Дешевка

- Вова… - захныкал Серветник, когда Ярославский лег ртом на предварительно вспаханное пальцами очко. Ноги разведены так сильно, что Паша уже потерял надежду когда-нибудь свести их обратно. Он даже чувствует, как они затекают, но не может перестать давить на потный затылок любовника. Язык входит в расслабленную дырку легко, будоража мягкую плоть. - Я вылижу тебя до самых Камышан, - хрипло проронил он, губы мятые и влажные, в глазах дикий огонь. В ответ Серветник сумел только застонать, как животное, взбираясь немеющими пальцами обратно на чужую сильную шею. Горячие ладони разводят его сильнее, хотя кажется, что это уже невозможно. Владимир проникает в него мокрыми большими пальцами, обводя языком изнутри. Паша прогибается в спине до хруста, в глазах стоят слезы - он даже сам не знает, почему. Расчувствовался, как… как… нет, ему совершенно не хочется ругать себя сегодня и портить настроение нелепыми сравнениями. Вова держит его руками под поясницей, методично покрывая ягодицы укусами и засосами. Хорошо, что на шоу в основном нужно стоять. Вот правда на интервью придется немного попрыгать на сиденье. Глядя так похотливо, что у Паши нахрен разлезается душа, Владимир сплевывает аккурат в его раскрытую дырку. Серветник сжимается, понимая, что глаза закатываются сами собой. С члена почти дотекло до задранной у подмышек футболки с Риком и Морти. Вова, наконец, отстраняется и бережно опускает его на постель. Губы даже не думает отереть, хотя с них тянется и капает на идеальное тело прозрачная слюна. Павлу кажется, что он дышит, как полузадушенный хомяк, он даже веки не способен поднять, глядя на Ярославского сквозь решетку ресниц. - У тебя такие красивые глаза, - роняет обычно скупой на нежности Владимир, и в его улыбке чудится нечто более глубокое, чем простой трах в гостинице. Паша только кивает, искренне сомневаясь, что сможет произнести нечто членораздельное. Но Вова не обиделся. Серветник вообще сомневался, что ему знакомо это чувство. Павел перевернулся на живот, распластавшись, как лягушка. Деревенскую искренность из него не сможет вытравить никакой Таиланд, а потому он даже не думал скрывать свое тяжелое, полное предвкушения дыхание, мурашки, пиками пронзающие кожу. Он слушает, как Ярославский натягивает резинку и вздрагивает - невыносимо горячие руки переворачивают его обратно. - Хочу видеть твое лицо, - поясняет Владимир, ловко подминая его под себя. Паша смотрит широко распахнутыми глазами в ласковые шоколадные озера напротив. Взгляд Ярославского, словно губка, внимательно собирает каждую морщинку, каждый оттенок эмоций, переполняющих Павла. Они редко сталкивались взглядами так откровенно, чтобы Вова видел, как нечто неуловимо меняется в практически немигающих, почему-то полных влаги светлых глазах, когда он входит в Серветника. Это не взор хищника на свою жертву, нет… Пашина голова отказывалась думать. Почему-то Павел задыхается, когда горячие губы касаются его век в легких поцелуях. И дело даже не в огромном, чертовски твердом члене, распирающем его изнутри, а в той нежности, что сквозит в этих действиях Ярославского. "Ну зачем, Вова," - хочется спросить ему, ведь они договорились, что за рамки секса их отношения не выйдут; Владимир ясно дал понять, что ему каминг-аут не нужен, да и у Серветника семья. Однако ж проливает на него свои чувства, как на плодородную землю, и одному богу известно, что из этого вырастет. Паша всхлипывает, когда в тесноте ребер что-то действительно отчаянно покалывает. Владимир смазанно целует его, вколачиваясь быстро и уверенно - Паша, подготавливаясь к встрече, не жалел лубриканта. Серветник обнимает его за плечи, гладит пальцами заднюю сторону головы и прижимается - щека к щеке. Володя дышит медленно и глубоко, как спортсмен и, кажется, живет здесь и сейчас, откровенно наслаждаясь теснотой Павла. Паше передается его спокойствие, прогоняя вездесущие, липкие мысли; он расслабляется, давая Владимиру входить глубже. "Это так хорошо", - то ли вслух, то ли про себя проговаривает он, скользкими подушечками пальцев цепляясь за кожу головы любовника, чувствуя его дыхание в волосах и на краешке уха. Когда Володя замирает в нем особенно глубоко, Серветник стискивает его мышцами, будто голодная глотка, наслаждение прошивает его внутренности, тело сигнализирует о том, что он на грани. - Пожалуйста, двигайся, - умоляет он в самое ухо напряженному Ярославскому, бессознательно хватая его лицо дрожащими руками, - Мельче… быстрее. - Как скажешь, - улыбка обжигает его губы раскаленным клеймом. Паша ничего не может с собой поделать. Он воет в глотку мужчине, точно одинокая гагара с родных сердцу болот. Кончает, ощущая, как сгорает воздух в легких от того, что Вова все еще двигается в нем. Ярославский вскидывается, разрывая поцелуй, вбивается рвано еще несколько раз и дрожит, обратив лицо к потолку. Серветник чувствует себя вором, укравшим момент чужой слабости и выпивающим его досуха. Их взгляды сталкиваются, во взоре Владимира мелькает нечто, похожее на испуг, после чего он скатывается со взмокшего, изнеможенного Павла. Ярославский одевается, а Паша не находит в себе сил даже для того, чтобы встать. Брошенные Владимиром салфетки так и валяются около его бедра, не тронутые, и почему-то вызывают зашкаливающую, щемящую злобу. - Вова… - выдавливает Паша, уже жалея о том, что подал голос - застегивающий пальто Ярославский смеряет его стремительно холодеющим взглядом. - Завтра в то же время. Идет? Серветник кивает, чувствуя себя дешевкой. Влюбленной по уши дешевкой. Злосчастный рулон салфеток врезается в щелкнувшую затвором дверь.