Начало после конца

      Никто точно не помнил, когда всё началось. Кто-то предполагал, что в тот момент, когда Джон сквозь окно выстрелил в психа-таксиста, пытавшегося вести с Шерлоком детективную игру насмерть. Кому-то казалось, что замешано дело китайских контрабандистов, когда уже Шерлоку пришлось спасать Джона и его подружку, привязанных к стульям в каких-то катакомбах и готовящихся познать на себе гнев азиатских нелегалов. Лестрейд полагал, что не обошлось без участия небезызвестного злого гения Мориарти, Майкрофт, грациозно изгибая бровь, вставлял теорию, что начало положил он и его просьба к Джону присматривать за его гениальным, но безалаберным братом. Сам Джон, солнечно улыбаясь, лишь пожимал плечами и говорил, мол, с момента, когда они начали жить вместе на Бейкер Стрит. Шерлок хмыкал и отмалчивался – даже такому мегамозгу, как он, был не совсем ясен ответ на вопрос, однако теория Холмса-младшего, которую он озвучил всего раз, когда они с Джоном остались наедине, похоже, была наиболее близка к правде: всё началось с самого начала. С их первой встречи взглядами, первого обжигающего прикосновения, первого сказанного слова – уже тогда судьба была точно уверена, что эти двое, первый в мире детектив-консультант и бывший военный врач, предназначены друг для друга всеми вообразимыми и невообразимыми высшими силами. Впрочем, однозначно верного ответа, как зародилась их любовь, никто всё же не знал. Зато каждому было известно, как всё продолжалось.       Не то, чтобы их отношения развивались обычным путём – у таких, как Шерлок и Джон, просто не могло всё быть как у людей. Но и сказать, что их это не устраивало, означало бы наглейшим образом солгать: их устраивал первый неловкий поцелуй, произошедший сразу после раскрытого убийства, над которым даже величайшему Шерлоку Холмсу пришлось попотеть, когда детектив, преисполнившись радостью завершённого дела и пребывая в каком-то счастливом опьянении, на эмоциях притянул к себе напарника и со всей страстью прижался к его губам своими, и при том они ещё даже ни разу не говорили о любви, отношениях и вообще были знакомы дай Бог месяц (чрезмерная тактильность Шерлока в минуты триумфа и практически детского восторга была записана в тот день Ватсоном в отдельный секретный сборник заметок о «Черта(я)х Шерлока Холмса», которые брюнет с насмешливыми комментариями прочитал позже, прижимая закутанного в одеяло Джона к себе и ласково целуя в макушку); оба были вполне довольны тем, что привычка целоваться в моменты эмоционального напряжения вошла в их обиход задолго до того, как обоим удалось принять, осознать и озвучить друг другу собственные далеко не дружеские чувства, как бы странно это не выглядело со стороны (их вообще мало интересовало чужое мнение, если говорить откровенно, так что ни Лестрейд с отваливающейся от изумления челюстью, ни озабоченное кудахтанье миссис Хадсон, ни дёргающийся глаз Майкрофта не могли их остановить от прилюдных выражений эмоций, сперва касающихся абсолютно чего угодно, а потом уже друг друга); и уж точно совершенно никого не напрягали обстоятельства долгожданного признания, которое Шерлок произнёс в морге над распростёртым на столе трупом, решив, что уже точно не сумеет подгадать более подходящий момент (Грегори тогда уже вообще ничему не удивился и даже не подавился своим кофе, устало наблюдая за тем, как Ватсон, перегнувшись через тело, бросается на шею Холмсу, заключая того в объятия и продолжая игнорировать мертвеца, который, кажется, и тот был смущён больше, чем эти двое).       С тех самых пор, как они официально стали парой, странностей стало ничуть не меньше, но, опять же, странными они были лишь для окружающих, но никак для самих себя. То, что Шерлок, так яростно набрасывавшийся с поцелуями на напарника и тогда ещё просто друга, с началом отношений с ним же терялся от простых объятий или их сцепленных рук, казалось ненормальным только Лестрейду, который один из немногих был в курсе их «партнёрства» (впрочем, у полицейского, по презрительному фырканью детектива, совершенно не было воображения, и, естественно, понять полёт мысли таких людей, как Холмс-младший и Ватсон, ему было не дано. Джон на это лишь качал головой и не переставал улыбаться, с нежностью наблюдая за нахохлившимся на диване Шерлоком, завёрнутым в плед и засунувшим ноги в таз с горячей водой: такого домашнего мужчину он видел каждый Божий день и каждый же день не мог налюбоваться на то, каким может быть Шерлок лишь только с ним). То, как бывший военный и превосходный доктор Ватсон становится мягким и впечатлительным рядом с детективом, не понимал и не мог объяснить Майкрофт, не раз получавший от Джона звонки посреди ночи, в которых тот взволнованно спрашивал, есть ли у Шерлока аллергия на тот или иной препарат, как он переносит жар, нужно ли везти его в больницу или будет ли у него несварение, если приготовить на обед грибы в соусе («Джон, ты чёртов врач, ты лучше знаешь!» - растеряв спросонья всю свою чопорность, шипел в трубку Холмс-старший, на что получал торопливый ответ: «Это другое» и снова заваливался вопросами, с бессильным стоном откидываясь в понимающие объятия Грегори. Общие раздражители, являющиеся близкими друзьями и родственниками, здорово сближают, и так эти двое и говорили в ответ на вопрос, как вообще оказались вместе, выразительно косясь на прогуливающуюся пару Ватсон-Холмс).       Зато с выбором подарков проблем у них никогда не возникало: Джон «выдавал» свои желания какими-то незначительными для всех, кроме Шерлока, жестами, вроде поворота головы или расширения зрачков при взгляде на какую-то вещь, которую детектив сразу окрещивал понравившейся и всегда угадывал (это уже мало кого удивляло, кроме, разумеется, блондина, который каждый раз воспринимал гениальность мужчины как в первый, и с каждым удачным подарком готов был поверить в магию, пока раздутый от гордости Шерлок не выдавал в красках весь свой мыслительный процесс. Впрочем, менее волшебным он от этого для Джона не становился). Что касается самого Холмса, то он просто не мог держать язык за зубами и сразу высказывал всё, что думает о приглянувшихся на витринах предметах, иногда даже не осознавая этого, и почти всегда удивлялся, наблюдая «тот самый шарф» или обозванные «идиотскими, но классными» жёлтые носки с принтом из «Тачек», не подходившие ни к одному элементу его одежды, но исправно им надеваемые специально ради недоумевающего лица Лестрейда, недовольно сжатых в тонкую полоску губ брата, сквозь зубы отчитывающего его за несоблюдение дресс-кода мероприятия, и, конечно же, ради искренней, хоть и тщательно скрываемой улыбки Ватсона.       (Андерсон и Донован в один голос уверяли, что такая почти что телепатическая связь между людьми тоже ненормальна, сколь бы близки они ни были, на что Джон и Шерлок лишь недоумённо переглядывались и пожимали плечами, мысленно называя ненормальными уже самих полицейских.)       Они действительно были идеально совместимы. Дополняли друг друга, как единое целое, понимали практически без слов, чувствовали себя безупречно комфортно в компании друг друга, независимо, где и насколько близко они находились. Глядя на то, как они заканчивают друг за другом предложения или даже вовсе не проговаривают их, но понимают с полуслова, невольно появлялся вопрос, а точно ли это Шерлок Холмс и доктор Ватсон ненормальные, или весь остальной мир сошёл с ума, затерявшись где-то в устаревших устоях и напрочь позабыв о том, что такое настоящая любовь, истинное понимание и согласие?       