Тайна бабочки

      Шинобу всегда ощущала его присутствие. Тёмное, нагнетающее, со вкусом терпкой угрозы. Она абсолютно ненавидела это. О'ни всегда был бесшумен, но она всегда знала, даже до того как ощутит дыхание на шее.       Демон сам выбирал день. Не было какой-то периодичности, но было постоянство. Рано или поздно Доума возвращался. Через день, неделю, месяц.       Доума мог не вернуться.       Она бы этого хотела. Хотела бы забыть его руки, губы, тело, грубость поцелуев и безмолвность прощания.       Столп насекомого каждый день проклинает момент их первой встречи. Ровно в то мгновение, когда считает, сколько дней он отсутствует. Шинобу ненавидит делать вид, что ничего не случилось. Поэтому заставляет себя поверить, что действительно ничего не случилось. Ничего серьёзного.       Кочо же ненавидит его. Ненавидит до дрожи в коленях. Этот Доума, Доума, Доума! Дьявольское имя. Он дьявол среди дьяволов. Её персональный ад, убийца самого дорогого человека в её жизни.       Он приходит ночью и тогда темнота сама сталкивает их рваные дыхания. А заканчивается всё её неизменным одиночеством.       Сила ненависти демона ничуть не уступает её собственной. Эта смертная за столько лет заставила его по-настоящему чувствовать. Такая сила пульсирует и бьётся внутри них и требует своего освобождения. И они проигрывают ей снова и снова. Злое, горячее влечение, презираемое ими обоими, но такое необходимое. Слишком необходимое. Им давно стоило убить друг друга.       Охотники и демоны всегда были и есть двумя частями абсолютного, неизменного и необратимого противостояния. Одни призваны разрушать, другие – спасать. Вечный круг порока и чистоты. Они не смешиваются. Они сражаются. Они враги.       Они любовники.       Каждый раз боль и удовольствие. Каждый раз выжигающий гнев на такую слабость.       Просто он не может распробовать все оттенки вкуса её губ: там толи лаванда, толи сахар затерялся. А она никак не может окончательно изучить рельефную карту его тела: все пути поцелуев постоянно путаются и сумбурно сплетаются. Тысяча подобных деталей. У них на языках всегда есть альянс с совестью.       Доума сам решает, как её взять. Иногда с болезненной, надрывной нежностью, чаще – грубо, до синяков. Единственное, чего она всегда хочет – следовать его желанию, настроению. Это усиливает ненависть. Это заставляет её всегда проявлять некоторое сопротивление.       Шинобу царапается, кусается, лягается и толкает его. Он, молча, сгребает её в охапку, порой смеясь над охотницей, над её жалкими попытками сделать ему больно.       Доума прекрасно знает, чего она хочет.       Поэтому покусывает нежную кожу, чтобы она начала стонать. Оставляет поцелуи вдоль позвоночника и стройных ног. Зарывается носом в тёмные волосы, пока ладонями исследует полные груди, и дышит, дышит, дышит. Когда запахи лета, полевых цветов и солнца заполняют его лёгкие до отказа, демон начинает задыхаться. В такие моменты он готов отдать многое за более вместительные лёгкие. Следующая его жажда, требующая утоления – маленькие розовые губы. Доума впивается в распахнутый рот и терзает его, дразнит. Их языки вступают в поединок, в воинственный танец, конец которого ни один из них не хочет видеть. Кочо чувствует его эрекцию бедром и прижимается тесней, в попытке утолить усиливающийся зуд. О'ни чувствует это и выдыхает ей в губы слова с дерзкой улыбкой. Он говорит, какая она ненасытная, ненасытная девочка. Она кричит, кричит от ненависти на своё тело, льнущее к нему плотнее, кричит от разрывающего её удовольствия. Демон редко торопится. Он просто обожает её мучить, пока Шинобу изнывает от желания, ёрзает из-за горячей влаги между ног. А он не спешит.       Медленными поцелуями и укусами добирается до её сокровенного места. Оно – его третья жажда. Самая сладкая и терпкая, которая всегда на десерт. Когда он рвёт её белые мокрые трусики, девушка уже на грани оргазма. Она прикусывает припухшие от его поцелуев губы, чувствует запёкшуюся кровь и слизывает её.       – Сделай это для меня, Шинобу.       И тогда она чувствует его язык. И тогда она взрывается и чувствует себя звездой, пролетевшей миллиарды миль на сверхзвуковой скорости и упавшей прямо в руки этого жестокого, беспощадного демона. А он наслаждается этим и презирает это одновременно. Неспособность сжать ладонь – его первая за многие тысячелетия слабость. Слабость, о которой никто никогда не узнает. Даже он сам.       Пока она извивается, он занимается изучением мягких складок, проводит языком от клитора до входа и обратно, повторяет всё это в только ему известном порядке, целуя в промежутках внутреннюю сторону её бёдер. Шинобу сжимает простыню в кулак, сжимает так яростно, будто желает разорвать в клочья.       Она желает разорвать весь мир. Желает уничтожить бытиё, чтобы не было ни добра, ни зла, ни охотников, ни демонов. Только хаос. Беззвёздное ничто, где эта упоительная пытка могла бы длиться вечно или же оборваться навсегда.       Всё или ничего. Они ограничиваются урывками из этого. Кидаются из крайности в крайность. Ходят по хребту медали с двумя противоположными чувствами «любовь» и «ненависть». Почему же грань так тонка? Почему она ненавидит в нём всё, но отдаётся? Почему он хочет воспользоваться её слабостью и нанести смертельный удар, но наслаждается их дикими минутами?       Доума редко теряет самообладание. Шинобу бы могла с уверенностью сказать, что никогда не видела этого, если бы могла придумать другое определение тому, что происходит порой с демоном. Например, когда он одним звериным движением быстро проводит языком вдоль ей лона и мощным движением оказывается внутри неё. Она громко стонет от мгновения боли и резкости движения, но затем уже от наслаждения, которое дарит пульсирующее естество внутри. О'ни начинает двигаться. Медленно, растягивая каждую минуту. Медленно, пока она не начнёт умолять его. Пока она не станет выдыхать хриплые мольбы и ёрзать.       Доума наслаждается этим. Сложно выразить словами, что именно он чувствует в такие моменты.       Он чувствует её всю – и внутри, и снаружи. Он чувствует себя её первой потребностью и воздухом, который она лихорадочно поглощает. Чувствует, как её ногти впиваются в спину, а ноги туго обхватывают его бёдра. Всё это провоцирует в нём безумное столкновение разных эмоций, и он не выдерживает. Не выдерживает и начинает врезаться в неё чаще и жёстче. Он словно хочет навсегда затеряться в её теле, хочет оставить в ней вечную часть себя, словно зверь, желающий оставить на самке свою метку, свой запах, свои права. А охотница уже давно позабыла, где начинается он, а где заканчивается она. Где начало их общего безумия, а где грань контроля.       Утро приходит неслышно и отдаёт горечью на её сердце. Эту горечь она ненавидит тоже. Что она может, чтобы выбраться из этого порочного круга? Проявить волю? Вся её воля рассыпается в его нечеловеческих руках. Слёзы медленно стекают по её вискам.       Она начинает новый отсчёт дней до его прихода.