— Зачем тебе дела о самоубийцах, Ацуши-кун? — спрашивает невзначай госпожа Акико, когда парень пробегает мимо неё с документами и счастливой улыбкой, воодушевлённый новым делом о кончающих с жизнью людях. Парень замирает, не теряя своей улыбки.
— Ну, я же постоянно с Дазаем шатаюсь, привык уже к его замашкам и наклонностям, вот и интересно стало. Заодно неплохая практика, учитывая, сколько раз я его из петли спасал.
— Ну, это верно. Тогда работай не покладая рук, чтобы от перегрузки работой ты смог попасть ко мне на лечение, — женщина усмехнулась, завидев, как плечи юноши дёрнулись в нервном жесте.
— Спасибо за заботу, — Ацуши быстро взял себя в руки, убегая по коридору дальше.
Лёгкий надрез, самый первый в его жизни, который он наносит сам. Пальцы совсем не дрожат, сжимая острое и холодное лезвие, две багряные капли лениво падают на кафельный пол, а за тонкой струйкой на запястье рана сразу же затягивается, вызывая у парня хищный оскал и недобрый блеск в собственных глазах. В ванной раздаётся утробное рычание дикого зверя, Ацуши прекрасно владел своей способностью, переняв от живущего внутри хищника некие дикие повадки. — Ацуши? Всё в порядке? Стук в дверь на миг вырывает его из мыслей, потускневший сразу же взгляд лилово-золотистых глаз злобно смотрит на преграду, за которой стоял источник звука. Изуми Кёка, милая добрая девочка, искренне за Ацуши переживающая. Сейчас она уже подросла и была подростком, но своего добродушия по отношению к юноше-тигру не утратила. Порой Ацуши даже подмечал на её щеках забавный румянец и стыдливо отводящийся от него взор, прячущийся в длинной тёмной чёлке. Нравился видимо он ей, жаль только, что не взаимно. Она была и по сей день его соседкой по комнате, что раздражало самого Ацуши. Они молодые люди которые имеют право на личное пространство в конце концов, но просить директора выделить ему другую комнату Ацуши не смел, внутренние устои до сих пор не позволяли обращаться за помощью, даже если он имеет на неё право. Жаль, что от своего соулмейта он не перенял уверенности в своих желаниях и требованиях. Всё ограничивалось лишь решимостью лишить себя жизни. В последнем деле банальное вскрытие вен с особым узором из ран ничего не давало юноше, ведь тигр залечивал эти раны, как раздражает. Теперь он понимал, почему попытки Осаму кончались неудачей. Только вот у него-то не было внутреннего зверя, спасающего от неминуемой гибели, что уж говорить о ступоре болевого порога. Он даже боли не чувствовал, ничего не ощущал, кроме безразличия. — Всё в порядке, Кёка-чан, я скоро выйду, — Ацуши делает более глубокий порез, желая добраться до пульсирующих в страхе вен. — Хорошо, прости, пожалуйста, за беспокойство, — слышатся удаляющиеся шаги и тигр снова рычит где-то внутри, не желая выдавать своей сущности перед соседкой по комнате. Ацуши делает очередной порез, оставляя лезвие в ране. Оно больно покалывает, но Ацуши кажется, что эта боль щекотливая и забавная, ничуть не страшная. Он не ощущает её на самом деле, скорее это психосоматический эффект иллюзорно накладывающий какие-то лёгкие ощущения, флёр боли, которой на самом деле нет. Он проводит языком по остывшей алой дорожке на своей коже, пробуя собственную кровь на вкус. Глаза немного покалывают, и он чувствует, как его зрачок сужается в мелкий кружок, становясь более тигриным. Кажется, даже зверь внутри уже не противится закону родственных душ. И кто из его окружения может быть таким помешанным на суициде? Забавно это.— Ацуши-кун? Что это за полосы?
Дазай как-то странно, даже немного испуганно смотрит на угольно-чёрные полосы, покрывающие тыльную сторону ладони Накаджимы. Да и запястье тоже. Хаотичные чёрные полосы, похожие больше на…
— О, в последнее время, если я использую способность, полосы моей звериной натуры переносятся на кожу. — Ацуши великолепно научился врать.
