Проблема

      Перед глазами мельтешили буквы, цифры и даже каким-то образом затесавшиеся графики – и Фэн Синь определённо не хотел знать, о чём же там, всё-таки, говорится. Его попросили помочь: отнести это главе другого отдела, который славился своей придирчивостью – на месте принимался проверять отчёты и спрашивать за них с бедного посыльного, который, может, и не знает в них ничего, а если и знает, то всё равно с тем, как спрашивает Му Цин, ответить не сможет. А Фэн Синь его не боялся. Фэн Синь его, в некоем смысле, осаждал. Обрывал, когда понимал, что Му Цин заходит слишком далеко, напоминал, что ему тоже, вообще-то, работать надо, так что вот – почту знаешь, правки скинешь, бывай. И перестань уже моих людей прессовать, они тебя боятся! Спорили они потом на перерывах, если пересекались; препирались на собраниях, придираясь к отделам друг друга; пару раз даже подрались вне работы – кто-то что-то не так сказал, а компания у них (так уж сложилось исторически) общая, разносятся слова быстро, а кулак летит ещё быстрее. Сложные у них отношения, тут ничего не поделать. Но вместе с тем, как ни смешно – крепкие. Достаточно, чтобы назваться дружбой. Хотя, может, так считал только Фэн Синь – они это не обсуждали никогда; очевидным казалось. Но хотелось верить, что они – друзья. В конце концов, столько лет друг друга знать и бок о бок находиться... Не каждая супружеская пара таким похвастать может, не то что приятели. Так что отчасти Фэн Синь вызвался ещё и для того, чтобы просто коллегу проверить: перерыв подходил к концу, а на обеде тот так и не появился. Зная Му Цина, можно было предположить, что он опять заработался и на время смотреть перестал. Трудоголик злосчастный. Фэн Синь хмыкнул под нос – и надавил на ручку аккуратно, чтобы тихо-тихо зайти в кабинет; Му Цин не любил, когда его отвлекали резко и шумно, так что лучше уж тихонько посидеть рядом, пока не соблаговолит заметить. — С-сильнее!.. Всё внутри замерло; сжалось, скрутилось. Это определённо был стон. И стон этот, кажется, принадлежал... Му Цину? — Расслабься, – прозвучало мягко, звучно; несколько игриво. Сложно было не узнать Пэй Мина – того всегда, везде слышно, как бы ни пытался понижать. Фэн Синь сглотнул непонятный ком и осторожно заглянул в щель, не решаясь распахнуть дверь. Внутри что-то полыхнуло горько. Му Цин стоял, оперевшись о столешницу, и прижимал к лицу рубашку, закусывая ткань, чтобы стоны заглушить; белые крепкие плечи, худая грудь – обнажены. Он дышал размеренно, постанывая, и жмурился – очевидно, от удовольствия; всё его обыкновенное строгое лицо выражало напряжённое блаженство с лёгкой толикой боли: сведены и чуть нахмурены брови. — М-Мин!.. – глухо выдохнул, и тут же вновь ткань закусил, заглушая. Пэй Мин за его спиной только усмехнулся: заставил сильнее прогнуться, прижался теснее; опустил ладонь на грудь, надавил, под себя вынуждая изогнуться; склонился к уху чужому, выдохнул: — Отлично справляешься. Раздвинь ноги шире. Фэн Синь вспыхнул, рыкнул; захлопнул дверь. Швырнул документы на стол секретаря – тот скоро должен был вернуться, уж разберётся, куда их, – и скорым шагом направился к лестнице. Никакого лифта. Ему надо отвлечься, и пробежка вниз на пару этажей – неплохое начало. Посреди рабочего дня, прямо в кабинете... И кто? И с кем?! Блять, блять, блять! Голова шла кругом. Му Цин?! Му Цин! Такой строгий, хмурый, закрытый... и прямо на работе! С этим бабником, о похождениях которого не знал... да все знали, поголовно! «Раздвинь ноги шире» — Блядство! – гаркнул Фэн Синь; ударил по стене кулаком; зажмурился. