнем детстве. Санзу опасается съесть хотя бы одну из них. Во второй коробке с угла на угол перекатываются мелкие шары бисера, из которых обычно делают всякие браслеты. В третьей коробке из-под упаковки очень старого самсунга он вдруг обнаруживает украшения, но совсем дешевые, как будто даже детские. Пластмассовые кольца, серьги, много всякого ожерелья с камушками, которыми сплошь покрыты пляжи, но все внимание на себе обращает красивый кулон, все такая же бижутерия, но внешне приличнее остальных. Санзу открывает медную коробочку-кулон и видит внутри фотографию Такемичи. Он присвистывает от удивления. Такемичи — блондинистый, круглолицый и очень юный, такой, каким он помнит его со среднего класса. И почти такой, каким он видел его вчера. Находка, конечно, интересная, но Санзу от нее будто опускается сердце. Он думает: Это неправильно. Лекарства никогда не помогали ему от головной боли, и уже как два года он соскочил от таблеток к сигаретам. Он курит каждый день. В особенно тяжелые дни он прокуривает всю пачку и даже не одну. — При всем моем уважении, господин, но по договору с вас требуется пятьдесят девушек, в конце концов, у нас общий доход и общие клиенты. Санзу пускает в его лицо дым. Господин Тэ игнорирует выпад и ждет ответа. Мысленно этот добродушный на вид толстяк сокрушается, что вместо его старого знакомого Хайтани ему отправили этого психопата со страшными шрамами на лице. — А сколько прибило? — Всего сорок, господин, — отвечает работник клуба. — Не может быть, — Санзу выплевывает на асфальт. Привычка, пришедшая с курением. — Проверь еще раз. Фамильярный тон раздражает бывалого криминального бизнесмена, и он рявкает: — Сколько тебе лет, чтобы так разговаривать со старшими, а? Не успевает и слова добавить, и от возмущения покраснеть, как его толкают к земле. Санзу садится на него и хватает за шею, пока правой рукой в опасно близком расстоянии от его лица держит сигарету. Борода Тэ слабо искрится от зажженного кончика сигареты. Охранники со стороны мужика и со стороны Харучие подрываются и обставляют их, держа руки наготове, чтобы достать первее пистолеты. — Проверь. Еще. Раз, — отчеканивает Санзу. — Как скажете, — его голос дрожит, и когда его отпускают, Тэ бежит в клуб. Спустя минут пять Санзу сам заходит в клуб «Огонек», потому что в машине скучно, на улице холодно, а этот клуб последний в их листе, поэтому можно немного расслабиться и выпить. В час ночи веселье только начинается. — Где этот толстяк? — бормочет он про себя. Он не помнит, как «толстяка» зовут, потому что так и не нашел тот проклятый документ с именами партнеров по клубу. К тому же, хочется как можно скорее уладить дела и взяться за бокал. Он отпустил охрану и водителя по домам, размышляя, что напьется и задержится в клубе надолго. Клуб — большой и забитый сверху донизу, теперь понятно, почему им нужно столько проституток. Он кивает бармену и тот, увидев логотип Бонтена, без лишнего промедления пропускает его вперед очереди и подает заказ. Санзу выпивает всю текилу сразу, она бьет в голову, и он наконец-то чувствует себя хорошо. Он заказывает виски. Пока что идти в ВИП зону Санзу не горит желанием. Там всегда унылее, чем на нижних этажах. Мужичка все еще нигде не видно, и он в ожидании незаметно для себя опустошает весь стакан. Взгляд следит за девочкой в черном платье, обтягивающем большие круглые груди. В его затуманенном алкоголем голове просыпается желание. Девушка замечает его внимание и маняще улыбается. Санзу идет к ней на танцпол. Она танцует медленно, почти вяло даже, изо всех сил стараясь придать своим движением элегантность, что, возможно, выглядит нелепо, но Санзу плевать, он просто хочет ее тело. Ее ягодицы под ладонями мягкие, но как только он в полной мере пытается насладиться прикосновением, он ловит уголком глаз нечто знакомое. Такемичи, путаясь в ногах, танцует с каким-то хером в нелепой гавайской рубашке. Он видит их буквально на секунды две, пока их не заглатывает толпа. Санзу замирает, ему кажется, что он сошел с ума, и его преследуют галлюцинации. — Милый? — пищит под ухом его партнерша. Ему не до нее. Он отцепляет от себя ее руки, грубо отталкивает и шагает в сторону, где пропал Такемичи с его спутником. — Харучие! — раздается крик сверху. Санзу задирает голову и видит на балконе второго этажа господина Тэ, махающему ему. Будь у него с собой пистолет, он бы серьезно поборолся с желанием выстрелить в эту надоедливую харю. Настроение портится, и от музыки возвращается головная боль. — Сорок, — кратко сообщает Тэ и выжидающе пялится на Санзу. — И? Сколько вам надо было? — Пятьдесят! — почти кричит Тэ в раздражении. — Сорока не хватит! Мы всегда требовали пятьдесят или больше. — Ну, а куда они могли пропасть, черт побери?! — злится Санзу. — Мне почем знать? Это ваша задача найти их! А теперь позвольте отойти! У меня есть дела! Соизвольте обеспечить нас оставшимися девушками до двух часов, иначе наш договор с Бонтен может встать под угрозу, — и с видом глубоко оскорбленной персоны уходит в свой офис на верхних этажах. Внутри клуба господин Тэ осмелел и хочет отомстить выскочке из якудзы за свежее унижение на улице перед охраной и толпой. Ему очень повезло, что Санзу забыл пистолет в бардачке машины. Но, к сожалению, убийством эту задачку не решить, и именно поэтому он ненавидит работать «сверху», вести переговоры с такими охуевшими мразотами как Тэ, быть вежливым, «деловым», в конце концов, что-то там придумывать и ясно мыслить. Он не может ясно мыслить, не потому что он тупой, а потому что его мозги уже давно изуродованы тяжелыми наркотиками и изображениями мертвых людей — всех тех, которых он убил собственными руками. Он вдруг вспоминает Такемичи, но и про проклятых шлюх забыть не может. «Огонек» — один из крупнейших клубов в городе, весьма важный партнер для группировки, все эти ошалелые лица молодых прожигателей жизни на танцполе болезненно красные от кокаина, который поставляет сюда Бонтен. Майки не обрадуется, если отношения с клубом ухудшатся. Но он снова думает о Такемичи. Где он? Пока он спускается по лестнице к первому этажу, он отправляет сообщение сутенеру. У бармена он поднимает два пальца для заказа, и перед ним сразу же приземляется стакан с виски. С этим толстяком можно подождать, размышляет он с облегчением, и ищет взглядом Такемичи. Людей слишком много, но он упрямый и беспардонно толкается в толпе танцующих, проходя все в большую глубь человеческих тел. И он находит Ханагаки, сидящим в одном из диванов у стен, где сосется с тем же мужиком в уродливой гавайской футболке. Санзу про себя закатывает глаза. Такемичи очевидно пьян без задних ног. Он даже сидеть нормально не может, качаясь в объятиях своего партнера, сутулясь, так как не в состоянии держать спину прямо. Глаза лениво смотрят перед собой, точно в пустоту, рот в поцелуе еле двигается, бокал в руках полупуст и грозит разбиться о пол. В голове Санзу мелькает кулон и Майки, лежащий весь день на кровати. Все это из-за него, не так ли? От этой грязной сцены, в которой так нагло слюнявят Такемичи, Санзу приходит в бешенство, потому что Ханагаки принадлежит Майки. И все разом разбухает и взрывается: плохое самочувствие Майки, заносчивые Хайтани, которые повесили на него эти проклятые клубы, десять пропавших проституток, жирдяй клубный ублюдок, чье имя он так и не узнал, потому что вместо важного документа нашел кулон, от которого почему-то у него все холодело внутри, а теперь еще и к главной любви Майки присосался какой-то хуй непонятный.  — Что вы делаете?! Ор людей вместе с музыкой какофонией обрушивается вокруг Санзу, когда он со всего размаху кидает в мужичка в гавайской рубашке стакан с виски. Тот вопит от боли, пока Такемичи испуганно хлопает глазками, постепенно приходя в себя и трезвея. — Боже, помогите ему! Помогите! Поднимается огромная суматоха, но к Санзу никто приближаться не смеет. Пока люди пытаются успокоить беднягу с кровью на лице, бьющегося в агонии, Санзу невозмутимо подходит к Такемичи и берет его за локоть. Какой-то «рыцарь» посмел оттолкнуть его от Ханагаки, но Санзу одним ударом сметает его с пути, что только заставляет других в ужасе отшатнуться от него и дать им обоим проход. Татуировка Бонтена на его предплечье заставляет всех трепыхаться и отводить глаза от страха. Такемичи, на удивление, не сопротивляется. Он кружит головой и вообще не понимает, что происходит. Спотыкаясь, он позволяет Санзу выволочить его из клуба. Когда свежий воздух проникает его в поры, он останавливается, вырывает руку из захвата, оглядывается и сгибается пополам, выблевывая содержимое своего желудка на землю. После этого ему становится только хуже, и он пошатывается, как будто собираясь упасть. Санзу громко ругается и берет его обратно за локоть. — Где ты живешь? — спрашивает он, ища глазами машину, но затем вспоминает, что отпустил водителя. Обычно после ночи в клубе он берет такси, либо вызывает свою машину. От последнего варианта он сразу отказывается, потому что мысль о том, что тащить пьяного Такемичи в служебный автомобиль вызывает странное отторжение. Перед ними призывно зажигают свои фары таксисты. Санзу, все еще служа опорой для Такемичи, идет к одному из них. — Ханагаки, где ты, черт побери, живешь? Скажи адрес! — он хватает его за подбородок, приподнимает его лицо и смотрит в голубые глаза. Раскрасневшийся, потный, уже не такой блестяще юный, каким его запечатлели в кулоне. Взгляд потяжелел. Время вокруг них замирает, он не слышит приглушенной музыки из клуба, разговоров ночных бабочек, мигалок и хлопающих дверцей такси. Большим пальцем он задевает нижнюю губу Такемичи, чувствуя какое-то свирепое желание дать ему по лицу. Полюбит ли Майки того, каким его стал драгоценный Такемичи? — Ты помнишь… — слова застревают в горле. Не успевает он опомниться, как в спину раздается крик господина Тэ: — Харучие! Куда вы идете! Вы зачем напали на нашего посетителя?! Вы чем думаете?! — Блять, заебал. Да, как он мог забыть пистолет в бардачке?! Он хочет зарычать как животное. Недолго думая, он заходит в уже готовое для к поездке такси и тащит за собой Такемичи. — До ближайшего отеля, — приказывает он, и водитель заводит мотор. Очертания клуба пропадают в сумраке ночи, оставив после себя только мерцания огней. — Твой последний шанс сказать свой адрес, — обращается он к Такемичи, но тот лишь хмурится и страдальчески проводит ладонью по лицу. — Хочу пить, — хрипит он. Водитель, подслушивавший их разговор, незамедлительно подает им бутылки воды. — Всегда наготове, — улыбается он. Такемичи еле слышно благодарит его и жадно глотает воды. Оставшийся путь они проводят