***
С наступлением вечера улицы столицы заполняются людьми. Особенно многолюдно становится в Миягава-тё, одном из кварталов Киото, где больше всего чайных домов и кабурендзо . И меня, каким-то ветром, принесло именно сюда. Зачем? Если честно, я и сам не ебу. Однако, как быстро пролетел день. Солнце неумолимо тянулось к западу, волоча свои золотые шлейфы по крышам домов. Облака, точно толстые, ленивые гусеницы, медленно ползли по небесной глади. Довольно умиротворительная картина, скажу вам. Я бы мог даже расслабиться и словить дзен, если бы не горизонт, что вспыхнул рыжим, пурпурным и… огненно красным. Черт, даже природа настроена против меня. Надо бы вспомнить, с каких пор я стал маниакально одержим Саноске, да ещё и в таком нездоровом ключе. Так точно и не прикинешь. Неделю? Месяц? Знаю только то, что непростительно долго, ибо недосып и плохой аппетит всё равно дают о себе знать, каким бы охуительно крутым демоном ты ни был. Дерьмо… Чувствую острую необходимость наведаться в штаб Синсэнгуми, навести там шумиху, пострелять, черт возьми. Поправочка. Острая необходимость заключается во встрече с ним. Твоё счастье, Саноске, если окажешься в штабе, а не на патруле. Иначе придётся оторваться на твоих дружках, потому что я сейчас охуеть как зол. Вдох. Медленный выдох. Воздух, на удивление, чист и свеж. Ладно, сдаюсь. Давай на чистоту, Ширануи. Это, блять, не только ненависть. Не только желание доказать свое превосходство и всадить пулю в лоб бесстрашному идиоту, что дерзнул усомниться в этом. Тебя же бесит сам факт того, что все мысли сконцентрированы только на нём. На его голосе, походке, улыбке. На его волосах, что жидкой медью растекаются по плечам, словно плавясь от солнечных лучей. На его глазах, больших и сияющих, тёплых, как мед, и одновременно жарких, как факелы в ночь празднования Хякки Яко . Ну охуеть себе сравнения! И ты позволяешь себе застыть в их отражениях, словно жалкое насекомое в янтаре. Но ровно на миг. Один короткий миг, чтобы он не догадался. Не увидел то, чего не должен знать ни при каких обстоятельствах. В противном случае это будет конец. В противном случае битва будет проиграна. Он не дурак. Ему хватит и одной осечки, чтобы раскусить тебя. И поэтому, это всегда риск. Риск, на который ты идёшь снова и снова ради… Ради чего? — Ширануи-сан? — слышу женский голос и резко оборачиваюсь, застигнутый врасплох. Твою мать… — Вот уж не ожидала увидеть Вас здесь, — улыбается она весьма сдержанно, что вполне ожидаемо для синоби . — Кимигику, — безынтересно фыркаю и тут же ухмыляюсь, — Потеряла свою госпожу? Та качает головой и тут же отзеркаливает ухмылку. Только сейчас понимаю, что эта хитрая лисица снова что-то вынюхивает для Сэн-химе. Иначе зачем бы выряжалась в гейшу? — Госпожа в полном здравии, за неё я не волнуюсь. Меня больше беспокоите Вы, Ширануи-сан. До меня дошли слухи, что в последнее время Вы сам не свой… Голос синоби будто доносится из-под воды, становясь все тише и неразборчивей, пока совсем не исчезает. Только губы шевелятся. Красные. Блять. Слишком много красного для одного дня. Слишком много места занимает Харада Саноске в моей голове. Невыносимо много. Чувствую, как кровь пульсирует в висках, закипает в венах, а вместе с ней и злость. До боли сжимаю челюсти, прожигаю настырную женщину взглядом и не могу оторвать взгляда от алых губ. Терпение на пределе. Девка напряглась. Замерла, точно лиса, услышавшая вдалеке собачий вой. Шла бы своей дорогой, пока проблем не огребла. Её не понимающий взгляд устремлен вниз, где-то на уровне моего пояса. Только сейчас осознаю, что ладонь лежит на рукоятке револьвера. Пристрелить что ли? Чувствую крепкий, отрезвляющий шлепок веером по шее и тут же возвращаюсь в реальность. — Только попробуй вытащить свою игрушку, и тебе не поздоровится, — слышу знакомый голос. Ну конечно! Кто ещё может позволить себе так обращаться к демону? Только сам демон, точнее — женщина-демон. — Дура! Совсем рехнулась? — ору внезапно для себя и смотрю на О-Сэн-химе убийственным взглядом. А ей хоть бы хны, даже глазом не повела. Совсем, девка, страх потеряла. — Госпожа… — Всё в порядке, Кимигику? Синоби снисходительно улыбнулась и кивнула демонессе. А меня смерила злым взглядом. Ебать, как страшно. — Печально знать, что одним из уважаемых и почитаемых кланов руководит кто-то вроде тебя, — с упрёком заявила Химе, очевидно, надеясь пристыдить меня. Как бы не так. — Тебе бы следовало быть более сдержанней. — Не указывай, что мне делать, — срываюсь и все же выхватываю револьвер из-за пояса, направляя заряженное оружие ей в голову. Кимигику тут же загораживает собой демонессу, молниеносно выхватив клинок, что до сих пор прятала под роскошными тканями юкаты. Кто б сомневался, что эта женщина будет разгуливать по улицам Киото невооруженной. — Спокойно, Кимигику, — останавливает её Сэн-химе и, недовольно хмурясь, продолжает, будто проверяет меня на прочность. Опасную игру ты затеяла, — Ширануи… Я знаю, что с тобой происходит. Поверь, ты не единственный демон, кто беспамятства влюбляется. Последние слова бьют резко и беспощадно, словно пощечина. Не могу выдохнуть, воздух в груди словно застыл. Это удар ниже пояса. — Заткнись… — выдавливаю сквозь стиснутые зубы и непроизвольно сжимаю пальцем спусковой крючок. — Продолжишь отрицать очевидное? Только вряд ли это тебе поможет. — Ещё одно слово, и это будет последнее, что ты скажешь, Химе, — срываюсь на рычание, но упорно, до последнего, держу себя в руках. Убивать демонессу совершенно не входило в мои планы на вечер. Да и с кланом может развязаться война. А она так и нарывается на пару лишних дырок в голове. О-Сэн-химе сжимает руки и, судя по протяжному вздоху, сдаётся. Дошло-таки. — Как знаешь. Дело твоё, но… — девица колеблется, будто не решаясь сказать мне, — Пока ты не разберёшься с этим, могут пострадать невинные люди. Да и ты сам… — Я сам с этим разберусь. Не суй нос не