Самим же Шерлоку и Джону было абсолютно фиолетово, какими их воспринимает окружающий мир и как часто знакомые и незнакомые люди крутят пальцами у виска, когда они целуются на заднем сиденье такси или флиртуют на месте преступления, при этом оставаясь абсолютно сосредоточенными и всё так же успешно раскрывая преступления. Единственное, что было важно – это они сами и их вторая половинка, и ничто и никто более в этом мире не имело значения. Кроме, разве что, внезапной помолвки Майкрофта и Грегори, на которую оба были приглашены с напускным зубным скрежетом, но на правах лучших и ближайших друзей. Детектив и его напарник с довольством отметили, что без них эти двое ни с чем не справятся, заявились на вечеринку, галантно придерживая друг друга под локоть, и весь вечер демонстрировали гостям пример идеального и полного взаимопонимания, наблюдая за злящимися, но против воли запоминающими каждое поучение помолвленными и откровенно веселясь.       В конце праздника Майкрофт, всё внимание от которого перенеслось на младшего брата и его парня, вскользь поинтересовался, а когда же сами Шерлок и Джон дадут повод для такого же торжества, на что те в ответ удивлённо переглянулись и ответили, что никогда даже не думали об этом. «Это при вашей-то совместимости?» - хохотал Лестрейд, любуясь недоумёнными лицами друзей. Детектив хотел было язвительно ответить, что при их совместимости это было действительно не так важно, но был вовремя остановлен Ватсоном, словно прочитавшим его мысли и предостерегающе покачавшим головой. Нетактично, мол. Заметив этот безмолвный диалог, в ходе которого обе стороны отлично друг друга поняли и в итоге поцеловались, не выдержал уже сам Майкрофт, рассмеявшись в плечо жениху: «При их совместимости их помолвка и вся дальнейшая совместная жизнь будет проходить в молчании, Грег».       И несмотря на эту брошенную в шутку фразу, Шерлок крепко задумался, да и, как он понял, едва посмотрев на Джона, не он один. Раз уж они действительно настолько идеально подходят друг другу, может, и впрямь есть смысл вывести их отношения на новый уровень? Они могли бы ходить ничуть не хуже почти-женатиков Майкрофта и Грегори, устроили бы незабываемый перформанс на собственной свадьбе, рассказывая о собственных похождениях сыщиков и вводя толпу гостей то в ужас, то в восторг, пересказывая подробности «безнадёжных» дел и потешаясь над полицейскими, которых бы непременно позвали только ради этого. Могли бы повесить в рамку свидетельство и браке и целовать обручальные кольца на пальцах друг друга, как это делала пожилая пара из дома напротив (эту деталь из их совместной жизни Шерлок выведал, рассмотрев кольцо с расстояния в пару метров, проведя в голове какие-то одному ему известные расчёты, а Ватсону с удовольствием рассказала сама соседка, угощая чаем. Почему-то эта маленькая привычка казалась Холмсу всё более сердечной и притягательной, когда он представлял, как сам оставляет нежный поцелуй на грубоватых пальцах Джона, слегка касаясь губами блестящего в свете ночника кольца… И что только Джон делал с ним? В какое сентиментальное чудовище превращал?). И глядя в блестящие мечтательные глаза возлюбленного, Шерлок мгновенно прекращал думать и рассуждать, будет ли это хорошей идеей и понравится ли Джону мысль провести с ним всю свою жизнь, будучи привязанным к нему уже официально. Всякие сомнения отпадали, потому что да, будет, ведь Джон уже тысячу раз сказал ему «да», согласился уже в самом начале их знакомства и не был намерен передумать.       («А ещё мы обязательно заведём собаку, Шерлок.»       «Только не эту жалкую пародию на пса, как у подружки миссис Хадсон.»       «Конечно нет! Заведём ротвейлера или лабрадора…»       Не сдержав улыбки, детектив прикрывает глаза и прижимается лбом к плечу Джона, увлечённо пересказывающего ему историю о собаке, которая была в составе его роты в Афганистане, и из-за которой он загорелся этой мечтой. Её породу он вспомнить никак не мог, но эту проблему Шерлок уже решил.       Лабрадор-ретривер.)       Они оба были готовы продвигать всё дальше, развивать, продолжать, и их жизнь несомненно прошла бы замечательно, в полной любви и гармонии. Но однажды всё закончилось.       Закончилось, как закончилась жизнь в бирюзовых глазах Джона. Закончилось вместе с его пульсом, его сердцебиением, его прерывистым дыханием.       Никто не мог предположить, что обычное расследование, возложенное полицией на плечи великого Шерлока Холмса и его незаменимого помощника доктора Ватсона, закончится так. Никто не мог знать, что они с Джоном, выследив преступника и настигнув его в погоне в самом удачном месте совсем рядом с обговорённым участком, в котором поджидала засада Лестрейда, столкнутся с вооружённым и до кучи напуганным психом. Вернее, Шерлок знал, понял это в самом начале, когда взгляд его зацепился за документ по другому делу месячной давности, в котором сообщалось о недосчёте нескольких пистолетов с местного склада с оружием, и сразу понял, что это их клиент. Уже тогда червячок беспокойства и дурного предчувствия заворочался где-то внутри, но Шерлок отмахнулся от него, посчитав, что мелкий воришка не осмелится доставать против них оружие.       И он бы точно оказался прав, если бы преследуемый был простым вором и осознавал последствия своих действий, однако на этот раз просчитался: преступник был сумасшедшим. Возможно, без чёткого диагноза или даже просто под наркотиками, но это ничуть не помешало ему, оказавшись в тупике, в панике вытащить ствол и выстрелить в первое попавшееся место, едва успев прицелиться. И какой бы фантастически крошечной ни была вероятность попасть, она всё же исполнилась.       Выстрел прогремел где-то слева, и Шерлок инстинктивно пригнулся, успев мысленно выругаться и порадоваться, что целиться салага не умеет от слова совсем, как вдруг слева послышался вскрик. Всё произошло в одну секунду, но детектив, застыв на месте, словно наблюдал за этим в замедленной съёмке. Пуля вошла в тело точно в районе груди, заставив его покачнуться и упасть на спину, и до Шерлока отчего-то не сразу дошло, в кого выстрелил вор оружия. А когда он осознал, его собственное сердце словно остановилось.       В эту же секунду, видимо, услышав выстрел, в переулок влетел Лестрейд с отрядом и мгновенно повязал преступника, но было уже поздно.       Джон лежал на мокрой после дождя земле, беспомощно прижимая к кровоточащей ране в груди руки, и вода под ним уже вся окрасилась красным. Ублюдок умудрился попасть точно в него. Шерлок упал на колени рядом, дрожащими руками притягивая к себе доктора и что-то бормоча, много-много раз повторяя его имя. Кто-то позади него закричал, велел вызвать скорую, бросился к Ватсону, но Холмс этого просто не услышал: все окружающие звуки исчезли для него, слились в сплошной белый шум, чтобы только он мог сосредоточиться на главном – на хриплом едва слышном дыхании и совсем слабом голосе:       – Всё будет хорошо, Шерлок… Я люблю тебя, люблю больше всех, – и Джон улыбнулся, улыбнулся из последних сил, криво, но всё так же искренне и ласково, как умел только он.       – Джон…       Шерлок не успел ничего сказать, лишь машинально отодвинуть с его лба мешающую прядь намокших волос, потому что приехавшие медики резво вытащили Джона из его ослабевших рук и поместили на носилки, почти сразу погрузив его в машину и сорвавшись с места. Шерлок остался сидеть в луже и растерянно смотреть вслед вопящему сиреной автомобилю, не в силах поверить в происходящее. Кажется, именно это называется шоком. Его подняли с асфальта за руки Салли и Лестрейд с двух сторон, и если первая наконец-то молчала, то второй попытался приободрить его:       – Всё будет в порядке, он выкарабкается.       