в тишине. Такемичи сидит, уныло прижавшись щекой к прохладному окну. В отеле они заходят в номер, и Такемичи сразу же плюхается на кровать. У Санзу раскалывается голова. Он смотрит на Такемичи и совсем не понимает, что с ним делать. Как представить его Майки? А стоит ли это делать вообще? Для начала надо бы не потерять Ханагаки из вида. — Где ты живешь? — спрашивает он в очередной раз. — Это важно? — Такемичи неожиданно садится и встречает его с улыбкой на лице. — Что ты хочешь сделать с этой информацией? Зайдешь ко мне на чаек? — А ты не такой пьяный, каким казался, — Санзу, ранее опиравшийся на косяк спальни, отошел от порога. — Эй, куда ты? — Такемичи звучит почти испуганно. — А что? Такемичи встает и подходит к Санзу, пока не оказывается с ним лицом к лицу. Ну, как лицом к лицу. Он, скорее, утыкается в его подбородок. — Я думал, мы приехали сюда ради чего-то другого, — шепчет Такемичи и глядит на Санзу выжидающе. Глаза у него немного влажные от усталости. — Ты чокнулся? — кривится Санзу, но все возмущения растворяются в воздухе, когда Такемичи кладет на его грудь свою ладонь. — Ты такой красивый, —рука крадется с груди наверх, к шее. — Знать бы еще, как тебя зовут. — Санзу. Зови меня Санзу, — он перехватывает его руку за запястье, но силы его покинули. Он не может оттолкнуть его. В животе щекотно. К нему возвращается опьянение. Когда Ханагаки стоит так близко, смотрит на него так чувственно, он ощущает неожиданную для себя слабость, какая обычно охватывает его только перед Майки. — А я Такемичи! Ты уже второй раз спасаешь меня от всяких извращенцев, спасибо тебе! — на мгновение томно-соблазняющее выражение его лица сменяется искренней благодарностью. — Хотя с последним ты, конечно, перестарался. — Да все с этим чмырем будет нормально. Обойдется парой царапин и шрамами. — Круто. А кто ты по профессии? — У нас свидание? Санзу удивляется, когда Такемичи краснеет и ведет себя так, будто это не он предложил им переспать всего минуту назад. Ладонь Ханагаки тем временем замирает на его плече. Он поддается вперед и губами прижимается к шее Санзу. Губы еле ощутимо, почти по-детски прикасаются к чувствительной коже, и Харучие овладевает такое желание, какое ему еще никогда ранее не доводилось испытывать. Толкнув Такемичи на кровать, он увлекает его в поцелуй. Несмотря на то, что за этот вечер в его рту был и алкоголь, и чужой язык, и собственная рвота, вкус его поцелуя отдает неопытностью и смущением. Это так озадачивает Санзу, что он впивается в его губы еще сильнее в порыве распробовать каждую деталь, каждый оттенок чужого рта еще лучше. Оба, прижатые друг к другу, полностью опускаются на кровать. Санзу сверху, он сжимает пальцами бока Такемичи, чьи ногти упираются ему в плечи. Где-то между поцелуями в шею и учащенным дыханием к нему подкрадывается сомнение. Что он, черт возьми, вообще вытворяет? Это же Такемичи…. Круглое лицо восьмиклассника в кулоне Майки. Но вот он, лежит под ним, с черными волосами, с немного печальными глазами, вместо юношеских румян красные пятна от алкоголя, вместо школьной формы офисная рубашка. Он может догадаться, за что полюбил Майки того Такемичи. Но этот Такемичи совсем другой. Наверное. Санзу снимает верхнюю одежду, и Такемичи восклицает: — Вау, ты такой сильный! Он глупо хихикает и ладонью проводит по торсу другого, наслаждаясь, как нежно перекатываются под ней чужие мускулы. Санзу наблюдает за тем, как его маленькая ладошка двигается от груди до паха, останавливается у ширинки и сжимает бугорок в штанах. Сжимает, точно изо всех сил пытаясь понять, что с этим надо делать, сосредоточенно нахмурившись. Санзу стонет. И снова долгие глубокие поцелуи, расстегнутые ширинки, одежда на полу, невнятные стоны, когда обнаженные тела скользят и двигаются в объятии как одно целое. У Такемичи торчат ребра, по которым хочется проводить пальцами, у него взъерошенные волосы, язык мягкий и слабый, он облизывает кожу Санзу быстро, украдкой. — Возьмешь меня? — слышит Санзу в темноте приглушенных ламп и ночного мрака за окном. — Возьму, — отвечает он. Он повторяет про себя: «Я пьян». Санзу просыпается от сухости во рту. Все еще с закрытыми глазами он по привычке отводит руку в сторону, где в его квартире стоит спальная тумбочка со стаканом воды, но в отеле такая тумбочка не предусмотрена. Рука копошится в воздухе и опускается вниз, признав свое поражение. Слева на кровати Санзу видит голую спину и макушку черных волос. Такемичи поворачивается к нему и слабо улыбается. Утро его не жалеет: от похмелья болит голова, от жесткого секса ломит тело — все это Санзу читает по гримасе на такемичином лице. — Доброе утро, — Такемичи не хочет вставать, наоборот, он укутывается в одеяло, подползает к Санзу поближе и обнимает его за руку, кладя голову ему на плечо. Санзу все еще не знает, что говорить. Он не особо горит желанием принимать сейчас важные решения и обдумывать последствия своих поступков, в конце концов, и он тоже, как и Такемичи, бухал и ебался всю ночь. Он предал Майки, да? Но он не готов поверить в это до конца. Он думает о состоянии Майки, об его «черных» днях, когда он полностью изолирует себя от окружающего мира. Страшно. Санзу страшно, но как Такемичи может быть с этим связан? Да, он прекрасно знает, как Майки и Такемичи были близки, он даже знает, что Майки любил его, отвечал ли Такемичи ему взаимностью — секрет. В любом случае, все эти предложения построены в прошедшим временем: «были», «был», «любил» … А сейчас….А сейчас Майки хранит кулон с фотографией Ханагаки в нижнем ящике своего стола. Но он не взял его с собой. Он оставил этот кулон. Или забыл. Или не нашел. — Кто ты, Санзу? — спрашивает Такемичи. — Кем мне еще быть, если не обычным человеком? — Ты не обычный, — возражает он. — Ты совсем не обычный. Кем ты работаешь? — А кем ты? — Я? Вообще-то я первый спросил, но мне нечего скрывать. Я обычный консультант в магазине. Твоя очередь. — Угадай, — улыбается Санзу. Вот бы сейчас прополоскать горло и закурить, думает он. Тяжесть на плече от головы Такемичи и шелковистая ткань простыни погружают его в полудрему. — Нечестно, — бурчит Ханагаки. — Клоун? — Чего? — искренне возмущается Санзу. Такемичи заходится хохотом, а у Санзу от злости мгновенно растворяется пелена перед глазами. Отрезвляюще на него действует не только реплика Такемичи, но и собственное осознание того, что натворил. — Ну извини, Санзу! У тебя розовые волосы, что мне еще оставалось думать? — он все никак не мог перестать смеяться. Он стряхивает Такемичи с плеча, встает с кровати и начинает одеваться. Обстановка отеля воспринимается с утреца острее, чем вчера: бежевые обои, комод с телефоном и пепельницей, дешевые копии знаменитых картин на стенах, а по середине — большая кровать с бельем малиновой расцветки, а с нее немного удивленно смотрит на него Такемичи, видимо, не ожидавший, что Санзу так заденет его шутка. Санзу замирает с распахнутой рубашкой, подходит к окну, открывает форточку, чтобы с нахлынувшим потоком воздуха в комнату и в его голову подумать с прояснившимся сознанием: я трахнул Такемичи Ханагаки. Майки ни за что не должен об этом узнать. От одной мысли, что это может дойти до его босса, его накрывает ужас. — Санзу? Ты в порядке? — раздается сзади. Санзу поворачивается к нему, застегивая рубашку, подбирает ногой жилетку и спешно натягивает его на себя. На долю секунду его одолевает желание забыть про все, защититься от холода открытой форточки и залезть под одеяло к Такемичи, чтобы снова погрузиться в полусказочную дрему с чужой головой на своем плече. На долю секунду. Он отряхивается от мыслей и говорит: — Этого больше не повторится, — и сам чуть не кривится от того, как неубедительно и банально это прозвучало. — Да, ты не клоун, — протягивает Такемичи с иронией. — Ты слишком близко принимаешь все к сердцу, чтобы им быть. Дети таких не любят. — Я не ранимый, если намекаешь на это, — огрызается Санзу. — Я ухожу. Когда он уже дергает ручкой двери, его догоняет Такемичи, и Санзу не хочет признаваться себе, что ждал этого. — Держи! — Такемичи сует ему листок. Им оказывается вырванная страница из мини календаря, стоявшего на комоде. Санзу мимолетом распознает на нем прописную строчку, сделанную шариковой ручкой. — Мой адрес. Ты так настойчиво вчера просил, так что на. Приходи ко мне когда-нибудь вечером, обычно после работы я сижу дома. У меня всегда есть в холодильнике баночки пива, а на столе кексы, которые я покупаю по дороге домой. Я бы лучше написал свой номер, но забыл его, а телефон, походу, потерял вчера ночью. Санзу засовывает его сымпровизированную визитку себе в карман. — А ты не боишься? Может быть, я плохой человек. Такемичи широко улыбается и толкает его к выходу, пока тот не оказывается в коридоре. — Может быть, я тоже плохой человек, — говорит он полушутя и, не прекращая улыбаться, захлопывает перед Санзу дверь. Дома его ожидают десятки пропущенных звонков и сообщений. Все они кричат об одном — о том, какой беспорядок он учудил вчера в клубе. Ран не отчитывает его как ребенка, за что Харучие мысленно его благодарит, лишь демонстративно закатывает глаза и отстраняет его от клубов. Санзу плевать. Он курит, запивает таблетки от головной боли виски со льдом. — Как Майки поживает? — по традиции спрашивает он. Отвечает Риндо, сидящий позади него и что-то бесконечно печатающий на своем ноутбуке. — Нормально. В смысле плохо, но нормально, как обычно, без ухудшений. — Вот бы он поскорее вылез из этой ямы, — бурчит Ран. Под его глазами мешки, а одна прядь смогла вырваться из плена его геля. — Если честно, дела как будто идут тяжко. Неприятности за неприятностями, — и многозначно смотрит на Санзу. — Да ладно! — ухмыляется он. — Ну, что там с девками-то? Разобрались куда делись эти шлюхи? — Они сбежали, — серьезно произносит Ран, не сводя с Санзу своих глаз. — Что? — Ага, — поддакивает Риндо. — Просто взяли и сбежали. Паспорта их у нас есть, но и что? Главное, они на свободе, черт знает, где их носит. — В любом случае, я без понятия. Я клубами до этого особо не занимался, а сутенерством так вообще, — Санзу перетряхивает от отвращения. — Харучие, будешь за своим клубом контролировать, — говорит Ран. — Сиди там и не высовывайся, пока не понадобишься. — Да я с радостью, — соглашается он. Перед его глазами все еще стоит Такемичи, и единственное, о чем он думает, это о том, как он оставил Ханагаки одного в отеле только для того, чтобы сидеть в этом душном офисе, обсуждая душные вопросы с еще более душными коллегами. — Что, если я навещу Майки? — Даже не думай об этом! — резко восклицает Риндо. — Боссу пойдет на пользу отдохнуть