в свое дело, Химе. — грубо отрезаю и, усилием воли, прячу револьвер обратно в кобуру. Решительно разворачиваюсь и шагаю прочь, давая понять, что на этом разговор окончен. — Сегодня улицы патрулирует отряд Нагакуры Шинпачи, — зачем-то бросает она мне вслед, отчего я останавливаюсь, но не решаюсь повернуться. Сердце гулко стукнуло по грудной клетке, сбиваясь с привычного ритма. Затем ещё раз, и ещё. Я отвечаю не сразу. — Зачем мне это знать? — Да так, подумала, что пригодится, — говорит она выдержав долгую, целых в несколько секунд, паузу. И я могу поставить на кон свой револьвер, что в этот момент демонесса улыбнулась. Сука догадливая. Резко оборачиваюсь, чтобы возразить, да той уже и след простыл. Беги-беги в свой клан, пока цела. Кимигику смотрит с недоверием, но уже спрятав острый клинок. Мне стоит невероятных усилий, чтобы не выдавать дрожь, пробежавшую по всему телу не то от злости, что эта женщина видела меня насквозь, не то от страха, что она вслух озвучила то, в чем я, возможно, — но только возможно, — отказывался признаваться самому себе.***
Поместье встретило меня холодной тишиной. С наступлением темноты все обитатели и слуги разбежались по своим комнатам точно тараканы. Оно и к лучшему. Меня всё еще потряхивало после встречи с Сэн-химе и её шестёркой. Злость внутри ворочалась горячими злыми змеями, но вместе с ней было что-то ещё. Что-то похожее на усталость. От себя, ото лжи, от ебаных мыслей о Саноске. Хотелось оторваться, выплеснуть весь гнев, разнести поместье в щепки и похоронить его вместе с обитателями. Последнего, наверно, делать не стоило. Однако, будь гарантия, что это на сто процентов мне поможет, то расхерачил бы без раздумий. — Черт! Черт! Черт! Дерьмо! — ору в беспамятстве, удар за ударом разнося ногой первую подвернувшуюся дверь сёдзи. Безжалостно, бездумно, снова и снова, надеясь этим потушить пламя ярости. Бестолку. Задыхаюсь от крика, вжимаюсь лбом в холодную стену и закрываю глаза. Ни разъёбаная дверь, ни глубокие вдохи нихера не помогали справиться со злостью и отвлечься от мыслей о самурае. — Г-господин? — слышу испуганный писклявый голос сквозь неутихающий шум в ушах. Оборачиваюсь и стреляю гневным взглядом в прислугу, что по глупости решила побеспокоить меня в тот момент, когда этого делать совсем не стоило. В первую очередь для её же безопасности. — Чего тебе? — раздражённо рычу и выпрямляюсь, грозно нависая над девушкой. Та испуганно пятится на пару шагов, но не сбегает. А зря. — Простите. Я п-просто услышала шум. Вам не здоровится? — заикается она, сжимая одной рукой тёплый шарф на уровне ключиц, а другой придерживая подол передника, в котором громоздились небольшой кучей спелые яблоки. Угадайте, какого цвета? Меня передергивает. Адреналин безжалостно бьёт в нос, заставляя застыть в немом оцепенении. Я чувствую волну ярости, что накрывает меня штормовой волной и обжигает языками пламени. Ни вдохнуть, ни выдохнуть — сердце ухнуло вниз, в холодную черную бездну, затем снова подпрыгнуло и рванулось вверх, застряв удушливым комом где-то в горле. Это было последней каплей моего терпения, моего самообладания, моего всего. Будто сама вселенная решила оторваться на мне и сыграть злую шутку. А я один, как полный кретин, не понимал, в чем её соль. — Это, блять, что? — с трудом выдавливаю из себя, непроизвольно выдерживая паузу в словах. Кровь закипает в жилах и пульсирует в венах, откликаясь тупым раздражающим стуком в висках. Я неотрывно смотрю на красные яблоки и чувствую, как, несмотря на полыхающий адский огонь, что жадно пожирает все мои внутренности, руки леденеют, а кончики пальцев ощутимо покалывают. Служанка, будто немая, открывает и тут же закрывает рот, очевидно не понимая, что конкретно я хочу от неё услышать. Страшное осмысление внезапно достигает её сознания, отчего она смотрит на горстку яблок, а потом резко поднимает на меня взгляд испуганного, дрожащего кролика. — Ты что, умереть хочешь? — слова даются с трудом. Я не узнаю свой голос, до того он прозвучал угрожающе, хрипло, глухо, как будто шёл откуда-то из-под земли. Как знал, что все закончится этим. Блядство. — Я… Слышу звонкий шлепок и, последовавший за ним, глухой стук тела. Яблоки покатились по деревянным доскам, подпрыгивая и обгоняя друг друга. Ладонь горит, пульсирует, кажется, я ударил её наотмашь. И судя по ноющим от боли пальцам — довольно сильно. Девка испуганно поднимает голову, убаюкивающе прижимая дрожащую ладонь к щеке. И как ещё сознание не потеряла? В широко распахнутых глазах застыли страх и слёзы. Медленно, давясь всхлипом и боясь проронить хоть один звук, она предпринимает попытку отползти, но я опережаю, выхватывая револьвер и направляя на неё. Девка закрывает голову руками и сдавленно кричит. Раздаётся несколько выстрелов, а затем… тишина. Над мрачным, беззвёздным небом висит желтоватый глаз луны, угрожающе выглядывая из густых чёрных туч и едва освещая кроны деревьев. Где-то вдалеке вспорхнула и устремились ввысь ночная птица, разбивая гнетущую и оглушающую тишину своим протяжным криком. Дышу тяжело, шумно, часто, будто без остановки обежал гору Фудзи. Совсем рядом, все ещё жмуря глаза и обхватив голову руками, неподвижно сидит служанка. И если бы не подрагивающие от беззвучного всхлипывания плечи, то можно было бы принять её за садовую скульптуру. Перед ней, на деревянном полу, четыре дырки от пуль. — Скройся, — приказываю ей резким, нетерпящим возражений тоном, и взрываюсь, когда она реагирует не сразу, — Сука, пошла вон! Яростный крик действует безотказно, приводя её в чувства и возвращая в реальность. Девка молниеносно подрывается с места и, спотыкаясь, на ватных ногах убегает прочь, давясь несдерживаемым потоком слез. — Черт, — рычу я сквозь стиснутые зубы и едва могу услышать собственный голос, сквозь оглушающую барабанную дробь в груди. Возвращаю револьвер в кобуру и медленно вдыхаю, набирая в лёгкие побольше воздуха. Веки тяжелеют, глаза слипаются, но сознание все ещё буйствует, не в силах подавить дрожь в мышцах и справиться с кипящим в крови адреналином. И снова луна лениво выглядывает из-за тучи, освещая огромное поместье и пустой двор. Её слабый свет мягко окутывает и, кажется, даже немного холодит, словно успокаивая и снимая напряжение. Немного, правда, но и это неплохо. Мой взгляд устремляется вниз и падает на красное яблоко, молчаливо соприкасающееся с мыском ботинка. Я бездумно и устало наклоняюсь, чтобы поднять его. Под мягким светом луны оно красиво и аппетитно блестит, словно передразнивая меня. А я, подстёгнутый, в который раз, мыслями о Саноске, пару минут обдумываю одну заманчивую и в то же время совершенно дурацкую идею. Взвесив все «за» и «против», я принимаю окончательное решение и, выбросив к черту яблоко, до последнего надеюсь, что не облажался в выборе.***