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Это не его собачье дело, кто там, когда и с кем. Отчитает позже за выбор места... наверно. Да. В конце концов, а если бы не он пришёл, а, например, директор? Неважно, что тот глав проверял редко – мог же и зайти, и застать, и увидеть, как эта сука... Как эта красивая лживая сука... выгибается, подставляясь под чужие касания... и дышит через раз... и стонет... Блять. До конца перерыва ещё было время, и он завернул в уборную. Блять, какой позор. Блять. Кажется, у него проблемы – с собой и с Му Цином. Таким... красивым.       ...он так и не сказал ничего; не написал – никому из них. На сей раз даже правки не получил, хотя это уже стало традицией: он приносит, Му Цин проверяет, остаётся недоволен, высылает правки подробные, объёмом едва не больше самого документа, он всё делает по ним, сдаёт... Но, конечно, Му Цин понял, кто их застал; интересно, как он ещё дверь ему не сломал тем хлопком – трещало угрожающе. Кажется, конец их общению. Кажется, конец. Фэн Синь потёр переносицу и выдохнул. Кажется, у него проблемы. И главную из них зовут Му Цин.       ...смотрел Се Лянь растерянно – и очень, очень сочувствующе. Не понимал, что происходит с другом, но видел, что тому отвратно; гладил по плечу, пододвигал ближе кружку горячую с драконом – личную, фэнсиневу кружку. Тот хмурился, силился что-то сказать – качал головой, вздыхал. И залпом выпивал содержимое. Как будто чаем такое перебьёшь, как же. — На работе проблемы? – издалека зашёл; знает, что в это лезть не надо, но не знает, как иначе начать. Фэн Синь ему, честно говоря, благодарен – и, подумав, неопределённо качает головой. Вроде и нет; но – да? Се Лянь понятливо ахает и подвигает тарелку с печеньем; по крайней мере, представлено оно было как печенье. Выглядит скорее как путь в один конец с острым отравлением. Но и за это Фэн Синь благодарен безмерно. — Что-то с Му Цином, да? Всё видит, всё понимает; сам их сдружил. И вдруг – прорывает. — Он трахался с другим, – слова падают тяжело, с грохотом; с гневным рокотом. – Прямо на работе, представляешь?! Подставился этому... Нет, ты пойми – Пэй Мин отличный парень, а его выебоны – его дело, и поебать мне, с кем он там и где, но не с... не с Ним же! Имя не даётся. Имя – табу. — Я прихожу к нему с отчётом, и он же знает, что я часто в это время прихожу, знает! Даже на обеде не появился! Получается, они так... Блять! – он бьёт кулаком по столу, вскакивает, от стенки к стенке ходит. – Что он в нём нашёл вообще?! В пустозвоне?! Тут только молчание – достойный ответ, но Се Лянь, поймав взгляд озлобленно-грустный, пожимает плечами: я и сам не знаю, что он там нашёл, я ведь и Пэй Мина этого не знаю толком. — Он же знает про его блядки! Про них все знают, даже ты и Хуа Чэн тво... прости, прости. За своего партнёра Се Лянь грудью ляжет, и даже малейший намёк на принижение того зажигает в его взгляде недобрый огонёк. Фэн Синь поднимает руки: виноват, виноват, классный мужик, ноль претензий. — ...