Только идиот не заметил бы в его голосе сомнение и неподдельный страх, но детектив сейчас не замечал вообще ничего.       Они сели в машину Грегори и поехали в больницу, в которую увезли Джона, проведя всю поездку в молчании. Едва войдя в холл, Шерлок заметил медсестру, которая загружала носилки в машину скорой, и к нему словно вернулись все чувства, сердце застучало в три раза чаще, и он в два больших прыжка преодолел расстояние между ним и девушкой.       – Где он?       – Кто? – перепугалась медсестра, прижимая к груди планшет.       – Джон Хемиш Ватсон, пулевое ранение, где он? – теряя терпение, повторил Холмс. Глаза девушки на мгновение округлились, видимо, она вспомнила, но тут же грустно опустились:       – Крови слишком много, он скончался в машине… Мне очень жаль.       Шерлоку показалось, что его кто-то ударил по голове стеклянной бутылкой, осколки которой, пройдя его кожу насквозь, впились в мозг. Он пошатнулся, и, если бы упал сейчас, то уже никогда бы не поднялся, но его подхватил подоспевший Лестрейд, тоже слышавший слова медсестры, поспешившей удалиться. Крови слишком много. В машине. Скончался.       Джон. Они говорили о Джоне. Это Джон скончался.       Джона Ватсона больше нет.       С каждой секундой этого осознания Шерлоку казалось, что он всё глубже проваливается под лёд, настолько глухо, как сквозь стену, до него доносились голоса, взволнованно вопящие ему что-то прямо в ухо, настолько ватными и неощутимыми для него становились собственные конечности, а всё внутри замерзало до того предела, что детектив уже почти не чувствовал сердцебиения. Оно уже было ему не нужно.       Всё происходящее после он видел словно на кривой потрёпанной временем плёнке, настолько испорченной, что лица персонажей были вовсе неразличимы. Кажется, полдня он провёл в больнице, не реагируя ни на свет, ни на пациентов, ни на собственное имя. На опознание, или какую там ещё дребедень придумали жестокие врачи, его не пустили: Лестрейд пошёл сам, приказав Донован проследить за Шерлоком, но никакой необходимости в этом не было. Холмс так и не сдвинулся с места, куда его усадили, ни на миллиметр, хотя просидеть в госпитале пришлось добрых несколько часов. Грегори, опасливо оглядываясь, тихо говорил с кем-то по телефону, словно не желая, чтобы Шерлок слышал его, как будто ему была какая-то чёртова разница, с кем и о чём говорят эти мельтешащие люди. Нет, ему было бы всё равно, даже если бы прямо на это здание упал метеорит, уничтожив всех, находящихся здесь. Может, это было бы даже лучшим вариантом того, как могли бы развиваться события.       Потом приехал Майкрофт – видимо, это ему звонил Грег. Стоило отдать брату должное, он молчал и не пытался сочувствовать ему или уверять в том, что всё будет хорошо, что он справится. То ли знал, что сейчас Холмс-младший не способен воспринять какую-либо информацию, то ли просто понимал, что не будет, он не справится. С потерей того, ради кого он готов был стать человеком, а не бесчувственным холодным интеллектом, он не сможет справиться.       Майкрофт не повёз его на Бейкер Стрит. Быстро переговорив о чём-то с Лестрейдом, он, не говоря ни слова и стараясь не бросать совсем уж откровенно сочувственные взгляды, отвёл Шерлока в свою машину и отвёз к себе, оставив его одного в комнате, которую когда-то сам отвёл Шерлоку, если брату придётся заночевать у него дома. Если бы детектив мог говорить и хоть немного осмысливать происходящее, обязательно поблагодарил бы, что Майкрофт не оставил его совсем одного, но позволил побыть наедине с собой и хоть немного переварить произошедшее. Жаль, что последнего так и не случилось.       А потом были похороны. Шерлок, несколько дней не выходивший из своей комнаты, до последнего не мог понять, зачем его одевают в чёрный костюм, для чего везут куда-то за город, почему у всех такие печальные лица, почему почти все стремятся ободряюще прикоснуться к нему или смерить сочувственным взглядом. Не понимал, зачем этот священник так долго и скорбно говорит что-то, раздражающе кашляя каждые пару минут, почему стоящие рядом едва знакомые люди громко шмыгают носами и сморкаются в платки, и, самое главное, почему рядом нет Джона, который бы ему всё объяснил, который бы помог ему не выглядеть идиотом на этом странном мероприятии. А потом, когда его не без толики сомнения вытолкнули к стоящему на небольшом постаменте гробу, он вдруг всё понял.       Его Джон был здесь. Был здесь в последний раз, но не мог уже сказать ему, Шерлоку, что он рядом, не мог даже дать напутствие, что ему делать дальше. А сам Шерлок отчаянно не знал. Даже не хотел думать, как ему жить потом, потому что понимал, что не сможет.       Он успел лишь в последний раз взять его за руку, содрогнувшись от того, насколько ледяной была всегда горячая грубоватая ладонь, которую он так часто сжимал, гладил своими пальцами, целовал своими губами, которая такой приятной тяжестью ложилась на его спину, плечо, растрёпанные волосы. До последнего Шерлоку казалось, что это сон, нелепая шутка, ситком, пранк, что угодно, но только не реальность, что Джон сейчас поднимется, виновато или ехидно улыбаясь, или выйдет из-за дерева, подтвердив его надежды, или вовсе разбудит его своими горячими руками и поцелуями, и они снова окажутся в своей кровати, и снова в двери будет стучаться миссис Хадсон, и снова Лестрейд вызовет их на помощь, и Шерлок опять будет презрительно называть всех идиотами, а Джон лишь качать головой и ласково греть его ладонь в своей, пока они сидят на заднем сиденье извечного такси и катят по полуденному Лондону… Но руки и губы Джона были холодны, а его лицо безжизненно тусклым и бледным.       Его накрыли крышкой и погрузили в выкопанную заранее яму, отрезая всему миру и Шерлоку возможность впредь видеть это лицо, касаться этих рук, питать надежду на счастливую жизнь.       И тогда Шерлок понял, что всё закончилось. Закончилось раз и навсегда.       Его отвезли обратно на Бейкер Стрит, оставив на попечение безостановочно рыдающей миссис Хадсон. Без каких-либо чувств сжимая её в объятиях, Шерлок смотрел в одну точку и не мог выдавить из себя ни слезинки. Теперь он наконец видел и осознавал, что происходит, но в голове по-прежнему была звенящая пустота, может, это было защитной реакцией его организма – отрицать само существование каких-то эмоций, чтобы не чувствовать от них боль? Лишь простившись с женщиной и оказавшись в полном одиночестве в своей квартире, Шерлок почувствовал дикий холод, который не мог устранить ни включением всех обогревателей, ни полным закупориванием всех окон, ни заворачиванием в два одеяла. Согреть его могло лишь тепло родного человека под боком, лишь его горячее дыхание, но этого человека больше не было.       И тогда Шерлок сорвался. Метался по комнате, словно израненный тигр, плакал, шёпотом звал Джона по имени, но больше никто не отзывался. Никто больше никогда не отзывался. Холмс не думал, что будет так бояться и ненавидеть одиночество, пока не осознал, что, пока Джон был рядом, он не был один: они были единым целым, и сейчас, лишившись его, детектив чувствовал, будто от него самого без какой-либо анестезии оторвали огромный кусок плоти, разрывая края раны когтями, оставляя её кровоточить и гнить.       