В штабе Синсэнгуми тихо и спокойно. Не иначе, как спят, даже постовых не видно. Что ещё ожидать от этих бестолковых псов? Ловко преодолев высокую стену, неспешно и тихо иду вдоль неё, пока не вижу жилые додзё. Точно какой-то грёбаный вор, крадусь к одной единственной, интересующей меня комнате. Но… Блять. С каждым шагом на пути к своей цели меня охватывает какое-то странное и необоснованное волнение, совершенно несравнимое с тем, что я испытывал до этих пор. И чем ближе я приближался к встрече с Саноске, тем дальше и быстрее от меня съёбывала уверенность в том, что это всё-таки правильное решение. Останавливаюсь перед сёдзе и замираю, держа в одинаковом напряжении слух, зрение и мысли. За дверью ни звуков, ни движений. Время вокруг меня будто застыло и только гулко бьющееся сердце в груди говорило о том, что происходящее не сон и не наваждение. Медленно сдвигаю сёдзи, надеясь застать его на месте, и не ошибаюсь. Саноске лежит на футоне повернувшись к двери, отчего лунный свет на секунду падает на его спокойное и безмятежное лицо. Воровато оглядываясь и проверяя, что меня никто не заметил, прохожу внутрь комнаты и спешу снова задвинуть сёдзи: осторожно, быстро и без лишних звуков. Наконец мы одни, грёбаный ты любимец публики. Наконец ты передо мной, такой уязвимый и незащищенный, что я мог бы всадить пулю в твою голову прямо сейчас, прямо здесь. Но какой в этом интерес, если ты умрёшь во сне, без какого-либо сопротивления, без осознания того, что твою жизнь забрал не кто-то, а именно я. Согласись, после стольких сражений, что остались за плечами, такой исход нашего противостояния будет если не жалким, то самым тупым из всех возможных. К тому же, не в моем стиле убивать вот так, исподтишка, как трусливое ссыкло. Поэтому сегодня я больше не потревожу свой револьвер. Но теперь у меня назрел другой вопрос: что дальше? Идея приходит гораздо быстрее, чем я успеваю над ней задуматься. Верно всё-таки люди говорят: дурное — дело не хитрое. Я опускаюсь совсем рядом, подмяв одну ногу под себя, а вторую согнув в колене, чтобы облокотиться об неё. Смотрю на него. И тут же ловлю себя на мысли, что не могу оторваться. Ровное дыхание, приоткрытые губы, небрежно рассыпавшиеся по подушке волосы. Хочется прикоснуться к ним, медно-красным, пленяющим. Взгляд скользит ниже, к острому волевому подбородку, скульптурным ключицам и оголённой груди, не прикрытой тёплым одеялом. Чувствую, как во рту вязнет сухость. Хочется пить. Или поцеловать эти приоткрытые губы напротив. Попробовать их на вкус и медленно смаковать, точно крепкий саке или сладкий мёд. Отчётливо слышу, как сердце в груди пропускает пару ударов. Блять, это выше моих сил. Пребывая в каком-то гипнотическом наваждении не сразу замечаю, как зрачки Сано начинают двигаться под тонкими веками, а ресницы — мелко дрожать. — Мх? Ширануи? Слышу тихий, едва слышный, голос и вздрагиваю от неожиданности. Зачем-то перестаю дышать и в напряжённом предвкушении смотрю в приоткрытые и сонные глаза, не зная чего ожидать дальше. От него, от себя, от ситуации в целом. Чёрт. — Ширануи, если это сон, то поцелуй меня и ложись рядом… Сказанные в полудреме слова окатили меня ведром ледяной воды. Пульс резко подскочил, а все более или менее связные мысли тотчас вылетели из головы. Что? Нихуя себе поворот. Чем ещё удивишь, Саноске? Упрямо стараюсь игнорировать заходящееся в истерике сердцебиение и быстро возвращаю контроль над эмоциями. Растерянность длится всего полсекунды и тут же отступает, уступая место характерной для меня наглости. Понимаю, что не могу не воспользоваться этим моментом и охотно принимаю предложение. — Не сон, — злобно ухмыляюсь и наклоняюсь для поцелуя, замечая, как быстро испаряется сонливость, и как удивлённо вытягивается лицо Саноске, когда он внезапно для себя осознает всю опасность нынешнего положения. С первой же секунды поцелуй выходит требовательным, грубым, собственническим. Губы Саноске горячие, он сам горячий — как в приступе лихорадки. Сквозь шум в ушах слышу, как он протестующе мычит в губы. Черт меня дери. Хотелось именно этого. Причём давно. С ним. Рука сама тянется вверх, а пальцы смыкаются на шее Сано. Хочется придушить его, хочется чувствовать его пульс под кожей, хочется взять его, всего и без остатка. Горячие ладони упираются в плечи в слабой попытке оттолкнуть. Если бы я не знал Саноске, то подумал бы, что он ещё не протрезвел от сна, чтобы в полной мере дать мне отпор. Но чертов сукин сын был достаточно силен, чтобы на раз-два освободиться от хватки и вынести меня отсюда с одного удара. Да так, что я бы пропахал землю носом до самого забора. Поэтому напрашивался один единственный, на сто процентов верный вариант — он хотел спровоцировать меня. И хотя игры с ограничением свободы это не моё, но… твою ж мать, это реально сработало. Тело реагирует мгновенно. Через секунду я уже нависаю над Сано и, перехватив его за запястья, поднимаю руки высоко над головой, фиксируя, исключая возможность высвободиться. Углубляю поцелуй и проталкиваю