ну не может же он таким тупым быть, чтобы верить, что уж его-то не кинут! А если кинут – что будет? Он плохо понимает Му Цина, но почему-то уверен, что... — Он же... он сильный, конечно, но он же, ну... не справится. Он не справится, понимаешь? Если его используют. Он же, ну... ты знаешь. Слова путаются, язык запинается; сложно говорить о Му Цине. Очень, очень сложно. Ком в горле мешает; откуда он там вообще? Се Лянь протягивает ему печенье и Фэн Синь принимает бездумно, отправляя в рот. — Так ты... волнуешься за него, – спокойно уточняет друг, поглаживая по руке. – Злишься, потому что могут обидеть? Обидеть? Это Му Цина-то?! Печенье встаёт поперёк горла. Фэн Синь медленно начинает осознавать, что же именно он ест. — Да кто его обидит? Этот?.. Нет, ты бы только слышал их! «Разведи ноги шире»! – передразнивает он ядовито, скривившись. – Себе разведёт пусть, долбоёб, а его не трогает! И так его там сложил так... Ты бы видел только! Ты знаешь, какой Он гибкий?! Се Лянь неуверенно качает головой — Пэй Мин?.. — Да нахер он пошёл! Му Цин! Наконец-то срывается имя; горькое, сладкое. Сердце заходится. — Он же едва не лёг на стол, а этот его чуть не впополам сложил! Оттягивал назад, дышал в шею, шептал на ушко всякое... Фэн Синь скрипит зубами. Сглатывает. В следующее мгновение несётся к туалету. Да из чего, ради всего святого, это печенье?!.. Когда он вышел, порядком побледневший и позеленевший, оказалось, что явился второй хозяин квартиры. Хуа Чэн смерил его мрачным взглядом – и видно сразу: в курсе. Уже в курсе. И жалеть не будет. — У тебя проблемы, – констатирует, придвигая к себе тарелочку с "печеньем"; Се Лянь тянется было забрать, встревоженный, но его руку перехватывают и нежно сжимают, а биологическое оружие местного назначения поглощается с аппетитом, от которого невольно становится жутко. Но не это сейчас главное. — Да, – признаёт Фэн Синь; вздыхает, качает головой, скрещивает руки. – У меня проблемы, блять. — Ты ревнуешь. — А ты жрёшь отраву. Фэн Синь не особо удивляется, когда его выставляют вон. Всё же это было ожидаемо – эти двое друг за друга и не такое могут, он-то знает... Се Лянь напоследок его обнимает, извиняется многократно за печенье, просит держать в курсе. Но главное – ему помогли понять простую истину. Он, чёрт возьми, ревнует. Ревнует Му Цина. Б л я т ь. Он хочет быть тем, с кем тот проводит перерыв; тем, с кем тот закроется в кабинете, забыв обо всех; тем, кто заботится о нём, прижимаясь со спины, и... И не надо ему, чтобы ноги разводил! Щёки горят, пока он идёт по улице куда-то. Да, не надо. Он не собирается пользоваться. Он просто хочет быть рядом, просто хочет быть... — Ты в себе? – звучит растерянно и напряжённо извне. Фэн Синь вскидывает взгляд. О. Время для ещё одной кошмарной ситуации? Му Цин стоит перед ним, прижимая к себе пакет из пекарни, и хмурится неуверенно. Ком внутри становится таким большим, что трудно дышать. — Се Лянь занят сейчас, – вместо приветствия говорит. – С Хуа Чэном и... выпечкой. — И поэтому ты идёшь, пугая народ, и бормочешь моё имя? Ой, блять. Фэн Синь невольно скользит взглядом по шее белой – ищет следы дневного безумия. Чисто, чисто, чисто... Ни пятнышка. Но, может, под рубашкой, там, где коллеги не увидят... Его взгляд поймать легко, понять – тоже. Му Цин ёжится, краснеет (красивый) и вздёргивает нос. — Ты мне дверь сломал. И вдруг так обидно становится: за себя, за свои дурацкие чувства; так, словно они в универе или школе снова, а не взрослые люди на серьёзных должностях. — А ты мне – сердце. Того передёргивает от неожиданности; во взгляде застывают вопрос и испуг. Интересно, в первый