Шерлоку казалось, что из них двоих умер именно он. И, хотя он всё ещё мог дышать и видеть, хотя его организм продолжал свою деятельность всё в том же режиме, он уже точно не мог назвать это жизнью. Глядя на то, что окружало его сейчас, на ум приходил лишь ад.       Первые пару недель ему дали «прийти в себя и принять», как выразился Майкрофт, но что он вообще мог знать? Детектив не сумел ничего принять и знал, что никогда не сумеет, но окружающие отчего-то считали, что чужая забота и внимание пойдут ему на пользу. Лестрейд звонил ему каждый день, но не по работе, а просто «поболтать», хотя ему и было жутко неловко, но было ясно, что это собственная прихоть инспектора, а не уговоры вездесущего Майкофта. Сам брат ежедневно строчил смски ему и миссис Хадсон, которая, искренне надеясь помочь ему справиться с горем, навещала его с перерывами максимум в пару часов. Шерлоку даже пришло сообщение с соболезнованиями от Ирэн Адлер, после чего он со злости вышвырнул телефон в окно, а обеспокоенный игнорированием собственной персоны Майкрофт вскоре притащил ему новый.       Всё это нисколько не помогало и не могло помочь, потому что, если у человека отобрать воздух, слова сочувствия и поддержки не заменят ему кислород. Так же произошло и с Шерлоком, и в моменты, когда к нему ненадолго возвращалась ясность рассудка, он успевал вяло удивиться, почему же до сих пор не задохнулся. Наверное, из-за той самой «неясности», в которой он всё ещё не принимал смерть Джона и по привычке продолжал ждать, ждать какого-то чуда, ждать его. Но ничего не происходило и, Шерлок знал, не могло произойти: после конца не будет уже ничего.       Спустя месяц, когда чувство опустошения так и не прекратило пожирать его изнутри, когда ничто в мире не намекало, что однажды станет легче, он впервые задумался о самоубийстве. Нет, Шерлок не верил в загробную жизнь, не верил, что смерть позволит ему снова встретить Джона, не верил даже, что ему станет легче в последнюю секунду существования – именно существования, потому что жизнью это уже нельзя было назвать, - но знал, что, когда всё закончится и для него, он хотя бы перестанет чувствовать. Чувствовать вообще всё, и никаких сомнений или сожалений у Холмса уже не оставалось: в нём уже попросту не осталось ничего, кроме одиночества и разрушенных надежд на то, что однажды псих вроде него заслужит право быть искренне счастливым.       Он отвергал эту мысль долго, упрямо продолжая чего-то ждать. Один раз даже выбрался на расследование очередного убийства, раскрыв его с блеском. В полиции уже было решили, что великий детектив вернулся в строй, сумел справиться со своей потерей, и возрадовались, но как же они ошибались. После того, как убийца был пойман и даже сам признался в содеянном, Шерлок не почувствовал ничего: ни самодовольства, ни гордости, ни даже презрения к полицейским, не сумевшим справиться с таким простейшим заданием. Все его эмоции навсегда остались там, в нескольких метрах под землёй, под деревянной крышкой, в зеленоватых глазах, которые уже никогда не откроются, в холодных руках, в дырке от пули в груди, сокрытой под тканью его лучшего пиджака. Весь его смысл остался там, вместе с Джоном, весь его смысл был Джоном, и для чего ему сейчас делать что-то дальше, Шерлок не понимал.       Он всё же решается. Разворошённая аптечка, половина лекарств в которой была уже давно просрочена, стыдливо валялась на кухонном столе. Шерлок сел в кресло и откинулся на спинку, машинально втягивая носом воздух и не чувствуя ничего. Даже такие важные вещи, как его запах, со временем выветриваются. Что же Холмсу ещё остаётся делать в этом мире, в котором его больше нет?..       Шерлок не знает, в чём он прокололся, чем заслужил подозрение, но бдительная миссис Хадсон, найдя его в кресле, отчего-то сразу поняла, что к чему, и с заполошными возгласами побежала к телефону. Детектив был уверен, что врачи не успеют, и его план увенчается успехом, ощутив даже укол вины за то, что заставил так переживать бедную старушку, искренне любившую и его, и Ватсона, но тут тоже ошибся: миссис Хадсон позвонила не врачам. На пороге квартиры уже через четверть часа появился Майкрофт и, отодвинув от себя подбежавшую хозяйку, рывком поднял младшего брата с кресла. Оттащив его в ванную и силком усадив на пол перед унитазом, мужчина решительно наклонил его голову вперёд и сунул пальцы в рот детектива. Его аристократичное лицо совсем не по-королевски морщилось, когда пальцы надавливали на основание чужого языка, вырывая из его обладателя страшные утробные звуки. Майкрофт точно не был врачом и не был столь же аккуратен, но времени жеманничать не было совсем – дрянь из организма Шерлока нужно было вывести срочно.       Когда этот кошмар наконец закончился, Майкрофт всё же вызвал скорую, на всякий случай. Привалившись спиной к холодной плитке на стене, они оба устало ждали врачей, и тогда Холмс-старший наконец заговорил:       – Он бы не этого хотел, Шерлок. Не заставляй его разочаровываться.       Разумеется, брат не мог представить себе, что ему пришлось вынести. Не мог полностью понять, насколько серьёзной была потеря Шерлока. Но он говорил искренне, и оба прекрасно понимали, что он прав: Джон никогда бы не хотел, чтобы за ним шли в могилу, никогда бы не позволил сделать это кому-то и уж точно не был бы рад, если бы Шерлок допустил такую слабость. Он должен был бороться ради него, ради его памяти, ради того, чтобы быть его достойным.       И Шерлок действительно пытался бороться. Бороться с навязчивым желанием прекратить это всё, бороться с желанием забыться, бороться с этим надломом, разраставшимся внутри него с каждым днём. Он сумел наладить режим питания, хотя не всегда его соблюдал, вернулся в Скотленд-Ярд, продолжил помогать полиции, но прежним это назвать было уже нельзя. Он больше не делал это, чтобы развлечься или продемонстрировать прочим следователям их ничтожество, он продолжал лишь потому, что других идей у него не было. Ни секунды не замолкавший остроумный детектив, не позволявший никому сомневаться в собственном превосходстве и всегда готовый поставить на место любого, кто решался открыть рот против него, превратился в хмурого и уставшего человека, который уже не получал от когда-то нравящихся событий никакого удовольствия, выполняя всё на автомате. Его не могли узнать в участке, но скидывали всё на горе от смерти возлюбленного и в один голос уверяли, что однажды к ним вернётся тот Шерлок, которого они знали до того, как этот одиночка превратился в тандем: не такой счастливый, но привычно хамоватый, колючий и самоуверенный, с подвешенным языком и бесконечной манией к сложным загадкам.       Однако они снова ошиблись, и здесь, похоже, Холмс был всю дорогу прав, высмеивая и максимально занижая их детективные способности.       Тянулись дни, недели, месяцы, но ничто не менялось. К Шерлоку не вернулось ни его прежнее самообладание, ни желание вообще хоть что-то делать. Знакомые уже стали забывать, каким он был раньше, до всего произошедшего. Те же, кто навсегда запомнил его прежним, кто застал его счастливым и, может, даже видел, как он сломался в одночасье, могли лишь грустно вздыхать, но прекрасно понимали, что их старого друга, брата, кумира больше не существует. На замену ему пришла обезличенная серая маска, в которой можно было с трудом угадать Шерлока лишь по ставшим ещё более острыми скулам и потускневшим тёмным кудрям.       – Бедный мальчик… – плакала на кухне миссис Хадсон, к которой теперь регулярно заходил Майкрофт, чтобы справиться о состоянии брата, – Почти три года уже прошло, а он так и не смирился. Почти не ест, смотрит в одну точку, совсем перестал играть и разговаривать со мной, если я не настою… А по ночам, представляете, зовёт его во сне – до сих пор…       Шерлок прекрасно слышал этот разговор, но его он нисколько не задевал. Он не был сейчас проблемным ребёнком, родители которого убивались о трудном характере и необщительности. А ещё ему было всё равно. После того, как он, вняв словам Майкрофта, попытался продолжить жить, ничего в его существовании не изменилось. Возможно, наказ брата он неправильно истолковал: на деле он даже не пытался жить дальше, просто потому что знал, что не сможет, а лишь давал всем видимость, что он всё ещё жив. Его организм принимает пищу, хотя сам Шерлок уже не чувствует голода. Иногда он спит, хоть и редко и беспокойно. Он даже ходит на работу, помогая беспомощной полиции, как в старые добрые, но при этом и близко не чувствует того, что так притягивало его прежде. Он больше не чувствует себя живым в том смысле, как раньше. Напротив, сейчас, глядя на себя с кривой усмешкой, он осознаёт, что сравнение с роботом, так часто произносимое в его сторону пару лет назад, сейчас было куда более применимо. Жизни в этой оболочке нет, есть лишь программа, лишь исполнение чужой просьбы побыть ещё немного на этом свете.       Спустя какое-то время Майкрофт забирает его с Бейкер Стрит, чтобы Шерлок не пугал и без того сильно переживающую миссис Хадсон своим полумертвецким видом, и чтобы сам Холмс-старший мог за ним присматривать. Он перевозит немногочисленные вещи младшего брата не в свой дом, а в квартиру неподалёку, которую снял специально для Шерлока – они с Грегори всё-таки поженились, и забота о безутешном родственнике вместо совместного времяпрепровождения явно не вписывалась в рамки того, что могло бы улучшить брак. Конечно, детективу этого никто не говорил, он сделал этот вывод сам, но и это не смогло его обидеть: Шерлок даже мысленно одобрил подход брата, но на большее количество эмоций себя вывести не сумел.       С его переездом всё осталось по-прежнему, разве только допросы от всё ещё заботящейся о нём миссис Хадсон он выслушивал теперь не вживую, а по телефону, да и Майкрофт с теперь-уже-Холмсом мужем стали появляться на пороге чаще, но суть от этого не менялась: он всё так же чудовищно скучал, и изменить это не могло бы уже ничто.       В день, когда ему уже отовсюду напомнили, что пора двигаться дальше и попытались наставить на путь истинный в два раза чаще, чем в любой другой день до этого, Шерлок вспомнил: прошло уже три года. Три полностью смазанных и смешавшихся друг с другом в одну бесконечную серую массу года. В этот день, пересилив себя, он решился впервые за всё время отправиться туда, где видел Джона в последний раз – на кладбище. Холмс не понимал, в чём смысл регулярно приходить на могилу к кому-то, кого уже нет: это не помогало смириться и тем более не могло вернуть мёртвых к жизни, так зачем растравливать старые раны? Но в этот день, глядя на календарь и вдруг осознавая, сколько времени уже прошло, он чувствовал жгучее желание оказаться рядом хоть с чем-то, что оставалось от Джона. Теперь их разделяли года, и тягу сократить это расстояние хоть немного не могло унять уже ничто.       Шерлок ни разу не бывал здесь с самых похорон, а тогда был в помутнённом состоянии и дорогу до нужной могилы не запомнил, потому сейчас ему пришлось долго петлять среди серых надгробий, прежде чем ноги принесли его к нужному месту. «Джон Хемиш Ватсон. Спи спокойно, дорогой друг.» Буквы имени словно вонзились острыми кончиками ему в сердце; Шерлок даже покачнулся, отвыкнув от столь сильных чувств, пусть и болезненных. Он смотрел на серый камень, и тот казался ему особенно уродливым и громоздким, он словно придавливал собой того, чьё имя было на нём начертано, его хотелось отодвинуть в сторону, высвободить из-под него человека, но…       Прошло уже три года. Его Джона нет в живых уже три года.       Опустившись на колени перед памятником, Холмс прижался к выгравированным буквам сначала ухом, будто надеясь услышать сердцебиение, а потом лбом, ощущая покалывающий холод гранита. Впервые за долгие годы к нему возвращаются чувства, ему снова так же больно, как в день похорон, закрывшаяся отвратительным уродливым рубцом рана опять кровоточит. Он будто снова переносится в тот день, но теперь уже абсолютно осознанно, и от этого ещё больнее: теперь он знает, каков его мир без Джона, знает, что не справится никогда. Из его глаз, впервые за последние пару лет, катятся слёзы, прочерчивая тёмно-серые мокрые дорожки на камне.       – Я не могу без тебя, – шепчет он могильной плите и не выдерживает. Все эмоции, что прятались где-то глубоко, чтобы не травмировать его ещё больше, выливаются разом, и Шерлок может лишь мелко подрагивать, пока его губы шепчут что-то, что предназначается Джону и что он уже никогда не услышит, а слёзы бесконечными ручьями выливаются из самых сокровенных уголков его израненной души. Он так и не смирился. Никогда не сможет смириться.       Он проводит у могилы почти весь день, пропустив уйму звонков и сообщений от Майкрофта, и, не желая никоим образом вступать в разговор хоть с кем-то, лишь отправляет брату сухую смску, что был на кладбище. Холмс-старший мгновенно замолкает и перестаёт донимать его, позволяя спокойно доехать до дома. Шерлок возвращается лишь к одиннадцати часам вечера и, несмотря на то, что ничего не ел с самого завтрака (если, конечно, впихнутое в себя силой яблоко вообще можно считать завтраком), он вовсе не чувствует голода. Единственное, что он ощущает, полностью выжатый сегодняшним днём, это всепоглощающую усталость, навалившуюся за все три года разом. Даже не раздеваясь, он падает на кровать и закутывается в одеяло, но встаёт, чтобы открыть окно: по квартире расходится неприятный запах – наверное, в холодильнике стухло что-то, что приносил Майкрофт, наивно надеящийся, что брат съест всё содержимое большого пакета из продуктового. Впустив в комнату свежий воздух, Шерлок снова ложится, но через пару минут всё же закрывает окно: холод, преследующий его ежесекундно после смерти Джона, никуда не делся, и промозглый ночной ветер отнюдь не способствовал согреванию. Уж лучше так, а неприятный запах он вполне сможет стерпеть или проигнорировать, как игнорировал буквально всё в течение последних трёх лет. В конце концов, ему уже было всё равно.       Его найдут следующим утром, когда соседи начнут жаловаться на запах газа. Утечка, где-то повредилась труба. Шерлок тихо умер во сне от удушья, даже не заметив этого. Первое, что скажет Грегори, войдя вслед за пошатывающимся супругом в комнату, перегороженную жёлтой полицейской лентой и взглянув на умиротворённое худое лицо покойного: «Он всё-таки сделал это…». На что Майкрофт лишь бессильно покачает головой: он не хотел. Он действительно не собирался накладывать на себя руки, не хотел доставлять окружающим хлопот. Просто все его мысли, всё его здравое понимание осталось на кладбище, где сумело пробиться сквозь два метра земли, просочилось сквозь деревянную крышку и свернулось калачиком на груди лежащего внутри мужчины, наконец став с ним единым целым. Он просто был подавлен настолько, что не смог различить смертельный запах газа, не нашёл в себе силы проверить, что всё-таки произошло. Это не было самоубийством, нет – всё решил несчастный случай. Но отчего-то Майкрофт не сомневался, что где-то там, может, на небесах, а может и в аду, Шерлок ни капли не пожалел о таком стечении обстоятельств.       Его похоронили рядом с Джоном – Холмс-старший распорядился – и даты на надгробиях почти совпадали, с разницей всего в три года. Даже после смерти у них было всё романтично, но шиворот-навыворот: жили счастливо, но совсем недолго, и умерли почти в один день, прежде измотав одного из них тремя годами боли и одиночества.       – Я уверен, что там он теперь счастлив, – попытался поддержать мужа Грегори, обнимая его и ласково гладя по спине. Майкрофт обнял его в ответ, неосознанно глядя в небо.       – Если там будет Джон, он хоть в адском котле будет самым счастливым на свете.       Майкрофт нисколько не сомневался в своих предположениях и смел лишь надеяться, что продолжит брат всё же в месте получше, чем приведённый пример.