кончик языка между истерзанными горячими губами. Слышу удивлённое мычание, но больше не ощущаю сопротивления. Сано подаётся навстречу и принимает мой язык, пропуская в тёплый, влажный рот. Блядство. Меня ведёт. Воздух будто искрился, наполняясь чем-то, чему я пока не мог придумать названия. Опасное предвкушение? Черт, слишком близко, слишком горячо, слишком интимно. Из нас двоих более нетерпеливым и импульсивным всегда был я. Но кто ж, блять, знал, что это касается только словесных потасовок и драк? Сано стонет и подаётся навстречу, притираясь бёдрами к бёдрам почти болезненно. Я рычу от переизбытка чувств и отчётливо ощущаю, как возбуждение накатывает удушливой волной, сворачиваясь в тугой узел внизу живота. В штанах стоит колом. Чёрт, хочу трахнуть его. Поцелуй длится до тех пор, пока не начинают болеть губы, а количество воздуха в лёгких не доходит до критической отметки. И даже разорвав поцелуй с Сано, я понимаю, что этого было мало. Слишком мало, чтобы утолить голод. Мне хотелось большего. — Охуеть можно, — шепчу еле вороча языком, потому что мысли в голове превратились в одно большое неразборчивое месиво. Прижимаюсь лбом к его лбу, все ещё крепко удерживая его руки над головой. Взгляд плывёт, цепляется за губы. Распухшие и покрасневшие. Притягательные. Сано прижимается в ответ. Он улыбается и беззвучно смеётся, очевидно развеселившись от моего глубокомысленного изречения. Сразу захотелось расквасить ему нос. А ещё застыть и остаться вот так, на целую вечность и ещё немного. — Тебя кто-нибудь видел? — шепчет он прерывисто, прямо в губы, отчего меня накрывает очередной волной жара. Тело звенит приятным гудением, возбуждение ощутимо концентрируется в паху. Факт того, что нас могут застукать распалял ещё сильнее, добавляя интимности и опасности, отчего воздух в комнате искрился от напряжения. Казалось, что от одной маленькой вспышки всё должно было взорваться к херам. Но ничего не взрывалось, балансируя на тонкой грани катастрофы. — Нет, — отвечаю мгновенно и для пущей убедительности мотаю головой. — Хорошо, — слышу спешный ответ и смотрю в янтарные глаза, в которых через край плескались страсть и возбуждение. Не раздумывая больше ни секунды, целую вновь, ощущая даже через одежду исходящий жар от тела Сано. Отпускаю его руки и в первую очередь сбрасываю в сторону запутавшееся между ног одеяло. Развязываю пояс и, не слишком заботясь о целостности белоснежного косодэ, стягиваю его, не глядя бросая в сторону. Замираю, приподнимаясь на коленях, чтобы оценить представший предо мной прекрасный вид. Судорожно вздымающаяся грудь, рельефный торс, кривой и толстый шрам, рассекающий живот поперёк, чуть выше пупка, что совсем не уродует Сано, а наоборот, украшает как ничто другое. Ловлю себя на мысли, что хочу провести языком по нему, оставить влажный след поверх белой затянувшейся кожи, а в довесок ещё и парочку засосов вокруг. — Ты собираешься пялиться на меня или трахать? — слышу нетерпеливый упрёк и вновь возвращаю свой взгляд на раскрасневшееся лицо в ореоле длинных медно-красных волос, что рассыпались по подушке. Крепкий стояк Сано только подтверждает взаимное желание заняться сексом, поставив окончательную точку в исходе сегодняшней встречи. — Не ожидал, что так легко примешь ведомую позицию, — ухмыляюсь, не в силах воздержаться от язвительного комментария. — Меня устраивает, — слышу беззлобный ответ, который, почему-то, бьёт под дых. Воздух вокруг словно сжимается и становится слишком тяжёлым. От осознания того, что Саноске уже имел опыт с мужчинами, дышать становится труднее. — И как часто? — спрашиваю почти мгновенно, даже не задумываясь, как это может звучать со стороны. — Что? — искренне, без шутливого притворства, не понимает он. — Трахаешься с мужчинами. — Было дело. — И кто он? — Ха, это что, допрос? — Говори, — голос обретает нетерпеливый и приказной тон, а я начинаю беситься от догадок, кто бы это мог быть. Кто-то из командиров? Или подчинённых? Нет. Ветреность и шлюховатость — это не про Сано. Значит это был кто-то, с кем у него особо доверительные отношения. Кто-то очень близкий. Хиджиката Тошидзо? Вряд ли их отношения можно назвать близкими. Должность правой руки замкомандира ещё ни о чем не говорит. К тому же, Хиджиката явно только по бабам. Вернее по одной из них, до ужаса бесячей. Может, тот мелкий с хвостом? Как его там? Тудо? Тодо? Да похуй на имя. Вариант можно смело вычёркивать, ибо альфа-самец из него такой же, как из меня проповедник. К тому же, такой здоровый, крепкий и ладный мужчина вроде Сано вряд ли ляжет под щуплого мальчишку вроде него. Даже представить смешно, не то что поверить в это. Может, тот ублюдок Нагакура Шинпачи? Сука. Как же я сразу не догадался? Претендент, блять, номер один! Эта чёртова обезьяна с телом атлета и мозгами курицы вечно ходит за Сано хвостом, растянув на всю рожу тупую улыбку пятилетнего ребёнка. В один миг меня скрутило горячей злостью и едва не вывернуло наизнанку. Эту мысль уже было не отогнать: красивые, скульптурные черты Сано, широко открытый в немом стоне рот, и налитый кровью, толстый, здоровенный хуй Нагакуры Шинпачи, въезжающий в подставленную задницу. Ту самую, на которую я дрочил не одну ночь, стерев к ебеням все пальцы в мозоли. Жгучая ревность невольно шевельнулась змеёй под сердцем и прыснула ядом, отчего кровь в венах закипела с такой силой, что я буквально мог почувствовать это бурление. — Не тот, о ком ты подумал, — словно прочитав мои мысли отвечает Сано и по-кошачьи улыбается, отчего меня передергивает. У меня, блять, что, всё на лбу написано? — А откуда ты знаешь, о ком я подумал? — Ты слишком предсказуемый. — У меня револьвер, Саноске. Вот будет непредсказуемо, когда ты вместо члена в зад получишь пулю в лоб. Сано заливисто смеётся, да так искренне, что сердце приятно щимит, заставляя меня расплыться в улыбке и отвлечься от навязчивых мыслей о его горилоподобном любовничке. К