На самом деле они появляются от использования лезвий, если у человека простого на коже останется белый мерзкий шрам, то у Ацуши это всего лишь чёрные тигриные полосы, ведь он сам — тигр. Белый, редкий, прекрасный тигр.
У Накаджимы жемчужно-белая кожа, с возрастом, словно бы становилась она у него лишь белее. И полосы выглядят так, словно чёрные линии тигра на белом полотне шерсти.
Только шерсти у Ацуши в обычном состоянии нет.
Полосы, полученные от попыток вскрытия вен и просто надрезов ради необычного украшения кожи.
— Правда? Ты полон загадок, тигриный парень!
У Дазая нервная улыбка. Словно бы он испытывает неловкость и…
…страх перед ним. Прямо как Ацуши во времена, когда он только появился в агентстве.
Ацуши чует это и от ощущений по коже бегут мурашки, хочется засмеяться, но он держится, ровно так же, как и от своего привычного тигриного рычания. Тигр, запертый в клетке социума, прекрасно к ней приспособившийся, прекрасно знающий, когда можно обнажать клыки дабы не наткнуться на настороженные людские взоры в свою сторону.
Интересно, а что почувствует Дазай, когда поймёт, что Ацуши — его родственная душа.
И что он почувствует, поняв, что на своей шкуре Ацуши буквально побывал им.
Тигру и правда было интересно.
Недавнее дело было о прыжке с крыши, в голове звучит шелест страниц из папки с документацией по делу, биографией самоубийцы, распечаткой звонков и переписок, от руки записанные показания друзей и родителей… Всё это напоминало тигру шелест листвы глубоко в лесу при дуновении ветра, играющего на них свою необычную природную мелодию. Ацуши выходит из ванной, не забыв убрать следы своего озорного и опасного для простого человека баловства. Лезвие прячет в маленькую коробочку, которую носит в кармане брюк. Кёка приготовила вкусный ужин, удовлетворив запросы тигра к поеданию мяса, она даже сама в магазин сходила, чтобы отблагодарить юношу за недавнюю помощь в одном из дел, за что Накаджима был ей благодарен, как за понимание, так и за подобную заботу. Из-за звериной натуры он полюбил больше есть мясо, хоть и спорил с тигром внутри себя относительно таких продуктов как рис с чаем, зверь напрочь отказывался есть рис, если к нему не будет подан стейк средней прожарки, приходилось идти на компромиссы и тратиться на продукты больше обычного. Но Ацуши уже привык. Не он ведь виноват в такой способности, что соединяет его человеческую личность со звериной. Поздно ночью, убедившись, что соседка крепко спит, тигр выходит на улицу через окно на кухне, с помощью способности обращая свои ноги в звериные лапы, прыгая по крышам в поисках подходящего места пылающего тысячью огней города. Самая высокая точка находится не сразу и Ацуши совершенно не волнует, если он попадётся в поле зрения камер, он просто хочет повторить то, что придумал. Недавнее дело было о прыжке с крыши. И натура родственной души требовала уважить одно маниакальное любопытство, будоражущее в жилах кровь.Я ведь тигр и у меня есть регенерация. Раз я могу вернуть даже оторванную ногу… Что будет, если я сброшусь с самой высокой точки в городе? Прямо туда, вниз… Будет больно? Насколько? Я умру? О, как было бы прекрасно!
Перебрав от Дазая его помешанность на самоубийстве, Ацуши начал лучше его понимать. Теперь в его голове постоянно вертелось правило:Я заслуживаю смерти.