***

      Стивен Стрендж никогда не верил в мистику, магию, астрал и всё прочее дерьмо для неудачников, пытающихся найти смысл своей жизни в «сверхъестественных знаниях» и эзотерике, но, раз уж это он сейчас разгуливал по Нью-Йоркскому храму, замаскированному под музей, возможно, ему не стоило быть таким категоричным.       Мужчина действительно не знал, что нашло на него в тот момент, когда он пересёк полмира и скрёбся в двери Камар-Таджа, но его отчаяние играло против всякой логики и здравого смысла, так что он просто сдался. По мере обучения он мало о чём сожалел, но не переставал сомневаться во всём, что делает, упрямо не желая отступаться от своей скептической натуры. Даже когда его буквально пинком под зад выставили на Эверест, совсем одного, посреди метели, даже когда он сам впервые сотворил портал, даже когда научился пользоваться этим знанием в своих корыстных целях, он продолжал считать это всё простым разводом. Такого упрямца, как он, казалось, даже возвращение из загробного мира ничему бы не научило. Так, во всяком случае, считал сам Стрендж и большинство настоятелей храма. Только Древняя предпочитала воздерживаться от преждевременных выводов и всё ждала подходящего момента. И момент настал.       Главная настоятельница позвала его к себе, заверив, что собирается показать ему что-то особенное, когда заметила, что ученик заскучал. Пора было сделать что-нибудь, чтобы Стивен завязал с воровством книг и ночными проникновениями в библиотеку – не то, чтобы Древнюю это так уж напрягало, может, даже немного забавляло, но доносы разъярённого Вонга, в чьей памяти всё ещё был свеж инцидент с Кецилием, утомляли, и она решила перевести доктора на новый уровень.       «Мудрость предков» - так она обозначила данную практику и принялась объяснять Стренджу принципы медитации, из-за чего тот натурально оскорбился (что он, основ не знает?!), но тут же получил ответ: «В этот раз нужно глубже» и послушался. Спорить с этой женщиной, хоть она никогда не прибегала к силе и даже не повышала голос, было страшно – вдруг опять выставит за дверь, так что Стивен повиновался и погрузился в себя. Нужного эффекта они достигли не сразу – медитация была не той, что практиковалась обыкновенно, но мужчина вскоре раскусил фишку и попробовал по-другому. И у него получилось.       Он многого ожидал от предложения наставницы изучить что-то новое, но то, что он увидел, открыв глаза в собственном подсознании, бывший хирург не мог даже предположить. «Мудрость предков» подразумевала собой обращение к корням, настолько глубокое, что память прошлых жизней человека открывается, и теперь в его распоряжении бесценный опыт сразу нескольких персон, каждая из которых одновременно является им. Стивен думал, что сойдёт с ума, когда в его голове поселятся ещё несколько личностей, уже проживших свою жизнь, но не встретил никакого конфликта, даже не потерялся среди всех этих людей, просто потому что потеряться в самом себе для него было проблематично. За прожитые судьбы он много кем успел побывать: он был огромным драконом, был гениальным американским изобретателем, был голливудским актёром с невыговариваемой фамилией, был даже странным зелёным созданием, бесконечно ворчащим и всем на свете недовольным* (Кристина бы сказала, что эта личность подходит ему больше всех прочих), но в одной из них было что-то, что отличало её от остальных: в ней он чувствовал себя безгранично счастливым на протяжении нескольких лет. Вся последующая недолгая жизнь оказалась отравлена одиночеством и болью утраты, но те несколько золотых лет отпечатались в памяти намертво. Ни одно из его воплощений не встречало того, что было там, ни одно из них не видело Джона Ватсона.       Стрендж с грустной усмешкой осознавал, откуда брался тот бесконечный голод до эмоций, который не могла утолить ни девушка, с которой он честно пытался строить отношения, ни работа, нравившаяся ему, почему всегда он чувствовал себя таким одиноким и покинутым, сколько бы рядом с ним ни находилось людей. Ничто из того, что окружало его потом, не могло сравниться с теплом, что жило у него в груди рядом с тем одним-единственным человеком, ни одна из его последующих жизней не могла предоставить ему того самого необходимого.       Стивен не чувствовал особых перемен после «знакомства» со своими прошлыми воплощениями – наверное, потому что каждое из них действительно было им самим, и никакого межличностного конфликта не возникло. Но кое-что всё-таки перевернулось в его понимании, и это заметила даже Древняя, когда он вернулся из подсознания в реальный мир. Глаза подопечного ясно говорили, что пережить ему пришлось не самые беззаботные и радостные времена, и женщина едва сдержала сочувствие в собственном поведении, когда он поблагодарил её за предоставленный урок и ушёл, непривычно опустив плечи. Возможно, ей не стоило взваливать на него это сейчас.       Но размышлять об этом было уже поздно: прошло время, Древней уже не было в живых, а сам Стрендж покинул Камар-Тадж и стал хранителем Камня Времени – не то, чтобы он рвался к этому, но кто его вообще спрашивал? Они с Вонгом стали хорошими друзьями, чего ни один, ни другой не предполагал в начале их знакомства, и вместе обосновались в Нью-Йоркском храме, занявшись поиском угроз привычному устройству этого мира. Стивен даже со скуки принялся вести учёт прибывающих на Землю существ с других планет и даже измерений, и кого только не повидал. Но всё, чем бы он ни занимался, не могло решить его главную проблему: он чувствовал уже знакомую, но не по этой жизни, усталость. Маг прекрасно понимал, чем она вызвана, и вновь ощущал себя некогда гениальным, но теперь откровенно тоскующим детективом. Гадать, в чём причина, тоже не приходилось: раз уж он вспомнил Джона Ватсона, то и всё, что сопровождало его душу после тяжёлой утраты, тоже всплывало на поверхность. Возможно, сейчас ему было легче, чем Шерлоку тогда, всё же время всё лечит, но даже старые раны продолжают ныть, если были достаточно глубоки, а невозможность их повторной встречи, вопреки ожиданиям, не особо помогала справиться с грузом воспоминаний и тоски.       Вонг, хвала богам, не лез к нему в душу, хотя ясно ощущал мрачность друга и мог даже предполагать, с чем это связано, всё же не стоит недооценивать проницательность бывшего библиотекаря и хранителя множества священных и опасных книг. Он просто ждал, когда Стрендж сам ему выплачется или сумеет смирить пожар одиночества в душе, а до тех пор старался отвлекать его от дурных мыслей и пускать мыслительную деятельность в нужное русло, заваливая работой и вынуждая в духе комиссии ревизоров докапываться до любых незначительных мелочей в окружающем их мире.       