слову, смех Саноске имел какое-то необъяснимое магическое свойство бесить и успокаивать меня одновременно. Зависело всегда от ситуации. — Лучше первый вариант, — получаю мягкий ответ на свою угрозу, отчётливо услышав, как баритон Сано вмиг стал низким, бархатным, соблазнительным. И тут, хоть убейся, не поспоришь. Желание продолжать пустой пиздёж отпадает. Ровно как и потребность в одежде. Я быстро сбрасываю с себя всё тряпьё, оставшись в чем мать родила. Сворачиваю длинный хвост в пучок и завожу кончики волос под резинку — ночка обещает быть жаркой, а волосы будут только мешать и липнуть к телу. — Ого, ты настроен серьёзно. — Даже не надейся, что буду тебя жалеть. Считай это местью за то, что ты сегодня выебал мне весь мозг. Сано удивлённо приподнимает брови, недоумевая о чем собственно идёт речь, а я вместо объяснений лишь довольно хмыкаю. Он пожимает плечами и загадочно улыбается, видимо решив не зацикливаться. Или же вернуться к этому вопросу потом, когда мы пресытим свою похоть и будем валяться на одноместном футоне потные, уставшие и донельзя довольные. Словно прочитав мои мысли, Сано коротко облизнул припухшие губы. По-блядски соблазнительные. Я подношу ладонь к его лицу и провожу пальцами по губам: — Ты вылижешь их. И сделаешь это очень тщательно, если хочешь, чтобы я растянул тебя как следует, — негромко произношу я и в награду получаю судорожный вздох. — Черт, погнали, — шепчет Сано и тут же, не дожидаясь, пока я сам протолкну их, принимает в рот все три пальца. Возбужденный его покорностью и послушанием, я на секунду выпадаю из реальности и снова возвращаюсь, когда влажный горячий язык начинает развязно скользить между пальцами. Трахаю его рот медленно и размеренно, неотрывно наблюдая за тем, как плотно смыкаются губы вокруг пальцев, как они влажно блестят в полумраке комнаты. И как тянется тонкая ниточка слюны, соединяющая его язык и кончики моих пальцев, когда он ненадолго выпускает их изо рта, чтобы поднять янтарные глаза, полыхающие дьявольским огнём. Никогда бы не поверил, что от одного только взгляда может так выкручивать, если бы не испытал это на себе. Хотелось прямо сейчас оставить это и взять его вот так, всухую, без подготовки. Но Сано принял правила, и в награду за эту покорность я мог только умирать от желания и смотреть, как он, прикрыв глаза, обводит кончиком языка фалангу указательного и среднего пальцев, чтобы потом пошло причмокнуть. От этого зрелища член болезненно дёргается, а низ живота тянет свинцовой тяжестью. Блять… — Достаточно, — говорю сдержанно тихо, чтобы не выдать дрожь в голосе и устраиваюсь между ногами Сано, которые он развёл сразу же, едва я вытащил пальцы из его рта. Вот же засранец нетерпеливый. Ладонь скользит вниз, холодный от слюны палец вжимается в анус: сухой, плотно сомкнутый, весь в нежных морщинках. При мысли о том, как там тесно и горячо, я прямо сейчас готов спустить на перечеркнутый шрамом живот. И чтобы не кончить раньше времени поднимаю взгляд, приковывая его к лицу Сано. Он вздрагивает, он закусывает губу, он цепляется пальцами за покрывало, чтобы скрыть свою дрожь, чтобы не подпрыгнуть от переполняющего возбуждения и самому не насадиться на мои пальцы. Все три, сразу. Возбуждение ударило огненной вспышкой, сжигая всё связное, что оставалось в моей голове. Я не ожидал такой чувствительности от него. Судя по поджатым губам и расфокусированному взгляду, он и сам не ожидал от себя такого. На секунду — ровно на одну, не больше — мне захотелось действовать намного бережней, намного нежней, чем я планировал с самого начала. Захотелось целовать его плечи, руки, запястья и кончики пальцев. Ласкать языком его грудь, водить по соскам и оставлять влажные дорожки до пупка. Захотелось успокаивающе гладить его бедра, колени, ступни. А ещё, блять, отвесить себе пощёчину за такие мысли. Ну в конце-то концов, он же не девка, чтобы так нежничать и порхать над ним! К тому же, прелюдии — это не про меня. Попытка сделать нечто подобное, как пить дать, закончится откровенной лажей. Это тебе не спусковой крючок нажимать. Первый палец входит с трудом. Сано замирает и жмурится, держится из последних сил, чтобы не заскулить. Он крупно вздрагивает, когда я проталкиваю внутрь второй палец и все-таки стонет, почувствовав тугое давление и непривычное ощущение заполненности. Нежные стенки сокращаются, пульсируют и туго сжимают оба пальца. Я снова влипаю в сладкий горячий рот и трахаю Сано языком, чтобы хоть как-то отвлечься от собственного невыносимого стояка и ещё немного поработать пальцами. Сано цепляется за плечи, впивается в кожу ногтями и подталкивается бедрами навстречу, приглашая снова. Ему было недостаточно. Ему было мало. Ему хотелось большего. «Потерпи, красавчик. Ещё немного, » — хочется сказать мне вслух и утешить его. Но не говорю. Только вталкиваю третий палец и угадываю. Сано стонет громче — от вспыхнувшей на мгновение боли и удовольствия, которое она принесла. Пальцы двигались почти на сухую. Быстро, размашисто, глубоко. Ёбаная слюна сохла слишком быстро, а Сано подбрасывало на футоне, разрывало и, казалось, перекручивало изнутри. От этого зрелища поток моих мыслей превращался в сплошное желание: больше, сильнее, жёстче. — Кё… — сквозь влажный поцелуй и едва ли не впервые — да ещё так робко — называет меня по имени. И от этого крышу рвет еще сильнее, так, что хочется плюнуть на всё. Возбуждение перехватывает меня раскаленным крюком под животом. Мне хочется больше и сразу, не играя и не растягивая удовольствие. И Сано снова слышит мои мысли. В который раз за этот вечер? — Давай… Я уже готов, — неуверенный шёпот заставляет всё внутри перевернуться. Я резко поднимаю голову и смотрю в янтарные глаза, пытаясь найти что-то, что позволило бы мне отказаться и продолжить трахать его пальцами. И ничего не нахожу. Срываюсь. Плотина самоконтроля рухнула. Неконтролируемая волна возбуждения окончательно