Внутри всё сжимается, стоит взору упасть на огни ночного города. Здесь было так красиво, что Ацуши не сдержал улыбки. Никто и никогда не задумывался над поведением Осаму, не искал подвоха и не подмечал детали. Ацуши же, поняв связь их душ, начал понимать и самого Дазая. Ему даже было интересно, как быстро детектив догадается, что его родственная душа именно он. Судя по всему, пока что с этим было туго. — Тц, надеюсь, он не перенял мою юношескую тупость, — раздражение в голосе совсем не удивляет, ведь Ацуши так и не умер до сих пор, что немного действовало на нервы. Он хотел встретиться со Смертью. Казалось, что они давние друзья и эта наглая подружка просто отказывается принимать приглашение на чай, пряча в капюшоне свою издевательскую, но такую прекрасную улыбку. Когда родственные души всё же находят друг друга после точки резонанса, к ним возвращаются их собственные личности. Но они помнят ощущения, что испытывали, будучи «воришками» частичек своих соулмейтов. Ацуши понимал, что, если Дазай догадается, то всё изменится. Это будет уже их личной точкой невозврата. Потому что Ацуши понимает… Осаму Дазай — никогда и никого к себе близко не подпускал. А тут его душу буквально напялили на себя, да и кто? Ацуши Накаджима, паренёк из приюта, которого он только-только спас из пучины тьмы, сам же в ней увязнув уже по горло. Он не был спасателем и никогда к этому не стремился, но Ацуши верил, что спас его именно Дазай. Не мог не верить, даже если этот человек был с гнильцой и использовал его в своих целях, даже если ему было плевать на него. Ацуши блуждал во тьме без выхода, а Осаму, буквально живущий в ней всю жизнь, просто встретил его и показал выход, сам же предпочитая оставаться в ней дальше. Путеводный истерзанный свет, который сам знает как выбраться, но не хочет. Да и зачем? Ему нет смысла жить, нет резона. И с каждой секундой существования, Ацуши начинал понимать почему. Однажды он сказал юноше:Не жалей себя. Если начнёшь барахтаться в жалости к самому себе, жизнь станет бесконечным кошмаром.
И Ацуши понимал. Жизнь и так сущий кошмар, а сказанное однажды наставником было вырвано из контекста собственного существования. Возможно, Осаму и жалел себя, со временем предпочитая игнорировать это как слабость, иначе бы он просто мог напоказ выставлять себя настоящего, что было ему не на руку.Человек боится смерти, но в то же время его к ней влечёт. Она не перестаёт быть продуктом потребления как в реальном мире, так и в художественном. Это одно из событий в нашей жизни, от которого не сбежать. Поэтому я так стремлюсь к ней.
— Интересно, как быстро я достигну земли? Ацуши смотрит вниз и усмехается. Делает шаг к самому краю и чувствуя кожей прохладный ночной ветер, сигает прямиком вниз. Усталость и вселенская печаль, заточённая в маленькой человеческой душонке, позволяющая сердцу болезненно сжиматься. Это ли чувствует самоубийца? Ну, смотря какой. Ацуши же не чувствовал ничего. Смотрел пустым взглядом в небо и ждал, когда с глухим ударом его тело шмякнется об асфальт, что-то с хлюпающим звуком внутри лопнет, кости сломаются, а свет жизни в глазах угаснет, окончательно позволив на устах запечатлеть предсмертную, но искренне счастливую улыбку. Это ли есть очищение от «скверны» что пала на долю одного человека? Ацуши, даже приблизившись через связь к душе Дазая, не винил его. Виноватых в этом мире, по сути дела, нет. Каждый прав по-своему и каждый по-своему виноват. Тигр предвкушающее рычит и сигает прямиком вниз, закрывая глаза, словно в блаженном райском сне, жаль только, что крылья за спиной не вырастут и в небо он не взмоет словно птица, было бы забавное зрелище: тигр с крыльями. — А, значит вот как… Ацуши переворачивается в воздухе, совсем не контролируя свои действия, и в итоге приземляется как кот. Элементарно на четыре лапы, сделав в воздухе кульбит на автомате, видимо, сработал внутренний инстинкт самосохранения. Это как с его недавней попыткой на неделе утопиться. Тело, идущее прямиком ко дну, даже если к нему привязан тяжкий груз, на автомате человек начинает брыкаться в потуге сорвать с себя верёвку и всплыть на поверхность, откашлять воду из лёгкий и наполнить их необходимым для жизни кислородом. Ацуши