раз он на Пэй Мина так же смотрел, или сразу согласился? Фэн Синю, так-то, наплевать, просто мысль вдруг проносится. Неприятно. В руки впихивают тот самый пакет, тёплый и пахнущий талым сахаром, а его самого ловят за плечи и притягивают ближе, внимательно осматривая. — Ты что себе там надумал, а?! Возьми себя в руки. Не говори глупостей, только не поддавайся... — А я уверен, что у меня больше, чем у него. Блять! Му Цин в глубоком шоке: глаза распахнуты, пальцы сжимают почти судорожно, и даже рот приоткрыт. Не понимает. Фэн Синь – тоже. От запаха свежей выпечки сводит живот, и он позорно громко урчит, делая ситуацию ещё более нелепой. Стоят два идиота посреди улицы, смотрят друг на друга: один – в совершенном непонимании, другой – побитой собакой. — Больше... что? – осторожно уточняет Му Цин. Может, всё не так плохо, может, у него воображение разыгралось, может... Фэн Синь к его лицу придвигается, смотрит тоскливо (ну зачем ты надо мной издеваешься?) и на ухо шепчет глухо: — Член. И, в отличие от Пэй Мина, встанет он только на тебя. — Чт... – миг, осознание; вспыхивает весь. – Ты, блять, нормальный?! Он матерится редко, но тут уж никак нельзя без. На них шикает проходящая мимо женщина с ребёнком; Му Цин холодно бросает извинение и утаскивает коллегу в переулок поблизости, где припирает к стене грязной – так, что дыхание сбивает. — Что. Ты. Выдумал?! — Почему ты не говорил, что по парням? – Фэн Синь морщится от удара, но руки заняты, и почему-то ему этот пакет очень важно сохранить; после "печенья" съедобная еда ценится в разы сильнее. – Я думал, ты... — Ты, блять, слепой идиот, – шокировано выдыхает Му Цин. И Фэн Синь вспоминает. Вспоминает, как на чужом запястье в июне появляется каждый раз широкий наруч тканевый шестицветный, над которым он шутил; вспоминает, как в школе ещё Му Цин пулей из раздевалки вылетал раньше всех; вспоминает, как... как много было знаков, которые он считал шуткой и высмеивал по-доброму. — Нет у меня ничего с Мином, идиот, – шипит, помрачнев; слишком много дал понять. – У меня спина болит в последнее время часто, а он, уж представь себе, здорово умеет с этим помогать. Придурок, – выплёвывает и отпускает; одёргивает рукава, опять пряча запястья и ладони – эта привычка с годами не ушла. Смотрит зверем. — А если ты ещё раз пошутишь про мою ориентацию и свой... – презрительный взгляд вниз, от которого стыдно становится, – ...я тебе лицо разобью. Наслушался. И уходит – гордо; острый. Фэн Синю паршиво. От запаха выпечки теперь воротит. От себя – сильнее.       ...неделя проходит тихо. Высылают правки, отдел их исправляет; отчёт относит кто-то из подчинённых – у Фэн Синя голова раскалывается каждый раз при одном лишь упоминании Му Цина. Краем уха потом слышит – документы теперь только через секретаря, не лично. Отдел выдыхает; Фэн Синь хмуро утыкается в монитор. Работается отвратительно. Обедается одиноко. Только слышен голос яркий – Пэй Мин треплется о чём-то, снова донимая Ши; раздражает. Раздражает, что такой, как он, курирует их отделы. Раздражает, что он обладает какими-то там невероятными навыками массажа, которые доводят аж до стонов. Раздражает собственная беспомощная злость. Фэн Синь заедает свою злость содержимым того самого пакета; у Му Цина прекрасный вкус в выпечке. У Му Цина в целом вкус прекрасный, и сам Му Цин – пре... — Да ты издеваешься. ...