сметает все остатки логики и разума. Если я когда-то хотел кого-то так же сильно, то пусть меня убьёт молнией прямо сейчас. Чтобы вот так, до горькой слюны, до тумана перед глазами, до звона в ушах и изменившегося голоса. Но здесь и сейчас я мог позволить себе всё это. А главное — позволить с ним. Рывком притягиваю Сано к себе, отчего белое покрывало гармошкой собирается под его задницей. Он не сопротивляется, не комментирует, лишь проявляет изрядную сноровку и удобнее устраивается. И хотя он не пытался скрыть этого, но в янтарных глазах я отчётливо видел: Сано умирал от желания повторить это ощущение заполненности. Такое я мог себе представить лишь в самых смелых фантазиях. Закидываю одну ногу себе на плечо, а вторую подхватываю под коленом и отвожу в сторону. Несколько раз смачно харкаю на ладонь и смотрю, как вязкая слюна пузырится на пальцах. «Да похуй», — решаю и вожу ладонью по члену, размазывая собственную слюну вместо смазки. Тяну руку вниз и, на пробу, провожу головкой между ягодицами. Улавливаю мелкую дрожь, что ознобом колотит Сано и сам замираю от предвкушения неизбежного. Выдыхаю и осторожно ввожу головку, сам не веря, что вся она — блестящая от слюны и багровая от прилившей крови, — постепенно скрывается между упругими ягодицами и оказывается внутри Саноске. Слишком туго, слишком горячо. Надавливая сильнее, пробую толкнуться глубже. Неподатливые мышцы растягиваются с трудом. Это было пиздец как плохо. И пиздец как хорошо одновременно. Мне хотелось орать от удовольствия. Судорожный вздох Сано заставил меня сильнее стиснуть пальцы на бёдрах и теснее подмять его под себя. Первый толчок отзывается болью. Сано подпрыгивает, стискивая мои запястья до боли, но не для того, чтобы оттолкнуть, а от переизбытка чувств. Он терпит, он старается выдохнуть, расслабиться. И у него это получается. Второй толчок получается лучше. А третий сводит с ума. Тугие стенки натирают ствол почти болезненно. Но блять. Как же хорошо и сумасшедше страшно одновременно. Страшно — потому что я готов сорваться и в любую секунду грубо заиметь Сано. А ещё эта дрянная мутная духота, от которой плавится мозг, и едет крыша. Чувствую, как вниз по спине катятся несколько капель пота. Тело горит, плавится. Я выпадаю из реальности и не замечаю, как рвано, резко и неебически жёстко двигаю бедрами, загоняя свой член до упора, по самые, мать его, яйца. Сано выгибается на встречу, раздвигает ноги шире и стонет, стонет, стонет. От его стонов в ушах закладывает, а душный воздух вибрирует где-то в глотке. Сано отчаянно шарит руками вокруг себя, в поисках того, за что можно было бы зацепиться и крепко держаться, пока я нещадно трахаю его зад. И он находит. Чувствую, как короткие ногти вонзаются в мою кожу, буквально сдирают её, отчего руки начинают гореть. Это только сильнее распаляет меня. Да на здоровье! Если это сможет удержать его от того, чтобы не кончить раньше времени, я готов отдать на растерзание все свое тело. Лишь бы это безумие не прекращалось. Сано вдруг выгибается навстречу и вскрикивает. Но не от боли, а от того, что я нашёл и надавил головкой на точку удовольствия. Влажные, глухие стоны катятся раскаленной галькой по моему позвоночнику и прицельно бьют в копчик. — Блядь, я сейчас кончу, — шепчу в ухо Сано, наклонившись к нему и продолжая таранить его ладный упругий зад, втрахиваясь без остановки, чувствуя, как стенки натирают кожу ствола. Да и срать на это все, пока над ухом дрожит высокий сорванный голос, а вокруг члена так плотно и восхитительно сжимается тугое, нежное колечко мышц. — Не смей кончать внутрь, — хрипит Саноске и сглатывает слюну. Отчаянно цепляясь за мои плечи и шею, он вжимается, вздрагивает и выгибается. Захлебнувшись стоном, Сано кончает на живот. — Охуеть… Без рук? Могу считать это комплиментом? — не могу удержаться от комментария, отчётливо ощущая как между животами становится влажно, липко, грязно. Хочется добавить туда и своей спермы. — Заткнись уже… — отвечает он не сразу, а с передышкой в несколько секунд. Его голос охрип, в глазах немая мольба, а тело мелко подрагивает от только что пережитого оргазма. Я крепче стискиваю его в объятьях и отчётливо чувствую, как его дрожь постепенно передаётся и мне. Двигая бедрами в бешеном темпе, я чувствую, как сердце сходит с ума и лезет в горло; еще немного и можно задохнуться. Хотелось растворить Сано в себе. И раствориться в нём самому. Мир взрывается удовольствием, когда оргазм пронзает все тело, точно разряд молнии. Я запрокидываю голову, глаза уходят под лоб, а с губ срывается беззвучное и протяжное «сука». Глубокий и сильный толчок развязывает тугой узел в паху. Я успеваю выдернуть и наваливаюсь на Саноске сверху. Шумно дышу в шею, стараясь затолкнуть в лёгкие как можно больше воздуха. Меня всего трясёт. Сано тоже; до сих пор. Я прижимаюсь, истекающей спермой, головкой к горячему животу, и удовлетворенно стону, растянув на губах ебанутую улыбку. Перед глазами всё плывет, колени трясутся, всё горит, тянет, блаженство растекается по телу теплом и долбоебической радостью. — Ох, мать твою, Сано… Это многого стоило, скажу я тебе, — мямлю что-то несвязное в изгиб влажной от пота шеи и почти не слышу своего голоса. — Надеюсь твои соседи хорошо вздрочнули. В голове звенит пустота, а перед глазами пляшут разноцветные блики. Прислушиваясь к судорожным и глубоким вздохам Сано, ненадолго закрываю глаза и не знаю, чего хочу больше — повернуться и свалиться рядом, или застыть так навсегда. — Слышишь? Ты что там сдо… — не успеваю договорить и тут же чувствую, как мне затыкают рот самым приятным из всех возможных способов. Этот поцелуй был уже другим: мягким, чувственным, неторопливым. Хер знает, когда я в последний раз так целовался. И когда в последний раз меня так целовали. Сано отстраняется первым, нехотя разрывая поцелуй и облизывая губы. — И почему мы раньше этим не занимались? — шепчет он в полутьму и