от всех. Санзу делает глубокую затяжку сигареты. Он вспоминает, как невероятно чудесно тяжелеет язык, когда он находится под героиновым кайфом, и осознает, насколько ничтожно ощущается по сравнению с этим никотин. Листочек с адресом Такемичи жжет его карман брюк. — Нам с тобой надо будет опустошить кассу казино в Куссо*, — сообщает ему Риндо, собираясь уходить и засовывая пистолет в кобуру портупеи. — Я могу отказаться? — Нет, не можешь, — ухмыляется Риндо, и Санзу зевает. — Окей. В субботу, — Риндо, на самом деле, получше своего старшего брата. По крайней мере не строит из себя невесть что. Весь оставшийся вечер он ковыряется в самом себе. Он говорит про себя одно слово — «Майки». Только он должен существовать в твоей жизни. Но каждый раз вслед за Майки всплывает другое имя, от которого в голове стоит белый шум, и самого его контузит, точно от удара. Вечером он принимает горячую ванну, спит, пьет, смотрит телик, ужинает, и когда наступает время — двигается в «Дракон». Этот клуб подарил Бонтену один бизнесмен, который тогда с ним сотрудничал, пока крупно не проебался, и Санзу пришлось его казнить, буквально: он отрубил его голову двумя ударами топора. Откровенно говоря, он не работает, вместо него этим занимаются администраторы, в клуб он приходит только, чтобы набухаться. С тех пор, как Майки слег, делать ему совсем нечего. Обычно Санзу сопровождал босса, ходил с ним на всякие переговоры, стоял за его спиной, как верный песик, и главной его обязанностью в работе группировки состояла в беспрекословной верности лидеру. В клубе он сразу прошел в вип-место. К нему присоединились другие важные мужики со статусом «вип», и им подали напитки. Санзу не понимает, о чем его собутыльники говорят, он не понимает, что происходит вокруг, он лишь наблюдает за тем, как вице-президент компании, которую они под прикрытием используют для отмыва денег, достает из внутреннего кармана пиджака маленький пакетик с белым порошком. Его взгляд темнеет. Он чувствует знакомый зуд и в следующее мгновение уже склоняется над белыми дорожками и глубоко вдыхает через нос. Язык тяжелеет, и весь мир кружится вокруг него калейдоскопом красок. Приходить в себя далеко не приятно. Он бы вообще никогда не приходил в себя. Намного лучше жить в абсолютной прострации, глотать килограммы наркоты, отбить себе весь мозг, не запоминать дни и путать сны с реальностью, и именно это Санзу и делает. У этого засранца вице-президента оказалась куча героина, и Харучие собирается улететь от них на всю ночь. Он бросает в него деньги и забирает всю пачку. Это полнейшее онемение рассудка, затухание эмоций и одновременно обострение органов чувств, тяжеловесность языка и действительности заставляет его вновь и вновь склоняться и вдыхать до адской боли в носу. Майки бы этого не одобрил, но на пике своего худшего падения он думает не о Майки, а о Такемичи. Такемичи блондин, Такемичи брюнет, в какой-то момент два образа из прошлого и настоящего сливается в один, и ему становится не по себе от того, что он трахнул малолетку, и он паникует и блюет от отвращения, но потом он вспоминает, что Такемичи вообще-то двадцать семь, и он хохочет таким смехом, что все от него шарахаются. Майки любит Такемичи, любит ли Такемичи Майки? Ну, конечно, любит. Как можно не любить Майки? Кому Майки даст приказ на казнь, если казненным должен быть Санзу? Наверное, Ран, этот мерзкий фиолетовый подсос, будет первым в очереди. Он махнет топором и специально ударит не на полную силу, чтобы замахнуться второй раз, чтобы Санзу чувствовал, как каждая клеточка его шеи разрывается пополам. И может быть, его убьет сам Такемичи. Когда правда всплывет на поверхность, он и Майки сойдутся вместе, два короля на троне криминальной Японии. Может быть, я тоже плохой человек, Такемичи улыбается и захлопывает перед ним дверь. Если это правда..... Но это неправда: Такемичи не может быть плохим человеком, Санзу это чувствует. А быть может, он сможет стать плохим ради Майки. Да, тогда бы он смог казнить Санзу. Но не топором. Скорее всего, пистолетом. И перед тем как спустить курок, он бы сказал нечто глупое и сентиментальное, что-то наподобие, ты должен был знать лучше. И Санзу видит его как сейчас. Стоит в подвале для предателей, с блестящими серьгами с принтом заката — может быть, даже оригинальные, изановские, прямиком из гроба; подоспевший сюда прямиком из ателье в солидном костюме, такой хорошенький и юный, будто тринадцатилетний мальчик из кулона не постарел на двенадцать лет, а просто перекрасился в черный. Он дрожит, он смотрит со страхом, он должен выстрелить, чтобы заработать доверие Майки, с его глаз катятся слезы — ну, что за плакса? — и он говорит: — Эй, ты в порядке? Нет, он говорит……. — Ты в порядке? Он говорит…. — Санзу, ты меня слышишь? И он выстреливает. Санзу пронизывает боль в лице. Но он все еще жив. Он жив? Он жив. Он открывает глаза. Такемичи стоит, склонившись над ним, на фоне неоновых огней — сильный отсвет фиолетового, который спустя секунды сменяется розовым. От такой быстрой смены цветов у него рябит в глазах. Его оглушает музыка. Санзу ощущает под собой кожаную обивку: он лежит на диване общего зала. — Что? — спрашивает он, хотя отлично понимает, что произошло. Все эти ощущения знакомы и привычны: невыносимая головная боль, сухость во рту, полная потеря сил, неприятное покалывание в конечностях и горящая щека от оплеухи человека, которому не повезло оказаться рядом с его телом. — Ты, походу, переборщил с герычем, — с сочувствием говорит Такемичи. — Ага, — глупо выдает Санзу. — Эта музыка меня убивает. Мне нужно выпить, отлить, принять ванну и отрубиться нахуй. — Ну, так пошли! — заявляет Такемичи и берет его за подмышку, чтобы помочь встать на ноги. — Куда ты меня тащишь? Несмотря на общую слабость, Санзу удается освободиться и не потерять при этом равновесие. В конце концов, он якудза и не позволит, чтобы с его тушей игрались как с фарфоровой куклой. Такемичи удивленно озирается на него: — Я подумал, тебе нужна помощь? Я хотел отнести тебя домой. — Что? —неверующе переспрашивает Санзу. Такемичи как будто специально хочет провоцировать его. — Я не хочу…. Нет, лучше…. Лучше оставь меня. Такемичи ничего не отвечает, лишь продолжает растерянно глазеть на него, не понимания, что делать. Очевидно он хочет помочь, но не знает как. — Ладно, я принесу тебе воды, окей? Сядь на диван, — он легонько подталкивает его к дивану, — и не убегай. И он протискивается через толпу к барной стойке. Санзу действительно никуда не уходит. Он сидит с пульсирующей болью в голове и ждет Такемичи, который, кажется, сильно осмелел рядом с ним. Санзу это немного злит: он хочет, чтобы они держали между друг другом расстояние, он хочет, чтобы до Такемичи дошло, что то, что произошло в прошлую ночь, было ошибкой. Прошлую ночь? Уже третий раз он наталкивается на Такемичи. Это проклятье или судьба? Если Такемичи так плотно вошел во всю эту клубную жизнь, то и когда-нибудь Майки на него напорется? Санзу сглатывает. Он даже не понимает, что чувствует: стыд от предательства или страх перед Майки. Возможно, обе сразу. — С каких пор ты стал тусовщиком? Я не видел тебя в «Драконе» ни разу до позапрошлой ночи, — интересуется он, когда приходит Такемичи с водой в пластиковом стакане. Санзу выпивает все до дна одним глотком. — Уволили с работы. Жизнь в принципе не складывается, вот и пускаюсь все тяжкие, — признается Такемичи. Он немного подвыпивший, и поэтому склонен к откровениям. Но музыка уже играет Санзу на нервы, и он предлагает пойти наверх к ВИП-зоне. Такемичи для приличия немного жмется, но потом с радостью, будто только этого и ждал, кивает. На застеклённом балконе второго этажа им подают по кофе, и они, усевшись на широком кожаном диване, наблюдают за пустеющем клубом. На часах стоит четыре утра. — Так, кто ты такой, Санзу? — Кто надо, — отмахивается он. — Важная шишка. Такемичи в ответ, к удивлению, смеется, точно не может в это поверить. — Ты владелец этого клуба? Санзу кивает. К чему это скрывать? — Вау, — восклицает Такемичи. — Это так круто. А можно нескромный вопрос? — Какой? — Почему ты мне помог тогда? Сначала в туалете с тем извращенцем, а потом напал на вчерашнего беднягу. Я все же думаю, бросать в его лицо стакан — было жестковато. Санзу не знает, что ответить. Но на самом деле, ответ был прост. Тебя любит Майки, а я на него работаю. Вот и все. Вот и все, что нужно, чтобы прекратить их непонятные полузнакомые отношения. Все остальное зависело бы от Такемичи: останется ли он с Майки или сбежит. — Я ебнутый наркоман. Разве этого недостаточно? Большую часть своей жизни я не контролирую свои действия, — это должно было прозвучать угрожающе, чтобы до Такемичи дошло, каков он человек, но на деле вышло все как-то жалостливо. — Но зачем ты это делаешь? Самое худшее, что Такемичи клюнул на это и говорил с ним как с человеком, которому необходима помощь. Нет, Санзу не нужна помощь. От жалости в голосе Ханагаки он рассвирепел. — Бля, а мне почем знать? Чего ты вообще в это лезешь, а? — Извини. Я зашел слишком далеко, — моментально реагирует Такемичи. Санзу не успокаивается. Его немного трясет от злости. Как он вообще позволил такому случиться? Эта бестолочь теперь думает, что он несчастлив? Как он может быть несчастлив, служа Майки, человеку, который спас его, который поднял его с колен, самому сильнейшему и великолепному боссу? Санзу в действительности повезло. У него есть работа, слуги, деньги, власть и сучки — все это подарил ему Майки. А у этого лузера нет ничего из этого. Майки не дал ему ничего. Зато Майки хранит в своем кабинете кулон его с фотографией. Когда Такемичи тянется к столику за кувшином с водой, Санзу сцепляется ему в запястье. Не успевает Ханагаки что-либо и сказать, как его втягивают в поцелуй. Санзу как обычно беспощаден: он кусается и стучится зубами. Такемичи растерянно отвечает на поцелуй. Такемичи растекается во рту Санзу необычайно нежнейшим вкусом: в нем нет того тошнотворного мятного привкуса, какое постоянно бывает у шлюх после того, когда они жуют жвачку, чтобы освежить рот после бывшего клиента, в нем нет и обдающей малиной вони, как у дорогих светских львиц, которым всегда нужно хорошо выглядеть и хорошо пахнуть. В прошлый раз он был слишком пьян, чтобы заметить это. Такемичи не хватает воздуха, он отстраняется, чтобы вдохнуть, пока Санзу переходит к его шее. Прикосновение к чувствительной коже, там где, дергается кадык, за ушами, от линии челюсти до ключиц, отправляет дрожь по его спине. Не отрывая от него глаз, Такемичи накрыл ладонью бугорок в его штанах, на что Санзу ответил запрокинутой головой