(In)sensitive

      Шикаме совсем не больно.       Что вообще теперь может значить это слово - "боль" - для того, кто лишился самого дорогого, что у него было? Отец, потерявший своё дитя, знает о боли больше, чем кто угодно другой. Много ли он может рассказать об этом чувстве? Ничего. Шикама уже много веков не вспоминает это слово, оно ему ни к чему.       Шикаме совсем не больно.       Даже когда полуденное солнце опаляет кожу, даже когда выжигает его наполненные чистейшим золотом глаза. В самом деле, это не больнее укуса насекомого. Насекомые, к слову, так и роятся кругом - строят свои дома, куда-то всё время торопятся, к чему-то стремятся. Плодятся так стремительно, что сосчитать их всех кажется непосильной бессмысленной задачей, - всё как и завещал Бог. Это жужжание человеческих голосов не вызывает ни единой эмоции - в конце концов, знает Шикама, насекомое всегда можно прихлопнуть лёгким взмахом руки.       Шикаме совсем не больно.       Глубоко под тем местом, где он поселился со своим юным выводком, есть большая комната, наполненная всем тем, до чего человечеству ещё предстоит пройти не один десяток вех развития. И всё это - знания, технологии, - не имеет никакой ценности в сравнении с простым стеклянным коробом в самом центре. Именно там покоится средоточие всей боли и любви, надёжно запечатанное за слоем стекла, с лёгкостью способного выдержать обрушение здания и что-то гораздо, гораздо хуже. Этот стеклянный ящик ещё переживёт апокалипсис без единой царапины - всё потому, что именно там то самое, драгоценное, спрятано от грязи этого мира. Даже если оно никогда не откроет глаза - Шикаме всё равно: бессмертному существу попросту чужда концепция "никогда".       Шикаме совсем не больно.       Этот неугомонный шумный мальчишка стискивает рукав его одеяния, должно быть, даже не замечая, что впивается в кожу под слоем ткани - в хрупких детские ручках воистину нечеловеческая сила. Он нагло требует сделать его выше и сильнее. И вторую порцию похлёбки сверху. Занятный экземпляр, не отличающийся ни высоким интеллектом, ни безупречным поведением. Единственный ребёнок, с которым никак не выходит поладить. Его собственное создание, по иронии судьбы, не унаследовавшее от создателя, кажется, ничего. Ничего, кроме одной черты, вынуждающей его разделять любовь Шикамы к тому самому драгоценному сокровищу в стеклянном гробу. Ю продолжает вопить, и Шикама, слегка разморённый полуденной жарой, думает, что в такие моменты понимает Ною: даже с бесконечным ангельским терпением сложно удержаться и не оторвать эту дурную голову, вопящую так громко, как не вопит ни один раб, корчащийся в самых страшных муках. Шикама треплет неугомонного мальчонку по смоляным волосам, зная, что ему всё равно не долго осталось - до следующего эксперимента чуть больше двух недель, пускай ещё немного поживёт. А расходников в любом случае бесконечно много - целый подвал заготовленных заранее глаз-эмбрионов.       Шикаме совсем не больно.       Он продолжает спокойно улыбаться, отрывая брата от сестры и уводя с собой. Он улыбается, на веки покидая своих отпрысков, которые так отчаянно жаждут его внимания, его признания, его любви. Он не может дать им то, чего у него нет, и его это совсем не беспокоит. Их роли сыграны, и теперь они должны оставаться за кулисами до тех пор, пока снова не понадобятся своему демиургу. Ашера улыбается и доверчиво льнёт к его руке - Шикама делится улыбкой в ответ, и его глаза по-прежнему остаются пустыми, а сердце закрытым. Ашера - ещё одна ступень под его ногами на пути к восхождению на Небеса: не те, с которых его низвергли, - у его Небес есть имя, вполне конкретное. Всего семь букв - боль и любовь, надёжно запечатанные в стеклянном гробу. Давно прошло время скорбеть - пришло время действовать. Начинается следующая фаза его плана.       Шикаме совсем не больно.       Пускай в тело, которое он выбрал в качестве своего пристанища, вонзаются десятки, сотни игл и зондов - это Махиру корчится на операционном столе, а он не чувствует ничего. Это Махиру тренируется до онемения в мышцах, а он не чувствует ничего. Это Махиру сгорает от страсти в объятьях безрассудного юноши, а он не чувствует ничего. Махиру хороша, дейсвительно хороша - образец высокого качества, гениального интеллекта. Единственное, что беспокоит Шикаму, - её непокорность. На пару с Ашерой - вернее, теперь уже Ашурамару, - он изводит её рассудок, но она продолжает бороться. Шикама думает, что немного перестарался - её одержимость тем юношей стремительно выходит из берегов, угрожая утопить всё вокруг в человеческой крови. Шикама не боится захлебнуться - только лёгкое беспокойство мелькает на краю его сознания. Ну в самом деле...       Шикаме совсем не больно.       Забавная малышка Шиноа не оставляет ему и шанса просунуться сквозь щель, ведь стены вокруг её сердца - монолит. Остаётся только терпеливо ждать, ведь он знает: монолит сделан не из камня, а изо льда. Забавно, но именно шумный глупый мальчишка, которого Шиноа ласково зовёт "Ю-сан", словно само солнце плавит лёд юного сердца. "Ты любишь его, Шиноа, ты сгораешь от нежности и вожделения, когда видишь его", - посмеивается Шикама, практически беззлобно: ну надо же, его пустоголовый рукотворный инструмент не просто вырос и возмужал, но ещё и умудрился стать объектом чьей-то любви. Шикама почти гордится, и ещё ему совсем немного грустно: бедная маленькая Шиноа пока не понимает, что её чувства обречены остаться невзаимными, - Ю делит одну любовь со своим создателем, пускай любовь эта принципиально разной природы. Шиноа откровенно лишняя в этом уравнении, и Шикама мимолётно утешает её своей вполне искренней благодарностью прежде, чем покинуть навсегда.       Шикаме совсем не больно.       Шиноа и Махиру вонзают иглы себе в шею - в шприцах сыворотка, способная подавлять его клетки, призванная ослабить, замедлить его. Шикаме всё равно - пускай сестры травят себя столько, сколько захотят. Он не умрет в любом случае, да и вряд ли кто-то окажется быстрее и сильнее него. Ах да, конечно, Ю. Он совсем забыл: Ю разделяет с ним одну и ту же любовь. Даже если он почти ничего не помнит, даже если он не понимает столь очевидной связи между телом в прозрачном гробу и тем, кого он зовёт "Мика", - даже так он разделяет с Шикамой один источник силы. Одну причину, чтобы жить и продолжать бороться, даже если против него целый мир, даже если сам Бог стоит между ним и его любовью. И именно поэтому Ю его достаёт - Шикама замирает. Он даже не ощущает, что его ударили. В тот момент, когда лезвие клинка входит в его плечо, он отчётливо видит эти ясные, горящие чистым пламенем глаза. Не зелёные глаза Ю, но глаза того, кто договором запечатан в клинке.       Шикама смотрит в глаза Микаэлы и изо всех сил убеждает себя, что ему сейчас совсем (не) больно.