Впрочем, Вонг всё же не злоупотреблял физическим и ментальным здоровьем друга – и у них иногда бывали выходные. В какой-то из них они побывали на карнавале в Рио-де-Жанейро и чуть не попались на публику со своими магическими кругами, благо, их окружали и не такие спецэффекты, и народ быстро поверил в «фокусы», что не умалило восторга толпы перед их светошоу. В другой день они отправились на дикие пляжи Африки, решив посвятить себе немного спокойствия, но и там им не позволили отдохнуть: именно там, куда решили прилечь на песочек уставшие хранители миропорядка, проводилась сделка наркоторговцев, которую Вонгу и Стренджу пришлось прервать. Всё оставшееся время пляж оккупировала полиция, так и не дав мужчинам провести время, как они запланировали, и им пришлось понуро вернуться в Нью-Йорк.       Так что не стоит объяснять, почему в очередной раз они решили просто остаться дома, в кои-то веки посвятить себя тем обыденным вещам, заниматься которыми не было ни времени, ни возможности. Побриться, например. Стивен подумывал над тем, чтобы сбрить щетину с подбородка, но никогда не решался: страшился, что более явное внешнее сходство с Шерлоком в том виде, в котором он всем и запомнился, разбудит в нём ещё больший порыв ностальгии и сильнее омрачит и без того не самые светлые мысли. Поэтому привычно подровнял бородку и поспешил покинуть ванную комнату, чтобы не вглядываться в собственное отражение дольше.       Они с Вонгом планируют провести день перед телевизором, лениво листая каналы, и именно так и поступают, во всяком случае, их план приходит в действие, когда мужчины располагаются в гостиной. По дискавери идёт какой-то фильм, и Вонг не особо разбирается в киноиндустрии, так что для него даже не играет никакой роли, что им смотреть, а Стренджу и того более фиолетово – он всё равно собирался поспать под бормотание телека.       Он засыпает под начальные титры, а просыпается уже от того, что меланхоличная музыка сменяется бодрой речью ведущей новостей, которая с плохо сдерживаемым сарказмом рассказывает о пресс-конференции короля Ваканды, прозрачно намекая, что беднейшей стране Африки вряд ли найдётся, что такого невиданного можно предложить миру, чтобы говорить об этом с такой важностью. Вот только Вонг не спешит с ней соглашаться: он хмыкает, ворча, что наконец-то вакандцы решили поделиться драгоценными запасами вибраниума, залежи которого они полностью оставили в своей собственности. Стивен, невольно заинтересовавшись, приоткрывает один глаз – и сердце его совершает ошеломительный кульбит в груди.       Там, на экране, показывающем кадры с вакандской презентации, где новый король объявляет о своём благородном желании открыть сокровища своей Родины всей остальной планете, Стрендж – он сперва не верит собственным глазам – видит его. Сомнений не остаётся, когда светловолосый мужчина в строгом костюме, стоящий подле Т`Чаллы, так знакомо, так по-Джоновски поджимает нижнюю губу и сцепляет руки в замок впереди, как делал всегда, когда ему приходилось стоять перед публикой на интервью или каких-то выступлениях. Маг подбирается поближе к телевизору, не сводя глаз с нахмуренного такого родного лица. На следующих кадрах видно, как монарх общается с сестрой, ещё одной девушкой и его Джоном, и Стивен боится моргнуть – вдруг он снова исчезнет, растает, как наваждение.       Он смотрит, как делегация из Ваканды, в которую входит и Ватсон, удаляется в сторону своего чёрного автомобиля, садится в него и трогается с места, а закадровый голос ведущей сообщает, что король Т`Чалла отправился домой. Вонг немного встревоженно окликает друга, и тот понимает, что буквально застыл в нескольких сантиметрах от экрана, ухватившись за его рамки руками. Стрендж разворачивается на сто восемьдесят градусов, глядя на приятеля совсем уж безумными глазами. Он больше не может ждать.       – Вонг, как попасть в Ваканду?       – Ты рехнулся, Стивен? – опешил бывший библиотекарь, поднимаясь на ноги и готовясь если что ловить Стренджа в охапку, – Они, конечно, решили поделиться технологиями, но Ваканда всё ещё закрыта для посторонних, тебе либо не позволят туда попасть, либо арестуют на границе…       – Это не важно! – перебивает его доктор (надо же, в этой жизни он сам им был), чувствуя, как всё внутри дрожит от нетерпения и неведомого страха, – Вонг, я должен там быть, прошу тебя.       Ему кажется, что вот-вот – и он упадёт на колени и будет умолять друга, ползая у него в ногах. Достоинство, гордость, какой-то здравый смысл – всё просто теряло всякое значение, когда он был совсем рядом, сотворить портал и протянуть руку – и его уже можно почувствовать, притянуть в свои объятия и больше никогда-никогда не отпускать.       Вонг явно понял это изменение в состоянии хранителя и, смерив его неуверенным взглядом, всё же сдаётся:       – Ты уверен, что это так важно?       – Важнее ничто быть не может, – тихо от волнения отвечает Стрендж. Он слишком долго теплил в груди надежду, пусть и часто неосознанно, чтобы сейчас упустить свой единственный шанс. Вонг покорно прикрывает глаза и называет ему координаты, а когда открывает, Стивен уже стоит перед светящимся порталом, за которым зеленеет трава лужайки. Прежде, чем мужчина головой вперёд ныряет в проход, библиотекарь успевает положить руку ему на плечо и негромко попросить:       – Только не делай глупостей, ладно?       Брюнет кивает, мысленно коря себя за ложь: он собирается сотворить самую большую глупость, на которую только способен, и заранее извиняется перед другом за нарушенное обещание, но по-другому он поступить попросту не может. Слишком дорогую цену он заплатил за этот крошечный шанс.       Пока он заходит в портал и по инерции совершает ещё пару шагов на другой стороне, у него есть доля секунды осознать, что это уже не та жизнь, в которой он был Шерлоком Холмсом, а этот мужчина – его лучшим другом и возлюбленным Джоном Ватсоном, не та жизнь, в которой они оба готовились быть вместе и до конца. И если он, Стрендж, сумел вернуть себе память посредством долгого изучения и обучения тому, что счёл бы бредом в другой ситуации, то какова вероятность, что Джону это тоже удалось? Если, конечно, в ЦРУ не проходят обучения магическим практикам. Но рассуждать об этом было слишком поздно и, если совсем откровенно, не хотелось вовсе. Сейчас не было ничего важнее, чем просто увидеть его, убедиться, что он существует, а потом – Стивен даже сам поразился своим мыслям – он готов возобновить в памяти все техники пикапа, которые знал, чтобы только попытаться вернуть всё в прежнее русло.       Он вышел из закрывшегося за его спиной прохода посреди поля, всего усеянного травой до колена. Где-то на горизонте виднелись низенькие домики, а в нескольких десятках метров от него показались фигуры людей – кажется, стражников или что-то в этом роде. Заметив вторженца, они что-то закричали на неизвестном африканском диалекте, но мужчина лишь отмахнулся раздражённо и принялся вращать головой, пытаясь сориентироваться в незнакомом месте. Не так далеко от него, на большом холме, на неком подобии смотровой площадки, стояло ещё двое людей. Стрендж готов был поклясться, что, если бы не его сходящая с ума интуиция и помешанность на желании найти его, он бы ни за что не понял, что одна из таких далёких и совсем крошечных от расстояния фигур принадлежала тому, кого он искал. Игнорируя приближающиеся шаги и гневные выкрики стражей, мужчина, не сводя глаз с маленькой точки, заставляющей его сердце биться перебойно, создал ещё один портал, ведущий на площадку, и шагнул в него перед носом обескураженной охраны.       