и несдержанным стоном. Он не стал дразнить, сразу же расстегнул его ширинку и освободил от трусов налитый кровью член. Кадык Санзу ходит ходуном, когда Такемичи медленно надрачивает ему. Его пальцы залило предэякулятом, и он размазывает его по стволу, но когда на кончике головки образовывается еще больше смазки, он налетает на него с таким энтузиазмом, будто в нем вдруг просыпается голод. Он склоняется и лижет белесое выделение, а затем берет головку в рот, спускаясь все ниже и ниже. Член Санзу хорошо ложится на язык и на вид приятный, слегка изогнутый, среднего размера, зато под ними болтаются большие покатые яйца. Миллиметр за миллиметром Такемичи добирается до основания. Жесткие лобковые волосы щекочут ноздри, и он делает глубокий вдох этого исключительно мужского запаха пота и тестостерона, мускусного, терпкого, оставляющего после себя горьковатый привкус. Размеренно водит ртом вверх-вниз, то надувая щеки, то втягивая воздух, причмокивая, играясь с головкой, то беря глубоко, то легонько облизывая как леденец. Санзу ненавидит себя за это, но не может не скулить как щенок от такого наслаждения. Он вцепляется в волосы Ханагаки и задает безумный темп, подмахивая бедрами. Он трахает его рот до такой степени, что Такемичи уже перестает ощущать свои зубы, язык, и даже рвотный рефлекс исчезает. Он задыхается, горло неимоверно жжет от такого напора, а по подбородку текут потоки слюны. Когда Санзу настигает оргазм, и он, не стесняясь, кричит, вжимает Такемичи до упора, заставляя уткнуться носом в лобок. Сперма наполняет его до краев, от горла до уголков губ, немного вытекая сверх. Харучие с полузакрытыми глазами наблюдает за тем, как Такемичи заходится кашлем. Охваченный послеоргазменной негой, Санзу полностью валится на диван, ему на грудь приземляется и Такемичи, утомленный после минета. Он массирует челюсти, которые сводит от усталости. Такемичи жалобно смотрит на Санзу снизу вверх. Тот решает быть благосклонным и чмокает его в губы. Ему так хорошо, ему не хочется ни о чем думать. В это мгновение в его мире не существует никого: ни Бонтена, ни «Дракона», ни Майки. Но сразу же приходит осознание. Мысль о том, что в его мире не может существовать Майки, вводит его в ужас и в какое-то непривычно-жуткое волнение. Он даже не знает, как такое возможно. Такемичи закрывает глаза и утыкается носом в рубашку Санзу. Потрепанный, истомленный и щекастый, он напоминает кота, милое домашнее животное, которое хочется гладить и баловать. Неужели Санзу может жить в мире без Майки? Это страшно. Когда он просыпается, Такемичи все еще спит на нем. Пустота клуба действует на Санзу необычайно умиротворяюще. И он, еще до конца не пришедший в себя, обнимает Такемичи за плечи, прижимая к себе еще ближе. В его голове мелькают слова: как же приятно обнимать другого человека — и он мгновенно просыпается. Ему хочется разозлиться и ударить себя из-за тупой сентиментальщины. «Ну и что дальше? Будешь брать с улиц брошенных котенков и сделаешь Такемичи предложение?» — спрашивает он себя, еще больше раздражаясь. — Вставай давай, — Санзу дает ему нехилый щелбан по лбу. Такемичи просыпается и с недовольной миной встает с него. Невольно Харучие тут же расстраивается, когда чужая теплота исчезает с его тела. Они обмениваются взглядами и ничего не значащими фразами. Такемичи жмется в угол дивана. По его дрожащим пальцам Санзу отмечает, что тот нервничает. — Что не так? Дурацкий вопрос. Ответ очевиден: все не так. Такемичи переплетает пальцы обеих рук и говорит: — Классный клуб у тебя. — Ну да. И что? — Слушай, — Такемичи опускает глаза и прикусывает губу. — Пожалуйста, не думай, что все это произошло из-за вопроса, который я сейчас тебе задам. Но, — он держит паузу и все же поднимает взгляд на Санзу: — А у тебя в клубе не найдется какой-нибудь вакансии для меня? — Чего? — ошалевает Санзу. Тот пристыженно молчит, но видя, что Харучие готовится взорваться, спешно пытается объясниться: — Мне правда нужна работа! Я совсем…. я в полной растерянности. Я не знаю, что делать. Я арендую квартиру. Если я не заплачу к концу этого месяца все свои долги, то хозяйка меня вышвырнет! Дай мне хотя бы шанс, прошу тебя, — он распрямляет свои сплетенные пальцы так, чтобы из них получились сложенные вместе ладони. Он воздает к нему все теми же жалобными глазками. Совсем как брошенный котенок, которому грозит тяжелая судьба на улице, если всемогущий человек не проявит ему милосердия. — А ты не пробовал, ну не знаю, ходить на всякие собеседования? — недоумевает Санзу. — Обязательно нужно отсосать кому-то? — Да нет же! Все, что произошло между нами, никак не связано с моим желанием найти работу! Я только этим утром об этом подумал! Я подумал…. это же удобно. — Удобно? В каком плане? На удивление, Санзу не сердится. Он хочет рассердиться, но у него не получается. На деле ему лишь тревожно, потому что давать Такемичи работу здесь ровно самоубийству, ведь Майки когда-нибудь да покинет коттедж, чтобы вернуться к работе. А этот клуб он посещает каждую пятницу. Он увидит Такемичи. И всему конец. — Мы могли бы видеться чаще, — Такемичи пытается выдавить из себя кокетливую улыбку, но выходит лишь нервная гримаса. Сердце Санзу опускается, когда он понимает, что не хочет, чтобы Майки и Такемичи встречались. — Нет, — решительно качает головой Санзу. — Нет? — с нескрываемым разочарованием переспрашивает Такемичи. — Но, пожалуйста… — Нет! — повторяет Санзу почти зло. — Тебе нужна работа? Я найду тебе работу, но не здесь! — Что? Серьезно? Но какую? — он звучит почти испуганно. — Не в моем клубе. — Но почему нет? — ноет Такемичи. Он, неожиданно осмелев, в один миг оказывается впритык с Санзу и лезет ему на колени. Повернувшись на его бедрах лицом к лицу, он шепчет ему в губы: — Разве ты не хочешь видеть меня каждую ночь? Я буду всегда рядом. Я буду твоим работником, а ты моим начальником. Ты можешь командовать мной как хочешь. Когда он ерзает в опасной близости от его паха, Санзу со смущением чувствует, что возбуждается. Такемичи сейчас какой-то отчаянный и совсем другой, каким Санзу за их короткий промежуток знакомства успел узнать, — напористый и очень соблазнительный. Санзу немного сводит с ума от того, каким двояким может быть Ханагаки. Пока он ошарашенно молчит, Такемичи целует его в шею и продолжает уговаривать: — Буду называть тебя Господином, — он хихикает, и этот мягкий беззаботный смех вбивает последнюю гвоздь в крышке гроба под названием «здравый смысл Санзу». — Сейчас мы примем душ, и я посмотрю, заслуживаешь ли ты работать у меня, —произносит он. Это не должно было прозвучать настолько игриво. Такемичи счастливо улыбается будто место уже его, и он будет получать пятьсот баксов за одну ночь. Следующий час в душе они занимаются сексом. У Такемичи милая и округлая задница, и каждый раз, когда Санзу вставляет ему, то по кабинке раздается звонкие непристойные шлепки. Такемичи меняет позу, обхватывает его талию ногами и кончает без рук долго и много, закатив глаза, точно эта сценка из порнухи. Санзу не находит себе силы, чтобы отказать ему хоть в чем-либо. — Хорошо, — говорит Санзу, наблюдая за тем, как Такемичи одевается. — Но это будет временная работа, ясно? — Почему? — Потому что я не собираюсь трахаться с тобой вечно. — Оу, — Такемичи выглядит удивленным, но не особо расстроенным. — Окей. Санзу такемичино равнодушие несколько обижает. Ежась от нарастающего раздражения, он тянется к нему и хватает за локоть. Такемичи падает к нему на диван. Санзу целует его глубоко и агрессивно. Когда они отстраняются, он шепчет ему в губы: — Но пока что ты мой. Эти мгновения с ним — на диване вип-зоны в полупустом клубе — исчезают с первыми лучами позднего осеннего солнца. Санзу в кои-то веки идет домой пешкой, и все, о чем он думает, это Такемичи. Уже сегодня он выйдет на смену как официант. От тревоги поджимаются пальцы и свербит в животе. Он продолжает совершать необдуманные поступки, будто все еще находится под кайфом. Или наркотики уже так въелись в его мозг, что здравый смысл начал отказывать ему? Необходимо, чтобы кто-то ударил его, необходимо увидеться с Майки, чтобы тот смерил его своими жестокими черными глазами, и тогда все встанет на свои места. Но сейчас Санзу до сих пор ощущает на своем лбу тонюсенький поцелуй, оставленный Такемичи, когда он уходил из клуба. И его трясет от воспоминаний этого утра, полного неги и чужого тепла. В квартире ему звонит Ран. — Подвал. В девять вечера. Крыса, — и сбрасывает звонок, не дождавшись ответа. Впрочем, в ответе смысла нет. Санзу всегда согласен. В подвале его встречают братья Хайтани, одетые как всегда с иголочки: приглаженные костюмы, причесанные волосы и густые одеколоны. Но при их виде все равно видно, что это занятые, серьезные люди, которые не сидят все дни напролет, выпивая виски и смотря на танцы стриптизерш. Риндо стоило бы поспать, невольно отмечает про себя Санзу. В середине комнаты привязанный к стулу сидит знакомая толстая тушка. Санзу не удивляется, когда видит господина Тэ — не он первый предавал их, и не он последний. Голова мужчина свисает с его шеи без сознания. Самого его истязали и избили, как видно, недавно. — Что он натворил? — интересуется Санзу. Он поднимает лицо Тэ, держа за подбородок. — Тебе бы самому стоило знать, — отвечает Риндо. — Одиннадцать пропавших проституток помнишь? При твоем клубе впервые заметили их пропажи. — И че с ними? Наверное, убежали. И хрен с ними. Этот, по-твоему, как-то с этим связан? — Знаешь, Санзу, если бы ты менее тупым и больше бы интересовался делами бизнеса, к слову говоря, не просто нашего общего дела, но и детище Майки, ты бы знал, что за одну эту неделю мы потеряли более сорока шлюх. Бордель в Роппонги практически разорен, — голос Ран ядовит и злобен. Он никогда не жаловал Харучие. После него продолжает младший брат: — Эта крыса — информитель, но работает он не на полицейских. — А на кого? — Неизвестно. Он не знает, что это были за люди. — Зачем ему это? — Санзу обрезает веревки. Тэ стонет. — Деньги, — отвечает Ран холодно. — Вот же мусор. — Что именно он сливал? — освобожденный, но обессиленный мужчина упал к ногам Санзу. — Места проживания девок. А как это некое третье лицо смогло попасть в общежитие — неизвестно. — Это еще предстоит расследовать, — вздыхает Риндо устало. Ран кладет ладонь на плечо брата и поглаживает его: — Мы передадим это задание надежным людям. Тебе необязательно об этом париться. От его «нежно»-братского тона Санзу подташнивает. Он никогда не признается себе, что просто завидует их семейной близости, которую они смогли сохранить даже в таком мрачном криминальном мире