дурочный. Смотрит недовольно, держится на расстоянии; хмурится, губы поджав. Красивый такой. На губах невольно расползается нелепая улыбка. Фэн Синь неловко прячет недоеденную плюшку в рюкзак и, утерев крошки с лица и вытерев руку о свитер, протягивает её. Му Цин вскидывает брови; впечатлён. — У тебя моё имя теперь вместо брани? Опять бормотал. Заклинило? Это просто надо пережить. Он упрямо протягивает руку. — Я виноват. Ты не шл... – стоп, стоп! Едва успевает закусить язык. Глаза Му Цина округляются, а скулы краснеют. — Да ты в край уже дол... А ну встань! – почти испуганно. Фэн Синь мотает головой и остаётся на колене. — Я виноват! Очень перед тобой виноват! Они не так далеко от офиса, и им просто несказанно повезло, что Му Цин одним из последних уходит. — Ну-ка встань! Земля холодная! – хватает под руки, присев, тянет наверх; пыхтит. – Я тебя в дурдом сдам, ясно тебе?! Совсем уже рехнулся... Ну-ка руки!.. А Фэн Синь обнимает только крепче; удерживает, прижавшись, и виновато очень смотрит в красивые-красивые тёмные глаза. В них отражается так много. Такие... такие!.. Му Цину не по себе, и он, пытаясь вырваться, от души наступает на ногу. — Блять! — Сам такой! – неожиданно-обиженно; аж заглушает боль. Фэн Синь смотрит с немым вопросом, кривясь, и косится вниз – надо ноги переставить, а то ковылять ему неде... — Сам ты ш.... шлюха! Годы идут, а некоторых слов он всё ещё избегает. Остаётся лишь вздохнуть и кивнуть. — И в этом я тоже виноват. Я кругом перед тобой виноват. Му Цин. Тот смиряется; перестаёт вырываться, только смотрит... устало и оскорблённо. Даёт себя обнимать. Слушает. Ждёт. — Чего ещё? — Давай встречаться. Это же так делают? Фэн Синь плохо помнит, но радуется, что хотя бы голос не скачет. Му Цин смотрит очень, о ч е н ь внимательно. — ...ага. Что-то не очень это на согласие похоже. Пока Фэн Синь пытается понять, что скрыто за этим загадочным взглядом, жертва внезапной симпатии выуживает телефон, ищет что-то; поглядывает краем глаза на коллегу; кликает кнопку звонка и подносит к уху. Фэн Синь, вообще-то, подслушивать не любит, но они стоят так близко, что хочешь-не хочешь, а услышишь: — Здравствуйте! Вас приветствует приемный покой... Да ну нахуй! Счёт идёт на секунды: разобьёт – пошлют, заберёт – подерутся, заспорит – только убедит. Он ставит на кон всё. И целует. Прижимает к себе, накрыв нежно щёку; жмётся губами к губам, сминая; смотрит отчаянно. — Алло? Вы ещё там? Му Цин приоткрывает рот – от удивления, возмущения? Но он рискует – углубляет; прижимает крепче. — Вам нужна помощь? Вслепую сбрасывается вызов, вслепую убирается телефон. Му Цин прикрывает глаза и отвечает ему – целует, целует, целует! Обхватывает, путается в лохмах; прихватывает губы; осторожно ласкает языком. Фэн Синь стоит лишь потому, что держит его; потому, что держат его самого. Оказывается, он так хотел этого. Оказывается, он так мечтал... Когда поцелуй разрывается, Му Цин его не отпускает – прижимается лбом ко лбу, дышит горячо – прямо в губы. — Если это шутка такая... – зыркает зло; со смутной надеждой на лучшее. Фэн Синь не сдерживается – целует ещё раз. — Нет. Давай встречаться? Ответом – глухой смех; покачивание головой; неуверенный поцелуй в уголок губ. — Давай. Только дверь мне больше не ломай. Фэн Синь обнимает покрепче, растирает мягко строгую спину. — Я тоже... немного умею, между прочим... — Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы? — Да иди ты!