поднимается, лениво потягиваясь. Видимо, сброситься тоже не получится. Интересно, у Осаму так же? Он ведь столько пытался, но никак не выходило. Может быть, это и есть родственная душа, шкуру которой ты примеряешь до точки невозврата? — О боже! Вы в порядке? Ацуши нервно передёргивает плечами. Не ожидал он увидеть свидетелей. — А, да, — парень натягивает на лицо привычную улыбку, которая прячет его безразличие, успокаивая внутренние тревоги тех, кто, может быть, за него беспокоится. Если вообще беспокоится. Несчастный прохожий был так напуган свалившимся с крыши парнем, который ещё и приземлился на четыре звериные лапы, что не сразу сообразил, пытаясь вникнуть в объяснение всё так же улыбающегося юноши. — Следственный эксперимент. Я из детективного агентства, я эспер, так что не умер бы. Простите, что напугал, мне казалось, людей сейчас на улицах нет. — А… ну вы… напугали… «Заладил, бесит.» Всё разрешается довольно быстро и Ацуши, вежливо поклонившись и ещё раз извиняясь за свою выходку, старается скрыться с места своего личного преступления, потому что слишком уж набожным оказался свидетель. Вряд ли он переживал за него по-настоящему, скорее, просто не хотел оказаться рядом с очередным самоубийцей и чувствовать на себе давление внутренней совести вкупе с осуждением общества, если бы выяснилось, что он не вызвал ни скорую, ни полицию, а просто прошёл мимо. Таковы уж люди со своей натурой, ничего не поделаешь. Наверное несчастному прохожему сейчас даже легче стало и вслед тигру он смотрит уже с нескрываемым во взгляде презрением. Ацуши совсем не хочет возвращаться, огорчённый тем, что все его попытки расстаться с жизнью неудачны. Обидно и досадно, но не сказать, что прямо-таки паршиво. Может быть, так просто надо и когда к нему вернётся частичка самого себя, он будет бояться того, что с собой делал. Напоминанием будут служить лишь угольные полосы на запястьях и ладонях, а ещё оставшиеся в голове слои воспоминаний. Прожитая за несколько дней чужая жизнь и осадок понимания на душе, почему человек именно… такой, какой он есть. Ацуши казалось, что он сейчас понимает своего бывшего наставника так хорошо, что невольно он даже не сразу ощутил две влажные дорожки собственных слёз на щеках. Сердце болезненно сжималось, ведь флёр понимания несёт в себе душевные тяжкие раны, в то время как у Накаджимы за свою жизнь личных было полно. Казалось, что он не выдержит всего этого. Так много боли, своей и чужой, это невыносимо давит, уничтожая морально.Тяжело нести на плечах чужой груз пережитых грехов, когда сам ты являешься не более чем воплощением омерзения к самому себе.
Ацуши слышит шум воды и замечает, что стоит на мосту, с которого вчера пытался сброситься и утопиться, но, как уже было привычно, ничего у него не вышло. Ночью в Йокогаме так спокойно. Несмотря на то, что тёмное время суток является достаточно опасным, Ацуши чувствовал себя спокойно. Прямо как тигр в дикой природе. Ему даже если и грозит опасность, то явно минует стороной. — Может поднять архивы старых дел о самоубийствах? Если куплю любимую книгу Осаму это вызовет подозрения, — Ацуши устало зевает, неторопливо двигаясь прочь от моста. Он не знает куда идёт, просто верит своим ногам. Слёзы постепенно высыхают, оставляя после себя на губах неуместную горечь. Ацуши вспоминает, как впервые ощутил подобный вкус, когда его спалили за курением.— Ацуши? Ты что…
Парень даже поперхнулся, когда за спиной раздался знакомый голос. Откашлявшись и бросив окурок на землю, юноша поднял взор на своего наставника, который, в изумлении округлив свои глаза, смотрел на него не моргая.
— Дазай-сан, так и коньки отбросить можно. Вам бы это и скрасило очередной день, но не припомню, чтобы в планы входило доведение до инфаркта другого человека, — Ацуши огрызается без запинки, а затем ищет в сумке бутылку с водой, чтобы не чувствовать покалывания в горле из-за кашля.
Дазай, казалось бы, колкость пропустил мимо ушей.
— И как давно?
— Не помню, если честно. Ещё со времён приюта, — юный эспер усаживается на один из металлических ящиков, которые готовились к погрузке на борт корабля, он бы и не подумал, что сегодняшнее дело с помощью портовой мафии закончится раскрытием его тёмного дельца.