как Бонтен. Прошло более десяти лет с тех пор, как Санзу последний раз виделся с сестрой и братом. Ему кристаллически похуй на саботаж и прочие проблемы группировки, потому что знает, что Хайтани со всем справятся. К тому же, скоро вернется Майки. Железная рука босса уладит все неприятности — в этом Санзу уверен. Но ему не становится легче от мысли о скором возвращении Манджиро — напротив, он предпочитает об этом вообще не думать. Тэ пришел в себя. Он, конечно, понимает, что произойдет дальше и разрывается горьким плачем. В его рыданиях, переполненном ужасом и отчаянием, Санзу теряет все лишние сомнения. Чужое падение вызывает в нем детский восторг, как ребенок, который устраивает игрушечные войны и уничтожает в нем каждого своего пластикового солдата. Риндо бросает в Санзу пистолет. — Я думал, я буду его казнить топором, — возражает Санзу. — Ну, он, в конце концов, сознался, что был информатором. Мы обещали ему, что если он признается, то мы его убьем более щадящим способом. — Серьезно? Это так скучно. — Мы же не монстры! — Ран веселится, и его смех, звонкий и задорный, утопает в вое Тэ, который все же смог встать на ноги и теперь тщетно озирается, чтобы найти выход. Когда он в последнем порыве бешенства подбегает к Хайтани, которые как раз стоят перед дверью, Санзу выстреливает ему в ногу. Риндо кривится от излишне громкого завывания Тэ, и он с братом покидают подвал. Очередной выстрел в другую ногу. Тэ кричит: — Просто убей меня! — О, нет, — скалится Санзу. — Не помнишь меня, крыса? Ну и сценку же ты устроил в тот раз! Орал и ругался, неплохо сыграл. Сквозь слезы можно разглядеть бешеные от злости глаза Тэ. Он весь покраснел, подавляя кошмарную боль в ногах. — Дурак! Дурак! — мужчина истерически смеется. Санзу это шоу на удивление быстро надоедает. Обычно он любит мучить своих жертв. В этот раз он не в настроении. Мужчина умирает легкой смертью — даже Санзу способен на милосердие. Последние часы перед выходом в клуб он выпивает слишком много домашнего вина. У него не получается заснуть: перед глазами встает господин Тэ, с дыркой во лбу и с широко раскрытым ртом, из которого так и не успел вырваться последний крик. Интересно, проявит ли Майки милосердие к Санзу? От этой мысли его тошнит. Буквально. Он блюет на коврик машины. Водитель настороженно поглядывает на него с зеркала, но ничего не говорит: на этой работе он научился держать рот под замком. Майки никогда не проявляет милосердия. Когда он заходит в клуб, он не ожидает тут же натолкнуться на Такемичи, но вот он — опираясь о стеклянную барную стойку, одетый в полупрозрачную кофту и блестящие брюки (их официальная форма), разговаривает с барменом. Час пока стоит ранний, и работники пьют кофе и чай, готовясь к рабочей ночи. — … Но что еще остается делать? — слышит, как жалуется Такемичи бармену с нелепой прической какого-то причудливого сливового цвета. — Что остается делать? — Санзу подходит к ним и кивает бармену, но тот, как видно, тоже новенький, потому что не понимает, что от него требуют. — Ром. Я всегда заказываю ром, как только захожу. Запомни на будущее, — холодно заявляет он. — Я про работу говорил. Тяжело с дневной смены переходить на ночную, — объясняет Такемичи, когда бармен отходит, чтобы принести заказ. Санзу отсалютирует официантом стаканом рома и скрывается за дверью с табличкой «служебная зона». Такемичи вежливо откланивается и следует за ним. — Ну как я тебе? — в коридоре между кухней и комнатой отдыха для работников он кружится перед Санзу. — Я ожидал, что форма будет более официальная, — смущается он, намекая на брюки с блестками. Они сидели на нем немного тесновато, и Санзу не отказал себе в удовольствии шлепнуть того по заднице. — Нормально, — Санзу закуривает и дарит ему мокрый поцелуй. Пальцами одной рукой он сжимает его сосок, виднеющийся сквозь фиолетовый нежный шифон рубашки официантов, чем заслуживает застенчивый стон, во второй руке он держит ром, от которого хихикающий Такемичи нагло отхлебывает. Пощадит ли его Такемичи? — Ты в порядке? Ты какой-то бледный, — спрашивает Такемичи. — Ну конечно. Все отвали, иди работай! Санзу быстро разворачивается и уходит. Он поднимается по аварийной лестнице ко второму этажу, где расположены комнаты ВИП. Когда он выпивает весь ром, крики Тэ — «Дурак! Дурак!» — становятся громче и отчетливее, будто он так и не ушел из того подвала. Он думает обо всех своих жертвах — он уже потерял им счет. Бонтен не терпит предательств. Это их главный закон. Будь верным. А ведь именно из-за своей верности Санзу является правой рукой Майки. Кто только не пал от рук Харучие, начиная рядовыми пешками банды, решивших, что Бонтен это какая-то второсортная уличная якудза, заканчивая политиками и депутатами, возомнившими себя круче Сано. Не сказать, чтобы это было легко, иногда ему приходилось выслеживать цель, тщательно подчищать за собой после убийств — эта была честная и тяжелая работа, доказательство для Майки, что он способен на все. Майки вообще всегда нужно что-то доказывать — такой он человек. Он как будто не понимает слов: вместо «да» кивает, вместо «нет» качает головой, вместо «не знаю» пожимает плечами. Санзу не помнит даже, имел ли он с Майки хоть один полноценный человеческий разговор. Он не соврет, если скажет, что это его расстраивает. Даже диких собак нужно время от времени поглаживать, разве нет? Его гложет какая-та непонятная затаенная обида, но он лучше сдохнет, чем признается, что она направлена на Майки. Он лучше скажет себе, что обижен на Такемичи за то, что его фотография с юношества лежит в кулоне Майки в одном из ящиков его офисного стола. Он выходит на балкон, чтобы поглядывать на зал и на работающего Такемичи. Тот бегает от столика к столику. Но людей в зоне для еды не так уж и много, так как в клуб приходят, все-таки чтобы потанцевать, а не жрать. Поэтому Такемичи много болтает с другими работниками. Уж не многовато ли он треплет языком с этим барменом? Санзу хмурится. Такемичи бесит его главным образом по одной причине: он не верен. Он оставил Майки, он не примкнул к кантонским свастонам в старших классах, он не ищет Майки сейчас, он увольняется с работы, он ходит по клубам и целуются с мерзкими ублюдками в гавайских футболках, он трахается с правой рукой Майки, вместо самого Майки, а сейчас он слишком заинтересованно, слишком кокетливо беседует с барменом. Он как будто живет, не завися ни от кого. Как будто в его жизни нет опоры, о которую необходимо научиться балансировать, будто под его ногами глубины океана, и по жизни он не ходит, а плывет. Для Санзу это дикость. Он делает запрос на бутыль шампанского и добавляет: — Отправьте ко мне Такемичи Ханагаки. Тот приходит с широкой улыбкой и ведерком со льдом и шампанским. — Ты опять напился? — говорит он сразу же, как только вдыхает воздух вокруг Санзу. — И что? — И ты будешь пить еще? — И что? — А в чем вообще заключается твоя работа? — Такемичи довольно нахально садится рядом с ним на диван. — А ты не забыл, в чем заключается твоя работа? — Ну, небольшой отдых никому не повредит, да? — Понятно, почему тебя вышвырнули с предыдущей работы, — Санзу невольно заглядывается на взволнованно-сверкающие глаза Такемичи. О, ему тут нравится. Он кладет ладонь на открытую шею Такемичи и поглаживает его большим пальцем по линии челюсти. А затем тянется за поцелуем. Он любит целоваться с Такемичи, после поцелуя с ним остается ощущение, будто он почистил зубы какой-то детской фруктовой зубной пастой. — Если бы кто-то, кого ты очень ценишь, приказал тебе убить меня, ты бы убил меня? — Что? — ошарашенно переспрашивает Такемичи. Когда он понимает, что Санзу серьезен, а к тому времени он уже должен был понять, что Харучие не просто владелец этого клуба, и деятельность его имеет криминальный оттенок, он отвечает: — Нет. Дурак, орет в его голове господин Тэ. Они любят друг друга прямо на диване. Санзу вдыхает запах пота с его шеи, он месит его мягкое тело как мясо, каждое прикосновение остается на коже слабым синеватым синяком, а Такемичи проводит пальцами по татуировке Бонтен на правой руке. Он не спрашивает, что она означает. — Ты какой-то странный сегодня, Санзу. Все в порядке? — О чем ты? — Сам не свой как будто. Санзу почти нежно в него толкается и говорит: — Сейчас не время. Заканчивают они быстро, потому что Такемичи нужно работать. Перед уходом он оставляет уже традиционный чмок в лоб Санзу. Харучие звонит Рану и спрашивает, как дела у Майки: — Никак, — было его мрачным ответом. — Ты только за этим и позвонил? — Ага. Из той стороны раздается неодобрительный хмык. — Ну хорошо, что позвонил, да еще по Майки, потому что я уже собирался с тобой об этом поговорить. В общем, нужно его по быстрее возвращать в чувство. — Естественно. — Нет, Санзу, ты не понимаешь, — сердится Ран. На его фоне слышатся голоса. Вероятно, он сидит в офисе с Коко и Риндо. — Это нужно сделать срочно. — Это ты так проявляешь заботу или что? — Да, черт возьми, проявляю. Пропали еще двадцать девочек. Даже недели не прошло. Мы закрываем бордель на Роппонги, потому что там не хватает девушек. — Шутишь? Куда они деваются? Неужели их никак не отследить? — Мы нашли сутенера, но тот мертв. Его убили. Кто-то пытается прижучить нас, — Ран сухо смеется. — Завелись крысы. Нам нужен босс, чтобы взять ситуацию под контроль. — Люди бесятся, потому что Майки нет? Они думают, что им все позволено? — Разносятся слухи, что у него, мол, совсем все плохо. Что якобы у непобедимого Майки крыша едет, и он больше никогда не сможет вернуться. Санзу сжимает телефон так сильно, что еще чуть-чуть и затрещит корпус. Тем временем Ран продолжает: — Такое происходит у Майки четвертый раз. Слишком много. Это четыре-пять месяцев его отсутствия. По сути, его нет с нами почти полгода. И очевидно, этот приступ или фаза, или черт знает, как это назвать, проходит у него особенно тяжело, — он держит паузу, а потом шепчет, и в его голосе Санзу в первые за их знакомство слышит тонкий проблеск тревоги: — Люди болтают. — И что ты предлагаешь? Он снова выходит на балкон и первым же делом видит суетящегося снизу Такемичи. Он маневрирует меж танцующими людьми с полными стаканами пива в обоих руках. — Предлагаю тебе разобраться, что с ним происходит. Все равно ты без дела сидишь. — И как я это сделаю, по-твоему? — Санзу немного раздражается. — Ты же сам хотел с ним поговорить! — напоминает ему Ран. — Что изменилось? Разве ты не его верная псина? Разве не ты знаешь о нем больше чем кто-либо другой? Санзу еле подавляет желание расхохотаться и послать Рана, напоследок крикнув что-то наподобие ДА НИХУЯ Я НЕ ЗНАЮ О МАЙКИ. Но он ничего не отвечает. Его взгляд прикован к Такемичи, который покончил с заказами, и теперь сидит в одном из диванов вместе с двумя другими его коллегами. Они много смеются, а Такемичи сидит, закинув одну ногу на другую — в этом есть нечто игривое. Санзу это не нравится и нравится одновременно. — Ну, согласен? Он едва не отвечает: «На что?», пока в голове не щелкает, что ему предлагают каким-то волшебным образом вернуть Майки к жизни. Он пытался в самый первый раз, но его избили почти что до госпитализации. — У меня не получится. Ран произносит после продолжительной паузы: — Санзу, мы тут спины не разгибаем, пока ты снова захлебываешься в наркоте. Когда Майки выйдет на работу, я не побрезгую наябедничать и сообщить, что его верный пес все это время пинал хуи на диване его клуба.  — Ну ты и крыса, — скалится Санзу. — Докажи свою верность. Ты же в этом хорош. Такемичи задирает голову и пялится на Санзу. А потом и вовсе машет рукой. Санзу горит желанием швырнуть в него вниз телефон. Так в открытую разоблачать отношения — нежелательно. А вдруг пойдут слухи? Но он, конечно, не бросается телефоном, зато немигающе глядит на Такемичи. Тот снизу улыбается и Санзу чувствует, что краснеет. Это очень плохо. К четырем часам утра Санзу собирается домой. Он не особо пьян. Все его мысли были заняты Майки и Такемичи. На прощание Такемичи бросает в него долгий испытывающий взгляд. По дороге он засыпает и во сне видит Тэ и его искаженную болью и ужасом лицо, кровь на дорогом костюме, порывистое дыхание убегающей жизни. Интересно, а как будет умирать он, Санзу? Будет ли долгое мучительное выгорание или быстрый, щадящий выстрел в лоб. Зависит от Майки. И, может быть, от Такемичи тоже. Токио проносится за окном неоновым беспорядком. Смерть его не пугает. Хотя кто его знает. Он и не замечает, как сделал знак рукой, и велел тем самым повернуть к офису Бонтен. Долгое поднятие на пятидесятый этаж, гудение кондиционера и собственное отражение в безупречно чистых стеклянных дверцах лифта: лицо бледное, возможно, даже красивое, но совсем как будто неживое, розовый цвет волос потерял яркость. Ему кажется, что шрамы на уголках его губ выступают отчетливее чем когда-либо. В кабинете Майки душно и темно. Видно, ребята прибрались, но от этого стало только хуже — Санзу обдувает какой-то неестественной пустотой. Словно жизнь в этой комнате угасла, словно никто сюда больше не вернется. Санзу пытается представить Майки, сидящим в этом кресле, он, как всегда, закидывает ноги на стол, свободно откидывается на спинку кресла, рядом с календарем он хранит тарелку с печеньками, а на первом же ящике прячет пистолет. Но ничего не получается, и эта картинка, такая родная и привычная, разрушается, рассыпается на части, как мозаика, которую нужно разобрать, потому что вид сделанной работы уже не вызывает такого восторга, какой он вызывал ранее. Он кидается к столу и забирает кулон. Когда он умрет, кулон будет с ним, и в какой-то степени он умрет вместе с Такемичи. И в то же время в нем что-то будет и от Майки, ведь в конце концов этот кулон и даже фото Такемичи внутри принадлежат ему. Когда он заходит в подъезд своего дома, консьерж ему неожиданно сообщает, что охранники заметили незнакомца возле его квартиры, когда они его расспросили, он сказал, что он друг Харучие. — Представился как Такемичи, — сообщает консьерж. — Все еще ждет вас возле вашей двери. Мы, если честно, даже не знаем, как он прошел мимо охраны и меня. Санзу с недоумением кивает и поднимается к себе. Такемичи действительно сидит на лестничной площадке, точнее на подоконнике, жует яблоко, изредка поглядывает на камеру слежения, рядом с ним — чемодан. — Меня выгнали! — восклицает он, будто это хорошая новость, когда видит Санзу. — Что? Почему? Разве оплата не в конце месяца? Такемичи пожимая плечами, не находя, что сказать. По его виду едва ли вообще можно сосчитать его эмоции. Он виновато улыбается, но Санзу обуревает впечатление, что это просто акт вежливости, и на самом деле, Такемичи даже рад. — Позволь мне всего лишь отсидеться здесь и переночевать ночь одну-две, я найду себе за этой время другую квартиру, — просит он. — Ладно, — легко соглашается Санзу. Он впускает его в квартиру. — Как ты узнал, где я живу? — Спросил у бармена в клубе, — невинно отвечает Такемичи. Санзу долго моргает. — Откуда он знает? — Он дружит с твоим водителем. — Какого черта все вокруг знают о моем адресе?! — возмущается Санзу. Такемичи обнимает его за талию и широко улыбается, находя его злость милым, нежели страшным. — Да забудь про это. Что я могу сделать для тебя? В качестве благодарности. — Помой посуду, — тупо выдает он, не придумав ничего лучше. Такемичи моет посуду. Потом принимает душ. Потом целуется с Санзу, потом он занимается с ним сексом, и он снова принимает душ. И уже после всех ритуалов обживания с Харучие садится за ноутбук, который принес с собой, и начинает активно щелкать по клавиатуре в поисках квартиры. — Как ты собирался выпутываться из этого без меня? — спрашивает Санзу. Он стоит у окна и, скрестив руки на груди, наблюдает за Такемичи. За окном — конец зимы. Скоро весна, проносится в голове Санзу. В каждую весну у него обострение приступов мигрени. — Не знаю, — смущенно улыбается он. — Я как-то совсем выпал из жизни… Наверное, приютился бы у друга, но я слишком часто у него просил помощи. Теперь твоя очередь взять на себя эту ношу! — он смеется, и Санзу остается лишь удивляться, насколько этот парень беспечен. — Подключи меня своему вай-фаю, — просит Такемичи. Санзу передает ему телефон, где в заметках написан длинный хорошо защищенный пароль. Естественно, Такемичи лажает. Неправильно вводит его, случайно блокирует телефон, приходится снова разблокировать, роняет стакан с водой на пол, Санзу называет балбесом, кидает в него тряпкой, чтобы тот протер пол. Такемичи в качестве извинений подает ему чай. Санзу с чашкой ароматного фруктового напитка, подсаживается рядом, когда все наконец-то налаживается. — Как работа? Если ты всегда такой же неуклюжий, долго ты там даже с моей помощью не протянешь. Такемичи беззлобно толкает его в бок. — Отлично. Мне понравилось. Но к режиму нужно привыкать. Сейчас бы поспать, — он смачно зевает. Санзу сидит рядом и смотрит, как проскальзывают в экране квартиры-комнаты для аренды: все они сплошь безобразные, дешевые каморки, с непонятной полусобранной кухней и буквально одним матрасом на полу. На экране замерла одна картинка — полуразрушенный туалет, и Санзу, за пару секунд изучив эту мерзость, уже хотел было возмутиться, как на его плечо приземляется чужая голова. Такемичи задремал. От вида весьма темных кругов под такемичинами глазами Санзу самому хочется расслабиться и уснуть. Это и он делает, положив свою голову в ответ на его голову. Снится ему, на удивление, ничего плохого. Это был обычный, среднестатистический психоделический сон с участием слона, Эйфелевой башни и братьев Хайтани, и когда он просыпается, без сжатых до боли зубов из-за ночных кошмаров и без головной боли, он чувствует себя необъяснимо хорошо и впервые за долгое время выспавшимся. Ему немного жутко от такого состояния, от состояния, в котором его сознание чисто как никогда. Давно такого не было. Но рядом нет Такемичи, и по звуку звенящей от неуклюжих рук посуды, Санзу догадывается, что он на кухне и что-то даже пытается готовить. На часах пять вечера, от чего он морщится. Он проспал неожиданно много. На полу лежит пустая чашка чая. Он так резко заснул, что даже забыл положить чашку на стол, и она просто выпала из его рук. Хорошо хоть, что он все успел выпить. Он заходит на кухню, ожидая ароматнейшего аромата вареных макарон с соусом или даже жареной картошки — да чего угодно, но только не горючей вони. — Ты чего там делаешь? — Санзу бросается вперед к стоящему перед плитой Такемичи. Тот в фартуке (и где только его раздобыл?), оба руки в варежках, сам он с широко раскрытыми глазами пялится на злого и немного перепуганного Санзу. — Что горит? В ответе он правда не нуждается. Перегорели яйца, которые он жарил на сковородке в каком-то просто кошмарном количестве масла и специй. — Извини, я не очень хорошо готовлю, — мямлит Такемичи, когда Санзу выключает газ, открывает дверь балкона и впивается в него свирепым взглядом. — Так зачем ты полез в это? — он не может успокоиться и хватает Такемичи пальцами за подбородок, заставляя того приподнять голову. Санзу любит это движение — оно утверждает власть. — Прости! — Такемичи даже не оправдывается и поддается вперед. Он обнимает Санзу за талию. Его глаза большие и влажные, а Санзу понимает, что никогда не мог бы утверждать перед ним «власть», потому что не имеет перед ним никакой силы. Он ощущает себя беспомощным и жалким. Он хочет припасть на колени, но вместо этого тянется за поцелуем. — Да плевать уже, — шепчет Санзу, внимательно наблюдая за там, как расширяется и сжимается душка карих глаз — Но я голоден. Давай пойдем поедим. — Куда? — Такемичи звучит заторможено. — Я знаю одно место. Они выехали сразу же. В такси он получил странную смс. На Риндо напали только что Санзу выгибает брови в изумлении, но что он может сказать? Такая у них работа. Правда, странно, что именно в это время прошла атака, когда Бонтен ни с кем ни тайных и ни очевидный войн не ведут. Да и кому такое голову взбредет? Кто? Без понятий. Он был в маске. Сумасшедший, проносится в голове Санзу, потому что Ран порвет за своего брата. Он бы и против Майки пошел ради младшенького. Как там он? Где это произошло? Чего ты спрашиваешь? Тебе бы стоило знать. Он был там, куда ты его позвал. В Куссо, чтобы собрать кассу в казино. Жив и будет жить. Последняя фраза больше походит на угрозу. Но Санзу озадаченно качает головой. Разве он не звал его в Куссо в субботу? Сегодня четверг. — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Такемичи. — Да ничего, — он засовывает телефон в карман, когда такси подъезжает к ресторану. Такемичи немного подвисает, когда они оказываются перед роскошным фасадом элитной зоной отдыха. Куссо. Он не может перестать озираться как ребенок. Да, зрелище действительно потрясающее — пятнадцать этажей, снизу доверху сплошь набитый исключительно развлекаловкой и только им. Деньги и разврат свисают с его вывесок вырвиглазными цветами и названиями дорогих брендов. — Ты бы хоть предупредил меня, что мы едем в такое место. Я бы что-то поприличнее напялил, — он с грустью осматривает свои джинсы и немного потертую футболку. — Да всем похуй, — после известий от Хайтани у него немного испортилось настроение. Не то, чтобы он так пекся об этом гаденыше Риндо, нет, но это нападение означает, что