Он вышел прямо за их спинами: мужчины в тёмно-синем костюме и темнокожей девушки с весёлой причёской и не менее задорной речью. Услышав треск магических искр, оба обернулись, и если девушка машинально приняла оборонительную стойку, то её собеседник просто застыл на месте. В его глазах застыло просто непередаваемое сочетание эмоций, которые Стивен от головокружения и подскочившего из-за волнения пульса даже не сумел прочитать. Он вдруг как-то растерял свою уверенность, сжавшись под тёплым, таким родным взглядом, и только сейчас по-настоящему испугался, что его не узнают. Сглотнув и поджав от напряжения губу, он на пробу позвал тихим голосом, со стыдом осознавая, насколько жалко выглядит:       – Джон…       Он был практически уверен, что мужчина покрутит пальцем у виска, скажет, что он ошибся, уйдёт подальше от психа и оставит его совершенно раздробленным, но Джон прерывисто вздохнул и на сантиметр подался к нему.       – Шерлок?..       Одно его слово – и мир вокруг словно схлопнулся, перестал существовать, остались лишь двое мужчин, наконец нашедших друг друга в этой бесконечной мультивселенной, и колоссальное расстояние в несколько метров между ними, превратившееся практически в полосу препятствий из-за слабеющих и вовсе не держащих тело ног. Они одновременно срываются с места и бросаются навстречу, почти падая в нескольких сантиметрах, но успевая подхватить друг друга в объятия и вернуть равновесие. Руки сдавливают рёбра с такой силой и отчаянием, что, кажется, могут сломать все существующие в организме кости, но после мгновенно залечить всё одним извиняющимся поцелуем. Стивен отчаянно прижимает Джона к себе, стараясь запомнить эту тяжесть в собственных руках как можно чётче, если всё же это окажется сном, подтягивает ближе к себе, вдыхая его запах и чувствуя, как он заполняет его лёгкие, бежит по венам вместо кислорода и справляется с работой воздуха намного лучше его самого: не только заставляет его дышать и жить, но вынуждает хотеть жить и снова радоваться каждому вдоху. Он целует его в макушку, поднимает ладонями лицо и зацеловывает лоб, щёки, подбородок, ощущая солёную влагу на губах и ловя громкие всхлипы: Джон всегда был сентиментальным, но сейчас и Стрендж от него не отставал, и их слёзы сливаются воедино, словно воды двух океанов. Они снова становились одним целым.       Джон наконец приходит в себя, беспорядочно сжимая его плащ, и подаётся вперёд, прижимаясь к чужим губам своими и заключая их в поцелуе, сперва нерешительном и почти робком, но быстро превращающийся в отчаянный, изголодавшийся, поцелуй двух дорвавшихся друг до друга людей. Принцесса, всё ещё ошеломлённо стоящая позади них, улыбается и оставляет их одних, по связи объявляя охране «отбой» – вряд ли есть необходимость брать этого незаконно проникшего на территорию Ваканды под стражу, если он пришёл посягнуть вовсе не на вакандское сокровище, а на сотрудника ЦРУ. Вот пусть они сами с ним и разбираются.       Они отрываются друг от друга, когда Джон приподнимает его лицо, ласково оглаживая дрожащими пальцами щёки, задевая щетину и удивлённо вскидывая брови:       – Ты отпустил бороду! – улыбается он, пока на его глазах ещё блестят слёзы. Стивен не остаётся в долгу, хмыкая и очерчивая большим пальцем чужой гладкий подбородок:       – Зато ты не отрастил эти ужасные усы.       Джон смеётся хрипловато, но искренне, и снова прижимается к брюнету, обвивая длинную шею руками и позволяя гладить себя по спине. Стрендж кладёт голову ему на макушку и прикрывает глаза, чутко прислушиваясь к их нестройному дыханию и чувствуя грудной клеткой чужое сердцебиение – ровное, ритмичное, абсолютно живое – и всё остальное кажется уже совершенно незначимым, посредственным, способным подождать ещё добрую сотню лет, пока они стоят в объятиях друг друга. Весь мир способен подождать.       – Как ты вспомнил меня? – задаёт вопрос маг. Он испытывал неимоверное облегчение от того, что все его надежды не пошли прахом, что он не остался один в своём знании и памяти, но, как так вышло, ему тоже было интересно.       – Когда оказываешься между жизнью и смертью, вспоминаешь всё, но мало кто может вернуться и рассказать об этом, – содрогнувшись от услышанного, Стивен хмурится и отстраняет Джона, проверяя его на наличие травм: он уже снова успел попасть в смертельную опасность?.. Ватсон смеётся, глядя на его переполох, но вскоре понимает, чем он вызван, и поспешно притягивает к себе для успокаивающего поцелуя, – Не бойся, всё хорошо, меня спасли друзья в Ваканде. А откуда ты помнишь меня?       – Видел порталы, которые я создаю? Это лишь малая часть того, что я могу, – не без гордости отвечает Стрендж, и ноги предательски подгибаются, когда он видит в глазах напротив океан всепоглощающей нежности с блеском восхищения:       – Ты всё такой же волшебный.       Стрендж снова обнимает его, целует в висок и тихо, умоляюще шепчет: «Прошу, не оставляй меня больше». Джон стискивает его бока руками, утыкаясь носом в грубоватую ткань плаща и доверительно прикрывая глаза: «Не оставлю.»       – Как тебя зовут здесь? – негромко спрашивает Стивен, подумав, что было не совсем корректно обращаться к нему по имени из прошлой жизни.       – Эверетт Росс, агент ЦРУ, – с небольшой заминкой представляется блондин, словно уже и забыл, кем и чем он был всю эту одинокую и тоскливую жизнь – какая вообще разница, если теперь всё будет иначе? – А тебя?       – Доктор Стивен Стрендж, – отзывается тот, чуть не поморщившись от того, насколько неуместно пафосно это прозвучало, но Росса, кажется абсолютно ничего не смущает: он хихикает и прижимается щекой к его щеке, нашаривает ладонь и переплетает их пальцы.       – Вот и познакомились, доктор Стрендж.       – Рад встрече, агент Росс, – снова не сдерживает острый язык маг, но это совершенно никого не смущает и с каждой секундой стремительно возвращает во времена, ставшие самыми счастливыми из всех их жизней.       Судьба достаточно благосклонна к ним и совершенно точно обожает, раз позволяет повторить то, что не должно повторяться по всем законам пространства и времени.       И на этот раз терять это время зря они больше не станут: слишком уж тяжела была борьба за второй шанс, слишком сильно ударила, чтобы ничему их не научить. Они знают лишь одно: если будет нужно, смогут наплевать на все запреты и найдут друг друга в любом уголке мультивселенной, но это будет уже потом, в их последующих жизнях. А сейчас… Сейчас они уже нашли друг друга.       (У Вонга дёргается глаз, когда в гостиной снова открывается портал, и из него появляется друг, ходивший абсолютно без лица последние несколько месяцев, а сейчас буквально светящийся от счастья. А причина счастья, очевидно, кроется в агенте ЦРУ, которого пару часов назад показывали по телевизору, а теперь он уже растерянно топчется рядом со Стренджем, явно только что впервые испытал мгновенное перемещение от одного конца света до другого и был несколько обескуражен таким опытом. Дополняла картину растерянно кричащая что-то им вслед с той стороны принцесса Ваканды, но Стивен одним движением заставил её замолчать, просто закрыв портал, бодрым голосом представил Вонга и гостя друг другу и утащил агента Росса в свою комнату.       «Стивен, ты что, украл из Ваканды американского разведчика?»       «Поверь, было не сложнее, чем таскать у тебя книги.»)       (Стивен помнит все свои мысли и каждую мечту, хотя последних у него за все жизни бывало немного, поэтому не собирается медлить и приводит план ещё времён Шерлока в действие.       И начинает с малышки лабрадор-ретривера Хадди (сокращённо от Хадсон).)