блаженно прикрывает глаза, — Это было… Черт, надо будет повторить когда-нибудь. — Когда-нибудь? — переспрашиваю, с трудом подавив смешок. Кажется, красавчик так и не понял, что я имел в виду, когда сказал, что не буду жалеть его. Или понял, но списал на пустой пиздёж. Как бы не так. — Даю тебе пять минут на передышку. А потом будет второй раунд, — говорю без тени шутки и падаю рядом с Сано, соприкасаясь плечом к его плечу. — Хватит и двух, — слышу в ответ и тут же, будто не веря ушам, поворачиваю голову, встречаясь с янтарными глазами. И я готов был поклясться, что в этот момент, в глубине тёмных зрачков, плясали искры похоти, что делало его похожим на демона. — Не хватит, — торопливо шепчу и снова тяну его к себе, завлекая в новый поцелуй и укладывая на себя сверху. Дикое возбуждение разливается по телу жидким огнём, едва я касаюсь горячих губ. Сано довольно мурлычет сквозь поцелуй и, взяв мои ладони, кладёт на свои ягодицы — соблазняя, предлагая. Ему не приходится ждать или уговаривать меня. Потому что он — причина моего мерзкого настроения, постоянного стояка и бессонных ночей, проведенных в бешенной дрочке, — сейчас устроился на моем члене, обхватив его упругими и влажными ягодицами. Я прикусываю его нижнюю губу и крепко сжимаю его ягодицы, разводя их в стороны, впиваясь ногтями и снова сжимая вместе. Сано довольно мычит, а в моей голове рождается радостная и волнующая мысль: этой ночью я перепробую с ним все то, что фантазировал во все предшествующие долгие и бессонные.***
Сквозь полоску приоткрытых сёдзи веет ароматом утреннего тумана, росы и свежей травы. Но вместе с ним до моих рецепторов доносится другой — тяжёлый, мускусный, возбуждающий. Запах человека, которого я, определённо точно, ненавижу всем сердцем. Запах человека, в которого я, вероятнее всего, влюбился беспамятства. Я блаженно закрываю глаза, жадно вдыхаю и замираю, стараясь запомнить его — запах идеального утра. Послышались первые птичьи трели. Где-то вдалеке шумит бамбуковый фонтан, нагоняя приятную усталость и сонливость после бурной ночи. Рассвет встречает нас незваным гостем, заявляя о себе во всеуслышание и опрокидывая на светлеющее небо ковш нежно-розовых сполохов. «Ебать красиво», — лениво проносится в моей голове и тут же, будто прочитав мои мысли, Сано неторопливо копошится рядом, вытягивается точно кот и довольно зевает. — Утро в постели с демоном. Картина маслом, — шепчет он, растянув на губах донельзя довольную и счастливую улыбку. Сонливость как рукой сняло. Меня продирает на смех, что совершенно не вписывается в звуки просыпающейся природы. Рыжеволосый ублюдок испортил всю идиллию. — Могу заказать у придворных художников, — предлагаю без шуток и подтягиваю его, тёплого и лохматого, поближе к себе. — Подарю тебе, повесишь в кабинете вашего командира. Будет на что поглазеть, когда он будет вызывать вас на совещания. — Хах! Хочешь, чтобы замкомандира мне всю плешь проел, что я путаюсь с демоном? Уж лучше сразу уволиться и искать другую работу. — Могу предложить должность своего личного сексуального раба. Работа не трудная, но график ненормированный. Из привилегий: изысканная еда, красивая одежда и большой член господина. — Мх, как заманчиво. Пойду и прямо сейчас уволюсь, дай только одеться, — отвечает он не без сарказма и тянет ладонь к моему лицу, убирая со лба прилипшую прядь. Короткое прикосновение отзывается приятной дрожью по всему телу. Мне вдруг захотелось накрыть его пальцы своей ладонью и задержать их на щеке чуть дольше, чем полагается. Я тут же одергиваю себя и прогоняю дурную мысль точно назойливую муху. Интересно, всех любовничков распирает поутру на телячьи нежности и прочую сентиментальную хрень? — Шутки шутишь, а я ведь серьёзно, — говорю с ухмылкой и для пущей убедительности не добро щурю глаза. — Неужели? И ты правда надеялся, что я соглашусь? Я хохотнул и перевернулся на живот, подмяв под голову подушку. Конечно я не надеялся, что Сано согласиться на такое. В противном случае я бы горько разочаровался в нем. — А знаешь, что я понял после сегодняшней ночи? — спрашиваю спустя несколько минут тишины и снова ловлю на себе взгляд. В янтарных глазах отражается восход, отчего радужки сияют и переливаются точно жидкое золото. Я невольно ловлю себя на мысли, что хотел бы каждое утро наблюдать за этим завораживающим зрелищем. — Что ты меня любишь и хочешь со мной «долго и счастливо»? — довольно лыбится Сано, а мне кажется, будто я расслышал в его голосе издевку. И хотя его слова были сказаны в шутку, но на секунду мне почудилось, что крохотная доля правды в них все же есть. Хоть в лепёшку расшибись, хоть сдохни, пытаясь отрицать и лгать самому себе. Но, блять, есть же. — Не надейся на долгую и счастливую жизнь. Я пристрелю тебя при первой удобной возможности, — фыркаю, прикрывая свои чувства к нему за очередной угрозой. Ну а что ещё остаётся делать, если блядский Харада Саноске и впрямь въелся в мою черную душонку невыводимым пятном? Ни стереть, ни вывести. Сано заливисто и искренне — на сколько это вообще возможно — рассмеялся и отвёл взгляд к сёдзе. Я улыбнулся и, воспользовавшись тем, что он не видит, позволил себе рассмотреть его в свете первых утренних лучей. Высокий, стройный, красивый и просто великолепный. В голове рождается совершенно ебанутый вопрос: он точно человек? Потому что не может смертный быть настолько привлекательным и желанным. — Ну, так что ты понял? Цепочка мыслей разбивается на мелкие звенья и нещадно рассыпается от вопроса Саноске. В его глазах горит неподдельный интерес, а я на секунду забываю о том, что собирался сказать. Мысленно отвесив себе крепкий подзатыльник, самоуверенно ухмыляюсь: — Что репутация бабника и покорителя женских сердец всего лишь прикрытие. На самом деле, ты любишь члены. — О, даже так, — его брови тут же взлетают до лба, но тембр голоса при этом не меняется, — Очень интересное наблюдение. И что же тебя