Санзу все же придется переться в коттедж Майки и плясать перед ним, чтобы хоть чуточку взбодрить. И уйти ни с чем, потому что ничего Майки в таком состоянии не поможет. А еще что-то не кликает. Санзу не договаривался встретиться с Риндо в Куссо в этот четверг. Зачем вообще им собирать кассу казино в четверг? Намного логичнее сделать это в конце недели, в субботу или даже в воскресение. Он крупно вздрагивает, когда чувствует прикосновение к своей ладони. Такемичи пытается взять его за руку. Еще бы минута и Санзу бы одернул руку, но он этого не делает. Что-ж, как бы хуево все не пошло в будущем, по крайней мере сейчас он не один. Да, он не один. Такемичи жует нижнюю губу от нервозности перед входом в такое роскошное место, и Санзу вдруг сожалеет, что втягивает его в свою больную реальность, в свой мир, где царствуют самое худшее, что человечество может предложить. Но назад пути нет. Такемичи взбудоражен. На первых этажах — бары и танцевальные площадки. По середине — азартные игры, казино, пристреленный Риндо. Ближе к концу — ресторан. Конец — бордель. Все это «великолепие» принадлежит Бонтен. Санзу снимает пальто и повыше закатывает рукава, чтобы все видели татуировку на его руке. Такемичи проводит взглядом по прямоугольной отметине — на нем изображен закат или рассвет. Санзу уже забыл, что должна означать эта татуировка, кроме жуткого акта культивирования Изаны. Все внутри расступаются перед ними, как зубцы расстегивающейся молнии. Подъем по лифту — тихий, потому что Такемичи молчит и внимательно смотрит на то, как по ту сторону прозрачных стекол лифта пролетают самые разношерстные этажи, какие ему, скорее всего, только доводилось видеть. — А ты очень богатый, да? — как-то сухо спрашивает Такемичи. — Очень, — кивает Санзу. — Очень-очень, — глупо улыбается Такемичи и кладет подбородок ему на плечо. — Уж побогаче тебя, нищеброда, — ухмыляется Санзу и шипит, когда в него прилетает щелчок по носу. — Ты ведь явно кто-то больше, чем просто владелец клуба? — спрашивает он, но тон у него какой-то другой — иронизирующий, немного даже злой, и Санзу не успевает прийти в себя, как его целуют. В самом ресторане они не задерживаются, а сразу же двигаются в личное помещение. Это просторная полутемная комната со столом посередине и с огромными панорамными окнами с видом на реку с мостом. Такемичи даже не замечает стол, а сразу же кидается к окну и c восхищенным взором и с полуоткрытым ртом глядит на нежно-голубое небо. Санзу передает ему бокал с вином, и тот выпивает все до дна. Улыбаясь сквозь хрусталь, он выглядит таким сказочным, что Санзу не знает даже, что чувствовать. Но это не то привычное для него опустошение, а что-то другое: когда все нахлынивает до такой степени, что невозможно вместить все в себе, невозможно и выдоха сделать, только стоять, вздувшись как шар, в которого надули слишком много воздуха. И единственное, что Санзу хочет ему сказать — это я люблю тебя, люблю! Я буду любить тебя сильнее, чем Майки. Они танцуют. Санзу сжимает его талию, Такемичи приобнимет его за плечи. Они держат глаза открытыми, будто не могут себе позволить упустить хоть мельчайшую деталь. И в этот момент, когда он любуется блеском в огромных голубых глазах, ветер танцует в волнистых мягких волосах, все его нутро оплетается с вечерним сиянием. И Санзу хочет кричать от того, какой Такемичи красивый, и от того, как неправильно он ощущает себя на этом месте — Ты помнишь Майки? Санзу сначала не понимает, что он только что сказал. Но он это сказал. Он, наконец-то, сказал то, что должен быть сказать давно. — Майки? — переспрашивает Такемичи изумленно. — А ты его откуда знаешь? — Я был в свастонах. Шестое подразделение. У меня были длинные белые волосы, и я носил маску. Помнишь меня? Такемичи расширяет глаза, он отворачивается, на профиле его лица — нет эмоций, кроме недоумения, а также тени чего-то еле заметного, отсвечивающего. Он думает о прошлом. — Серьезно? Вау. Почему ты мне об этом не говорил? — он натянуто улыбается. — Не сразу вспомнил тебя, — лжет Санзу. — Как-то неожиданно само пришло в голову. — А Майки? Почему ты спросил о Майки? — Такемичи практически шепчет. Он кривится так, как будто они делятся какими-то страшными секретами. Санзу молчит. Сердце бешено бьется. Он знает, что Такемичи ускользает сквозь его пальцы как песок. Он теряет его. Одно чужое имя, и Такемичи настолько далек, что Санзу уже не может разглядеть с такого расстояния его лица. С именем Майки на устах он совсем другой — точно настоящий, точно такой, каким он должен был быть с самого начала. Но Такемичи не согласен оставаться без ответа: — Ты с ним видишься? Как он? — Нет, — качает Санзу головой. — Давно его не видел. К его удивлению, Такемичи улыбается. Он тянет Санзу за собой к столу, они садятся, он берет вино, наполняет им бокал и пьет до дна. Он откидывается на спинку стула и, сделав глубокий вдох из свежеподжаренной рыбы, радостно восклицает: — Давай уже поужинаем! Санзу помнит из того дня соленый вкус запеченной скумбрии, такемичины пальцы на его пальцах, тяжелый мрак комнаты с мягким и слабым освещением из высот токийских небоскребов, и он не может избавиться от ощущения, что это было прощание: от сострадательной улыбки и силуэта на фоне панорамных окон, до робких, почти детских, поцелуев в щеки и целой бури невысказанных вопросов. Он просыпается в одиночестве. На столе уже прибрано сервисом, диван успел остыть после того, как такемичино тело оставило его, комнату освещает оранжевым рассветом, и у Санзу вдруг пошли мурашки от холода. Тишина давит ему на мозг, и он в каком-то отчаянном порыве серьезно начинается сомневаться, существует ли Такемичи действительно или нет. Вчерашний вечер с ним кажется сном. Но куда он пропал? В квартире он не находит ни Такемичи, ни его вещей. Ему звонит Ран. Санзу ругается, когда видит его номер. Черт возьми, он просто хочет немного отдохнуть и собраться с мыслями. — Ну чего тебе? —не скрывает он недовольства. — Срыв в доставке! —кричит Ран с той стороны. — Что? — Санзу столбенеет от того, в какой панике находится Ран. — Я говорю, украли 16 тонн товара! — Санзу слегка отодвигает телефон от уха, чтобы не оглохнуть. — Мы найдем этого ублюдка. А ты, Санзу, иди и вытаскивай Майки из этого пиздеца. — Подожди, подожди. Как это украли? Кто украл? Нашли виновника? — С места исчезла десятки наших людей. Они просто переметнулись к чужой банде. Нет, ты это представляешь? — Ран больше не звучит испуганно, а скорее злобно и яростно. — Нам нужен Майки. Это даже не обсуждается. Я, Коко и Какучо будем работать, конечно, будем искать крыс. Но ты хотя бы попробуй. Да без «хотя бы». Сделай все, что в твоих силах, Санзу. Его квартира большая и просторная, она пустая, декорированная картинами современных художников — он их не покупал, конечно, остались от прежних хозяев. Интерьер безупречно белый. Он и не догадывался, насколько в его глазах рябит от этой белизны. В любом случае, он свое здесь отжил. Он выходит из дома и на собственной машине едет к Майки. Коттедж, в котором Майки отдыхает — его так называя частная резиденция, высится из-под горизонта небольшой, но добротной крепостью. Никто бы и не догадался, что в этой уютной, старомодной даче в тихой и далекой от города окрестности живет лидер Бонтена, самой опасной группировки Японии. Даже Санзу не мог поверить, когда впервые сюда приехал. После демонстративно огромных многоэтажек и вычурных пентхаусов никто бы не смог поверить. Но вот оно — Санзу вводит код на воротах, кивает охранникам, припустив окно, и паркуется во дворе. Перед тем как зайти в дом, он здоровается с милым стариком садовником. Внутри горничные с любопытством выглядывают из-под уголков комнат. На требовательный взгляд Санзу они робко показывает пальцем вверх на второй этаж. Стоит просто отвратительная тишина: не слышно ни дребезжания посудин на кухне, ни перешептываний служанок, ни скрипа половиц — вообще ничего. Тишина такая невыносимая, что Санзу, поднимаясь по лестнице, скребется пальцами по деревянным перилам. Скрип и следы царапин вызывают у него злобное удовлетворение. Перед тем как войти в комнату Майки, он стучится, но ответа не следует. Почему-то он не особо волнуется. Он как будто даже и не понимает, что происходит. — Сано? Тот, подставив обе ладони за макушку, лежит на кровати. От его позы исходит необычайно спокойная аура, будто он только прилег на минуточку поразмышлять, а не которую неделю не вылазит из кровати. На лице запустившаяся щетина, но сам он, похоже, мылся. На передвижном столе остывает поднос с едой. — Босс, — его голос дрожит. — Как вы себя чувствуете? Молчание. Майки лишь пару раз моргает. — Вы нам очень нужны. Просто подскажите, как нам вам помочь? Под его глазами полнейший мрак — его мешки. Они такие черные, как будто кожа и все клетки под ним сгнили. И Санзу чувствует, что должен это сделать. Этого нельзя не сделать. Он подходит к Сано неторопливо, точно к хищному животному, и чуть-чуть наклонившись, практически шепчет: — Вы ведь искали это? Майки продолжает не обращать на него внимания, пока в тишине светлой комнаты, освещенной натуральным солнечным светом из окон без занавесок, не звенит столкнувшиеся друг о друга обе конца цепочки кулона. Он мигом поворачивает голову. Не раздумывая, он просто хватает его из рук Санзу. — Вы положили его в коробку из-под упаковки телефона, в другой ящик, поэтому не смогли найти его, — он тут же добавляет: — Я копался в вашем столе, потому что мне нужен был документ. — Да, это мое, — выдавливает из себя Майки, и Санзу вздрагивает от его голоса. Кажется, прошла вечность с последнего раза, когда он слышал его. А ведь на самом деле, и полного месяца нет. Но каким давним все ощущается. Он не сомневается, что не сможет вернуться к тому, как все было прежде. — Зачем он вам нужен? — осторожно спрашивает Санзу. Но Майки легко отвечает: — Это фотография Такемичи Ханагаки. Помнишь такого? — Да. — Он был в свастонах. — Ага, — кивает Санзу. — Он был очень хорошим малым, — продолжал Майки. — Этот кулон… Я даже не помню, откуда он у меня. Откуда он у меня? — и глядит на Санзу, будто он мог знать ответ. — Кажется, я сделал его, когда Томан распались. Если бы я мог вернуться в то время, я бы вернулся. Я любил его. Санзу внимательно его слушает. Его живот сдавливает, и он чувствует, что его вот-вот стошнит. Кулон остается в его крепко зажатом кулаке, он встает с кровати, что, наверное, хорошо, и поворачивается к окну, на чьем фоне живописного, чуть ли не сказочного, вида его болезненно тощая и мрачная фигура смотрится сюрреалистично, ненормально. Санзу покидает его, потому что тот перестает