Если честно, он помнил. Первую сигарету Ацуши попробовал окровавленными, разбитыми, ещё совсем детскими губами, когда кто-то из старших воспитанников приюта «пожалел» избитого мальца. В тот раз Ацуши не чувствовал горечи, не задыхался от первой затяжки. Он ничего не чувствовал кроме металлического привкуса собственной крови.
С тех пор и курил. Это помогало не плакать. Помогало отвлечься и игнорировать чужие слова вкупе с насмешками, помогало терпеть боль от пыток, просто помогало спастись от кошмаров.
— Ты ведь врёшь мне, Ацуши-кун.
Не спрашивает, а утверждает. И взгляд его такой холодный, что, Ацуши в ответ на это лишь усмехается, не чувствуя от наставника раздражения и опасности. Ему просто наплевать, Осаму явно не тот, кто должен его пытаться за что-то принизить или поучать.
— А какое Вам дело? Никакого. Не пытайтесь притворяться, Дазай-сан.
Дальнейший вечер и окончание дела прошло в тишине, даже Накахара-сан удивился хмурому виду Осаму, который не стал его в этот раз даже пытаться подколоть. А Акутагава, пришедший лишь увидеть Осаму, наткнулся на звериный озлобленный, прямиком направленный на всё живое взгляд и поэтому вызвал тигра на тренировочный бой, чтобы тот выпустил пар.
Новый двойной чёрный дуэт действовал настолько слаженно, что это просто поражало.
Хоть раньше Рюноскэ и Ацуши были готовы друг другу перегрызть глотки, но, повзрослев, они стали отличными напарниками. И, можно сказать, что друзьями.
Поэтому в тот вечер Ацуши сделал последнюю затяжку перед сном, забыв о взгляде Осаму и его вопросах.
Попался с поличным и чёрт с ним.
От слёз горечь ощущалась такая же. Только вот легче от них не становилось. Этой ночью по Йокогаме блуждал одинокий юноша-тигр, так ничего своей родственной душе не рассказавший, сжимающий по утру, вернувшись в общежитие, собственное горло от странного мерзотного ощущения, что поселилось в его сердце.А и правда… Почему я ему не могу рассказать? Что за игра в кошки-мышки?
Но дверь он не успевает открыть, потому что из его комнаты выходит весь растрёпанный, с синяками под глазами от недосыпа, со страхом, настоящим, не поддельным в глазах страхом Дазай Осаму. — Ацуши! Он говорит на одном выдохе, тут же налетая на парня с объятиями, прижимая ошарашенного Накаджиму к себе как можно ближе, словно желая раствориться вместе с ним в туже секунду. Осаму никогда не снились реалистичные кошмары с примесью чужих воспоминаний. Осаму никогда не думал, что судьба подарит ему родственную душу. Осаму никогда бы не подумал, что сделает своим существованием этой самой душе только больнее. — Почему ты не сказал… Я тоже хорош… идиот…идиот! У него истерика. Впервые в жизни самая настоящая истерика. Ацуши не чует поблизости Изуми, значит, Дазай был в их комнате один. Сколько он там торчал? Почему? Что он там забыл? И главное… почему его сердце так бешено стучит, желая проломить грудную клетку? — Д-дазай-сан, успокойтесь, дышите глубже… — Я никогда и подумать не мог, — Дазай старается, правда старается взять себя в руки и нехотя отстраняется от парня, сжимая свои ладони на его плечах. Ацуши впервые видит слёзы бывшего наставника. И искреннюю, но такую до жути пропитанную болью и страданиями искреннюю улыбку. Ацуши кажется, что, не рассказав об их связи сразу, он сделал что-то глупое. И когда чужие губы, солёные как море касаются его собственных, пропитанных горечью, полосы на руках начинают нещадно болеть. Дышать становится тяжело, как будто он рухнул под толщу воды и не может выбраться. Но Осаму не отпускает его, продолжая целовать, лаская нежное нёбо своим языком. И Ацуши не замечает вновь бегущих из его глаз слёз, позволяя углубить поцелуй и хозяйничать своему соулмейту как ему вздумается. Боль пройдёт, обязательно, а каждый необычный шрам будет покрыт поцелуем. По крайней мере, Ацуши хочет верить, что так будет.