подтолкнуло к этой гениальной догадке? — Твое копье, — пожимаю плечами и тут же ощущаю на себе недоуменный взгляд. — А оно чем провинилось перед тобой? — Когда я увидел его, ещё при первой нашей встрече, то сразу понял, что тебе нравятся большие палки. Сегодняшняя ночь стала тому подтверждением, — многозначительно улыбаюсь и ощущаю на себе долгий и тяжёлый взгляд Сано. Обычно так смотрят на неизлечимых дебилов с крайне запущенной атрофией мозга. Мне стоило невероятных усилий сохранять серьёзность в лице и сдерживать дикий, рвущийся наружу, смех. — Даже не знаю, чем восхищаться. Самой концепцией такого вывода, или тем, как она вообще могла прийти тебе в голову? — Восхитись лучше моей «палкой», — с ухмылкой на губах притираюсь вялым членом к его бедру, отчего Сано вздрагивает, но не отстраняется. — Ты вообще не из стеснительных, да? — шепчет он с улыбкой и неторопливо обводит пальцем головку, слегка задевая уголком ногтя и вызывая сладкую дрожь где-то между лопатками. — Ну согласись же, держать его намного лучше и приятней, чем копье. — продолжаю восхвалять свой член, игнорируя вопрос. Неторопливо жалю его шею и ключицы короткими поцелуями, обводя языком оставленные вчера засосы, — А если отсосать как следует, то можно воочию увидеть древнюю демоническую магию… — Которая прилетит мне в лицо белой и липкой субстанцией? — прерывает Сано, не давая мне закончить мысль, и смеётся, — Будешь разводить этими байками проституток из района красных фонарей. Я лишь недовольно цокаю, прерываю дорожку поцелуев и, подхватывая его ногу под коленом, закидываю на свое бедро. Сано не против. Он удобней устраивается под боком и утыкается носом мне в висок, пока я по-собственнически обнимаю за талию и задумчиво вожу пальцем по ложбинке на пояснице, вырисовывая замысловатый узор. Тихое, ровное дыхание приятно баюкает вместе с монотонным шумом ветра. На улице подозрительно тихо. Не слышно ни голосов, ни шагов, ни какого-либо другого человеческого движения. Как будто весь штаб разом решил взять выходной и проспать до середины дня. Да и похуй, на самом деле. Оно и к лучшему. Не знаю насчёт Сано, а мне, в таком случае, уж точно не придётся думать о том, что нас могут поймать с поличным. Не то, чтобы это сильно тревожило. По правде говоря, мне было насрать, хотя забавы ради я бы не отказался полюбоваться перекошенным лицом замкомандира. Разве что честь и репутация Сано могли серьёзно пострадать. Этих людишек хлебом не корми, дай языками почесать. А зная нрав Сано, я мог с уверенностью сказать, что подобные сплетни за спиной больно ударят по его самолюбию и настроению в целом. Но, как бы то ни было, вариант, что нас могли услышать был не предположением, а скорее неоспоримым фактом. Мы вчера здорово увлеклись, послав к хуям все меры предосторожности. Сано совершенно не стеснялся выражать своё удовольствие через стоны, а я совершенно не хотел его затыкать, напрочь позабыв о том, где мы находимся. На ум приходит весёлая мысль, что от парочки косых взглядов Саноске все же не отвертеться. — Так… Что это было? — спрашиваю спустя какое-то время, вспомнив вдруг то, с чего, собственно, и начался наш пир плоти и похоти. — Что именно? — Твои слова: «…если это сон, то поцелуй и ложись рядом», — цитирую я слово в слово, сам не понимая, почему эти слова так сильно запали мне в душу, из раза в раз повторяясь в голове голосом самого Саноске. — Частенько бредишь мной, а? Никак гордый копьеносец Харада Саноске влюбился? В ответ я получаю лишь холодное, неоднозначное молчание, а когда отстраняюсь, чтобы посмотреть на Сано, то замираю в удивлённом оцепенении, забывая, как дышать. Его глаза застыли где-то на уровне моей груди, его губы поджались в тонкую и бледную нить, его лицо пылало, будто обожженное летним солнцем. Он смутился? Я не мог поверить глазам. Нет, я отказывался им верить! — Серьёзно?! — не сдерживаюсь и тут же хочу пнуть себя за это. Сано раздражённо цокает языком, опускает голову, будто пытаясь спрятаться, но все ещё не может справиться с краской стыда, заливающей все его лицо, уши и плечи. — Не знаю, что тебе там почудилось, но это не так, — он безынтересно пожимает плечами, стараясь выглядеть максимально спокойным и безучастным. Но я не верю. Ни его словам, ни наигранному равнодушию, которым он безуспешно пытался прикрыть обнажившиеся чувства. «Вот сука… » — проносится в моей голове страшное и одновременно долбоебически счастливое осознание. Сердце заходит истерикой, барабанит о грудную клетку и лезет в горло. И я готов был отдать хер на отсечение, что в этот самый момент сердце Сано колотилось также сильно, отчаянно и осязаемо. Настолько осязаемо, что его стук отдавался в моих собственных ушах. Это было странно. Неожиданно. Волнующе. Мы попали. Мы оба, блять, попали. В моменте, мне захотелось схватить его за волосы, оттянуть голову назад и впиться в губы жадным и долгим поцелуем. Чтоб вся эта романтично-сладкая феерия закончилась на счастливой ноте, как в ёбаных сказках для девочек. Но стоп! Неужели он и впрямь продолжил бы скрывать свои чувства, не спроси я его напрямую, хоть и в шуточной форме? Ответ, почему-то, лезет положительный. И от этой мысли мне хочется избить Саноске в кровавые сопли. Крепко, не щадя сил, да чтоб костяшки на руках болели, а его очаровательная рожа окрасилась в один цвет. Его цвет. Красный. Мысль веселит, но пока что не манит воплощать задуманное в реальность. Крепко и по-собственнически обнимая Сано, я растягиваю на губах по-идиотски счастливую улыбку, прислушиваясь к учащенному сердцебиению. Его или моего? Один хуй сейчас разберёт. Сано поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Смотрит и не понимает, отчего я вдруг неожиданно притих. А я в ответ лишь лезу к нему целоваться. Просто потому, что хочется. Просто потому, что могу себе это позволить. Потому, что это кажется правильным. А вы когда-нибудь были влюблены в цвет? Конкретно — красный.