отвечать. Когда ворота за его машиной закрываются железным громким скрипом, он позволяет себе сделать глубокий вдох. Как же это больно, думает Санзу, это хуже ломки, хуже любой мигрени, и он, наконец, признается себе в том от, чего так долго убегал, — он боится смерти. Ему противно от такого банального человеческого инстинкта, намного лучше, когда тебе нечего терять и можно все поставить на кон, но какова же боль, когда оказавшись так близко к смерти, ты понимаешь, что еще не готов к тому, чтобы перестать существовать. Майки его убьет. От мрачных дум его отвлекает гудок телефона. Пишет Ран: Мы нашли одного из них. Действуй. Санзу ухмыляется. Хоть какая-та хорошая новость. В подвале как всегда стоит кромешная тьма. Они всегда выключают свет, когда уходят, чтобы жертва полностью погрузилась во мрак. Санзу включает свет и видит длинные волосы с желтыми прядями и хочет расхохотаться. Но из его поджатых губ ничего не вырывается, потому что в голове все еще сильны впечатления после встречи с Майки. Он чувствует себя вымотанным. Казутору он, конечно, помнит. — Ну и нахрена? Казутора молчит. Санзу замахивается на него корпусом пистолета, и от удара у того клацают зубы. Но у него на устах ни крика, ни всхлипа. — Предатель, — цедит Санзу и бьет его уже во второй раз, но в этот раз уже кулаком так сильно, что стул, на котором сидит Казутора, шатается и грозится упасть. Но пленник поддается телом в сторону и выравнивает баланс. Казутора впервые подает голос — сухо и неприятно смеется. — Я предатель?! Да ты должно быть издеваешься? — Что? — не понимает он, но ответа можно не ожидать, за его спиной раздается: — Действительно, Санзу, ты должно быть издеваешься. Санзу оборачивается. Такемичи держит его на мушке. Вид у него совсем другой: бледный, нахмуренный, напряженный — очень по-взрослому. Он не может быть тем самым Такемичи, которого знает Санзу. — Отпусти его, — он кивает на Казутору. Он не удивляется. Он предчувствовал это еще с того вечера, последнего и завершающего, и он снова видит его как тогда: Такемичи сидит на диване и улыбается его лжи. Не успевает он и рта открыть, как его пронзает резкая боль. Прежде чем упасть без сознания, он видит Казутору, каким-то неведомым образом сумевшего освободиться от веревок. Просыпается он с болью в голове и в спине. От темноты его мутит, от тяжести на веках хочется снова погрузиться в спокойное черное небытие. Все, что произошло ранее, кажется ночным кошмаром, психоделическим сном, о котором с усмешкой делятся с приятелями в перерывах между работой. Но приятелей у Санзу нет, а с работы его уже, скорее всего, уволили. Он вспоминает обо всем медленно: не позволяя информации навалиться на его и так изрядно пострадавшую голову. Когда холод подвала вокруг него сгущается и проникает под рубашку, он заставляет себя встать. Он думает о Такемичи, который держал его под дулом пистолета. В первый день все было так хорошо. Он смотрит на Санзу снизу вверх и называет его «господином Харучие». На лбе испарина после потасовки с ублюдком, который хотел затащить его в туалет. На губах благодарная улыбка, а Санзу думал, что это будет просто небольшая авантюра, ведь мир не может скукожиться до одного человека, он никогда не предаст своего босса. Нестойкой походкой он вышел на улицу. Глаза жгло. Телефон разрядился. Откуда Такемичи знал, что его зовут «господин Харучие»? И если он знал его имя, то почему лишний раз спросил его об этом в отеле? Своей больной башкой он наконец-то осознает, что Ханагаки знал о нем все с первого же дня, а он, нахуяренный и тупой, не смог связаться одно с другим. Какой же он жалкий. Он горестно про себя усмехается. Без нескончаемых эсэмэсок от Хайтани, перечисляющих ему, где он проебался опять, и от Коко с его назойливыми бухгалтерскими замечаниями у него ощущение, будто внутрь него попал ветер, будто он освободился. Он стоит на перекрестке, горит зеленый свет, через который он не решается перейти, а потом в голове кликает внезапная мысль. Из кармана штанов он достает потрепанную смятую бумажку — вырванный март из мини календаря отеля, а сбоку надпись — адрес Такемичи. Когда до красного света остается десять зеленых секунд, Санзу рысцой переходит дорогу и не останавливается до нужной улицы. Пусть он будет там, — единственное, что бьется внутри него. Даже сердце, кажется, останавливается. И вот он заходит в жилой район и переходит на быстрый шаг перед домом номером 8. Ему нужен номер 11. Он проходит мимо 10-го дома, милой дачи молодых семьянинов, но после длинного забора с предупреждением о собаке следует лишь магазинчик продуктов, а за ним конец района. В растерянности и в нарастающей панике он заходит в магазин и кричит: — Где дом номер 11-й в этом районе! Продавец, студент на вид, занятый кассой, недовольно отвечает: — Нет тут 11-го, домов здесь всего десять. — Но, — Санзу не может подобрать слова. — Мне написали адрес, дом 11-й. — Ну, значит, вас обманули, — немного ехидно сообщает продавец. Вместо разочарования Санзу ощущает, как его распирает злость. — Смеешься надо мной? — цедит он. — Молодой человек, я работаю… — устало отмахивается паренек, но вздох застревает в горле, когда стеллаж с едой, стоявший рядом с Харучие и по его вине разрушенный, с разрывающим тишину их округа грохотом падает на пол. — Ты что делаешь, а?! — орет он, подбегая к упавшим продуктам. Его ноги расползаются от липких внутренностей сырых разбитых яиц. — Я тебе покажу! Санзу истерически хохочет. На уголках глаз проступают слезы, и он торопится покинуть сцену его маленькой безобразной шалости. Как же хорошо без работающего телефона, думает он, убегая непонятно куда, как же хорошо без наркоты, как же хорошо без его напарников, как же хорошо без клубов, как же хорошо без Бонтена, и как же было бы хорошо, не будь Майки. Он не может чувствовать себя стопроцентно хорошо, когда есть Майки, потому что Майки его достанет, Майки его найдет и прирежет, как прирезал до этого всех других предателей. А Санзу предатель. Самый страшный предатель, посягнувший на блондинчика из его кулона, на любовь всей его жизни. Выход только один — убить Майки, пока он не убьет его. Он заходит в такси, с мутным сознанием пытается проанализировать, что он собирается сделать, по ту сторона стекла мельтешат спокойные виды приближающегося пригорода, и он даже не думает сколько о Такемичи, сколько о своем желании жить. Жить хорошо. Жить хорошо без Бонтена. И с Такемичи. Он надеется, что еще увидится с ним. В коттедже Майки тише даже чем обычно. Очень тихо. Он не видит садовника, а ворота открыты. Приближаясь к будке охранника, он замечает кровь на дверце. Санзу ломится внутрь. На кресле лежит тело бедняги с прострелянной башкой. Из кармана торчит пистолет, и Санзу без промедления забирает его себе. Он бежит в дом, поднимается по лестнице уже не так быстро — осторожно, но не трусливо. Дверь в комнату Майки приоткрыта, и Санзу уже не притворяется, что дома может кто-то быть. Никого нет. Горничных и охранника убили, убил их, скорее всего, сам Майки. Вряд ли Такемичи с Казуторой на такое бы пошли. Как и ожидалось, спальня пустует. Кровать несобранная, уходили явно в спешке, либо же стремительно, не собираясь и ничего не планируя. Санзу обводит взглядом помещение, не подмечая ничего особенного, пока он замечает на все том же подносе с полной еды согнутый пополам листок. Это письмо. Сразу же в конце довольно коротенького текста он видит подпись: Твой Такемучи. И Санзу пронзает воспоминание — а ведь действительно Майки обращался к нему как Такемучи! Привет, Майки. Не знаю, получишь ли ты это письмо или нет, но я постараюсь, чтобы оно попало тебе в руки. И если оно все-таки попало к тебе, то тебе стоит знать, что оно проделало долгий путь. Я правда старался понимать тебя. И я до сих пор понимаю. Но не поддерживаю игру, которую ты затеял. Я думал после роспуска свастонов, все будет прекрасно, но ты пошел по другому пути. Тогда я это принял. Но когда ты стал главарем Бонтен, когда ребята из твоей группировки ходят по улицам, насилуют и похищают ни в чем не повинных женщин, я не готов это принимать. И это то, ради чего ты попрощался с Тосвой? Не было и дня, когда я не думал о тебе. Когда я встретился с Казуторой, то понял, что пора. Пора покончить со всем этим безумием, что ты создаешь в моем родном городе. Помнишь, когда ты сказал, что любишь меня? Помнишь, когда ты катал меня на своем байке долгие летние ночи? Помнишь, когда ты рассказывал мне о Шиничиро? Я все помню. Я помню каждое мгновение, проведенное с тобой. Потому что я люблю тебя тоже. Тогда я не решился тебе признаться в ответ, потому что я смущался и боялся. Но сейчас мне нечего бояться. Я люблю тебя. Я жду тебя. Я все еще помню тебя таким, каким ты был ранее, и каким ты по-настоящему являешься. И если ты придешь ко мне, я приму тебя. Чернила на последней строке размыты. Майки плакал. Санзу оседает на пол перед кроватью. Письмо падает с его рук. Он хочет его сжечь, но вместо этого представляет себе Такемичи, сидящим за столом, тщательно подбирающим слова и записывающим эти строки. Он не может поверить, что это тот самый Такемичи, которого он знает, Такемичи, который целуется с малознакомым мужиком в клубе, Такемичи, которого он трахал, Такемичи, который засыпал на его груди — все до единого была лишь его игра, он использовал Харучие, чтобы добраться до Майки. Это даже заслуживает восхищения. Санзу хочет рассмеяться, но смех замирает на устах, как и слезы на его глазах. Он чувствует себя невероятно одиноким в этом пустом деревянном домике, с мертвым охранником во дворе, неведомо куда пропавшими горничными и с растрепанной кроватью позади. А когда он не был одинок? Он всегда был один, и в этот же момент перед его глазами проносятся лица людей: Муто, «старший братец», которого он зарезал, Такеоми, настоящий братец, которого он едва уже помнит, Сенджу, по которой он иногда скучает, Майки, который оставил на нем шрамы на губах и Такемичи, который использовал его. Просто изумительный список людей, которых он, возможно даже, любил, и которых он потерял. Он встает с пола и встает у окна. Где интересно сейчас Такемичи? Вероятно, в Бентли Майки приглушает музыку, которую Сано постоянно ставит на полную громкость, неловко молчит, смотрит на него своими полувлажными глазами (хотя хрен его знает, может быть, этот щенячий взгляд тоже был актерством) и пытается вернуть того, кого полюбил в далеком прошлом, как и Майки ищет в черных волосах Такемичи блондинчика из кулона. Что-ж, так уж и быть. Они заслужили разобраться в себе, потому что это никогда не была история Санзу, это история Такемичи и Майки.